Заповедник "Неандерталь". Снабженец (СИ) - Старицкий Дмитрий. Страница 44

- Заходи в хату, мой молодой отец, - улыбнулся я – Поснедаем ради праздника чем бог послал. Ты только на праздник или уже навсегда к нам?

- Рукоположён окормлять приход твой, но церкви не обнаружил, - заявил пришелец, перекрестившись на красный угол.

Иконы я все же привёз. Хоть и сам почти атеист, а скорее агностик, но внешне нельзя людей пугать как Петр Первый, прозванный за свою разгульную жизнь Великим.

- Экий ты борзый, - покачал я головой. - Сначала производство, а весь соцкультбыт потом. Надеюсь, полевой алтарь с собой не забыл?

- А как бы я пасхальную литургию служил без него сегодняшней ночью? И алтарь, и иконостас складной привез. А вот всё остальное по самой малости.

Ради такого дела я выставил на стол шустовский коньяк. Разлил по рюмкам. Сказал тост.

- Не пьянства окаянного ради и не чревоугодия для, а токмо не отвыкнуть дабы. С праздником, отче.

Выпили. Онуфрий от рюмки не отказывался и вообще не стремился показывать себя ханжой.

Разложил на столе свои пасхальные яства.

- Ты один или с семьей? – спросил я, повторяя рюмочный разлив.

- Пока один. Не вижу ещё, куда матушку и детей везти.

- На первых порах у тебя будет такой же блок, как и этот, в котором я живу. Потом нормальный дом построим. Так что сам смотри. Я, к примеру, Василису сюда перевезу, как родит. Соскучился тут без неё. А сам строиться буду последним. Сначала люди.

- Ты вкуси освященного кулича, не побрезгуй, - наставительно произнёс священник. – А что, что о людях заботу имеешь, то хорошо. Полезно для душеспасения. Давай, как положено, крашенками стукнемся.

Душевно посидели. Показал я Онуфрию на генеральном плане ««колхоза»» место для будущей церкви и его дома рядом с ней. И место, отведенное для освященного погоста. Выложил фотку храма Покрова-на-Нерли.

Впечатлил.

- Велик господь наш, что сподобил тебя на такие благие мысли, - пробормотал поп. – А я думал уже предложить мужикам обыденную церковь ладить из бревна.

- Какую церковь? – переспросил я.

- Обыденную. Что ставится об один день. Брёвна и доски у тебя есть – я видел.

- Но-но… – погрозил я пальцем, будущему крымскому епископу. - Они уже все расписаны по плану, какая дощечка куда пойдёт.

- Сам уже вижу, что мыслил мелко, не осененный был божьей благодатью. Твой храм дюже как леп. Издаля народ будет приходить, чтобы только полюбоваться на такую божественную красоту, – не выпускал он фотографию из рук. – И как строить такое чудо уже знаешь?

- Это к Жмурову. Он у нас инженер-строитель. На мне только идея и снабжение. Кстати, тебе кто такой крест резал?

- Есть умелец в станице Старотитаровской.

- Как ты на то посмотришь, если пригласить этого мастера иконостас вырезать в новой церкви?

- Хорошо посмотрю. Лепо будет резной виноград меж икон пустить. А иконы ты такие же красивые привезешь, - кивнул он на мой красный угол, где стояли самые дешевые бумажные иконки, купленные в лавке Елоховского собора в Москве моего ««осевого времени»». Ничего особенного, разве что цветами пёстрые и с позолотой. Всё и отличие, что приклеенные они на дубовые досочки, да лаком покрытые.

- Нет. Это ширпотреб. Думаю, Деисус [ряд икон изображающие деяния Иисуса Христа] надо также деревянным барельефом резать. Из липы. По древнему канону. А то и из кедра.

- Жучок поест, - буркнул поп.

- Не поест, - улыбнулся я. – пропитки специальные я привезу. И от жучка, и от плесени, и от огня.

Выпили по третьей.

- Отец Онуфрий, у меня к тебе будет большая просьба.

- Слушаю тебя, сын мой.

- Люди, которые я привел из двадцатого и двадцать первого века, выросли в обществе, где семьдесят лет правил воинствующий атеизм. Храмы ломали, священников убивали, верующих всячески притесняли. В школах детей учили, что бога нет. Но это не они. Они также жертвы режима. Так что будь к ним снисходительней. Учи их добром и лаской, а не жезлом железным. И пару мне одну повенчай, а то в блуде живут, народ смущают.

- Тарабрин мне говорил про то, что тут не всё складно будет. Главное, чтобы они в ересь не впадали. Язычника легче к богу обратить, чем еретика. Но с божьей помощью справимся. – Уверенно завершил Онуфрий свою мысль.

- Вот и договорились. Теперь вижу сам, что бог есть любовь. А то боялся я, что пришлют сюда какого начётчика и талмудиста глупого и упёртого. Так и будем действовать. Ты наставляй словом, а наказывать, если надо, буду я. Как власть светская.

- Исповедаться, желания у тебя нет? – неожиданно спросил священник.

Я уклончиво ответил.

- Есть. Каюсь, отче, грешен во всём, кроме душегубства. Но тут уж судьба такая, что в других временах по-другому и нельзя. Освоимся тут, перейдем на самообеспечение, меньше грешить буду, а пока… - развел я руками.

Ну, не устраивать же брату жены подробный разбор моего прелюбодеяния с тремя американками разом? Еще Василисе настучит. А я еще жить хочу.

Но попу этого оказалось достаточно.

- Отпускаю тебе все грехи вольные и невольные в честь светлого праздника Пасхи, – торжественно произнес Онуфрий, встав и положив руку на мой склоненный затылок. - И впредь по возможности не греши. Где мне ночевать прикажешь?

- А здесь, у меня. Завтра белорусы поставят тебе разборный блок за день. Если это не грех завра работать.

- Завтра еще грех, а вот во вторник все на поле выйдут. Страду еще никто не отменял. А завтра чтобы и ты на службе был как все. На поле богу служить будем, перед тем как его орать. Молебен с водосвятием сотворю.

Постелил я брату жены раскладушку с поролоновым матрасом. Белье чистое выдал. И вышел на улицу покурить.

Вроде повезло мне с попом. И родственник. И не дурак на первый взгляд. А там будем посмотреть, как говорят в Одессе.

Разбудил меня шурин ни свет, ни заря. Темно еще было. И заставил таскать за ним походный алтарь. Сам он нес походный иконостас – складень. По виду - тяжелый.

Пришли на огороженное и уже скошенное от травы поле. Думал, что мы будем первыми – щас! Народ уже там толпился. Похоже, что всем колхозом.

Само богослужение началось с первым лучом солнца над горизонтом.

Служил Онуфрий истово, со вкусом и голос имел приятный. Чувствовалось, что дело своё попик любит. Обошел всё поле, каждя в каждый угол чем-то пахучим, но не ладаном – откуда он тут?

Мужики наши как-то быстро составили духовный хор и наизусть пели псалмы. Складно пели. Чувствовалась многолетняя слаженность в многоголосии. Чем-то это всё действо мне напомнило негритянский спиричуэл в Америке. Там он тоже возник от бедности черных христиан, которых крестили, но в общину белых не пускали.

Еще меня смутило отсутствие дьякона и остального причта.

Сто лет прошло в отрыве от осевой цивилизации, а разница между ритуалами богослужениями заметна даже такому постороннему глазу, как мой. Неужели это закон всех изолированных сообществ?

И никаких специальных облачений из дорогих тканей. В чём по улице ходит Онуфрий, в том и служит богу. Разве что разулся, когда пошел освящать земное плодородие, упряжку волов и плуг.

Так под общее пение, выбранный толпой человек, стал вести первую на поле борозду. Перед этим он встал на колени, поцеловав по очереди землю и лемех плуга. Пахал также разувшись. Босым.

Волов, наверное, Тарабрин прислал, вместе с Онуфрием – обещал ведь.

Ожидал я, что всё поле будут этой воловьей запряжкой пахать, но проведя первую борозду до конца поля, плуг выдернули и запряжку вернули к походной импровизированной церкви, где на рога волов надели венки из полевых цветов.

И снова пели. Я аж заслушался, как красиво и складно.

Потом Онуфрий провел молебен с водосвятием и благословил по очереди наших тяжеловозов и сельхозорудия. И даже монстру окропил святой водой.

По окончанию действа поклонился в пояс к народу, сказав.

- С богом, дети мои. Оратайствуте на благо людей. Таскать вам, не перетаскать урожай с этого поля.