Семейная тайна - Каннинг Виктор. Страница 28

Помогая Бланш снять дорожную куртку, он слегка откашлялся и сказал:

— Думаю, мне следует предупредить вас, мадам Бланш, что госпожа сегодня неважно себя чувствует. Наверно, ей не стоит переутомляться.

— Хорошо, Сайтон, спасибо, что предупредили.

— Благодарю вас, мадам.

И он удалился вместе с курткой, не слишком довольный тем, что женщина, в жилах которой, как он доподлинно знал, есть примесь цыганской крови, называет его просто по фамилии.

Даже если бы Сайтон ничего не сказал, подумала про себя Бланш, она бы все равно сразу почувствовала и увидела, что старушку мучает ужасная головная боль. Даже если бы не было темных кругов под глазами и новых морщинок, особенно в углах глаз и на лбу, она бы тотчас это поняла: чужая боль часто ей передавалась. Иногда она проходила мимо кого-нибудь, и одного взгляда было достаточно, чтобы почувствовать: физическое или душевное состояние этого человека не в порядке.

Поздоровавшись, она приблизилась к мисс Рейнберд и сказала:

— Сядьте-ка в кресло поглубже — давайте для начала избавимся от головной боли, не возражаете?

Прочитав на лице мисс Рейнберд удивление, она ласково ей улыбнулась.

— Видите ли, и тело, и дух человеческий могут говорить разными голосами и сообщать нам о своем самочувствии.

— И вам достаточно просто взглянуть на меня? — изумилась мисс Рейнберд.

Бланш рассмеялась.

— Конечно. У вас вокруг головы багряно-зеленый ореол боли. А вообще-то, — она правильно рассчитала, как заработать очко в свою пользу, — вообще-то я бы знала и так: ваш дворецкий очень беспокоился — предупредил меня, что вы неважно себя чувствуете. Опустите голову на спинку кресла.

Мисс Рейнберд откинулась назад, а Бланш стала за креслом и начала медленно водить по ее лбу кончиками пальцев. После четырех-пяти пассов боль начала стихать, и когда совсем прошла, мисс Рейнберд, продолжая полулежать в кресле, в который раз подумала, какая мадам Бланш необыкновенная женщина. Сама взяла и рассказала про Сайгона. Нет сомнения: будь она мошенницей, хотя бы чуть-чуть, она не преминула бы скрыть этот факт. И она безусловно обладает какой-то силой. Ощущение было такое, будто она кончиками пальцев вытягивает боль. От этого становилось удивительно легко и спокойно.

Закончив, Бланш вернулась на место и сказала:

— Вам никогда не снимали приступы, мисс Рейнберд?

— Нет, никогда. У вас поистине волшебный дар!

— Верно, если хотите им пользоваться.

— А есть такие, кто не хочет?

— Да, некоторые обожают истязать себя. Они упиваются собственной болью, не хотят с ней расстаться. С такими трудно работать. Несчастные, исковерканные души! Хлебом их не корми, дай только пострадать. И требуется много, очень много времени, чтобы им помочь. — Она рассмеялась своим низким, грудным смехом. — Я хочу дать вам один совет, хоть это и глупо с моей стороны, потому что куда выгоднее было бы брать с вас по пять гиней за лечебный сеанс. Так вот, когда у вас опять разболится голова или начнется мигрень, откиньтесь поудобнее в кресле, закройте глаза и представьте себе, что я поглаживаю вам лоб. Если вы это мысленно увидите и полностью в это поверите, все пройдет. Ну, ладно, — в ее голосе зазвучали деловитые нотки, — пора послушать, что нам хотят сказать сегодня Генри и ваши близкие, пребывающие по ту сторону.

Мисс Рейнберд наблюдала за уже привычными действиями мадам Бланш. Эта процедура теперь была ей знакома и не вызывала опасений. Она могла спокойно видеть, как тело мадам Бланш сводят судороги. И признавала, что с нетерпением ждет очередного общения с Генри, Шолто и Гарриет без прежнего неверия и скептицизма. Верила она или не верила, роли уже не играло: важно, что умом она принимала происходящее во время сеанса, откликалась на него. И хотя иногда ее раздражало и злило многословие и невразумительность того или иного из ее потусторонних собеседников, подспудно она сознавала, что научилась получать от всего этого настоящее удовольствие. Как маленькая девочка, которая придумала себе какой-то волшебный мир и радуется, что у нее есть своя тайна. И она была признательна мадам Бланш хотя бы за то, что та открыла ей какие-то новые эмоции, открыла в таком возрасте, когда ничего нового по части личных ощущений от мира уже не ждешь.

Через несколько минут контакт с Генри был установлен. Его голос в устах мадам Бланш звучал бодро, энергично и — чему мисс Рейнберд тихо порадовалась — безо всякой поэтической возвышенности.

— Передай своей приятельнице, — произнес он, — что ее брат и сестра задерживаются. Но через некоторое время они, возможно, к нам присоединятся.

— Почему они задерживаются? — спросила мисс Рейнберд. Она уже вполне освоилась и нисколько не нервничала, задавая Генри вопросы.

— Видите ли…, тут, как бы вы сказали, дело принципа. Правда, мы в таких случаях предпочитаем говорить о Добре с двойным дном.

— Что-то не очень понятно, Генри, — сказала мадам Бланш.

— Пока придется довольствоваться этим, — сказал Генри. — Суд Высшего Добра скоро вынесет решение. Но пусть твоя приятельница не огорчается. Для нее есть известия, и на все вопросы, которые она хочет задать, будут ответы.

Мадам Бланш, вся обмякшая и расслабленная, с закрытыми глазами и полуоткрытым ртом, из-за чего она такие минуты была похожа на деревенского зеваку, сказала:

— У вас есть вопросы, мисс Рейнберд?

— Да, есть. Мы знаем, что этот тип Шубридж…

— Возлюби ближнего своего! — резко оборвал ее Генри.

— Простите, — сказала мисс Рейнберд. — Мы знаем, что мистер Рональд Шубридж усыновил мальчика и что он поселился в городке Уэстон-сьюпер-Мэр и стал там весьма преуспевающим владельцем гаража. Но куда они переехали потом?

Ответ Генри немало удивил мисс Рейнберд:

— В одно хорошо знакомое мне место. Мы с Сэмми однажды ездили туда отдохнуть.

— С каким Сэмми? — переспросила мисс Рейнберд.

— С Брунелом. Изамбард Кингдом Брунел! Я зову его просто Сэмми. Да, они переехали в Брайтон. Я вижу этот город сквозь завесы прошедших лет. Сначала таким, каким знали его мы с Сэмми, а затем таким, каким он предстал семье Шубриджей. Я вижу высокое здание на набережной. Это гостиница. Я вижу на фасаде огромные серебряные буквы «Аргента».

— Вы уверены? — спросила мисс Рейнберд.

— Если я говорю, значит так и есть — или было. В данном случае, было. Теперь там гостиницы нет.

— Понятно, Шубриджи держали гостиницу. А дальше что, Генри? Они ее продали? — спросила Бланш.

— Продали, а позднее и само здание снесли. Рональд Шубридж был добропорядочный человек и заботливый отец и честно добывал свой хлеб на многомудрой ниве коммерции.

Еще немного, с испугом подумала мисс Рейнберд, и его, чего доброго, опять потянет на лирику. Но тут же попеняв себя за эту мысль, она сказала:

— Мне хотелось бы побольше узнать о мальчике, об Эдварде. Что он делал, как жил в Брайтоне? Генри с готовностью ответил:

— Учился в колледже — взрослел, мужал.

— Как называется колледж? — спросила мадам Бланш. — Это может помочь нам в розысках. Генри произнес печальным голосом;

— До тех пор, пока Суд Высшего Добра не вынесет решение, ни о каких розысках не может быть и речи. Но название колледжа не составляет секрета. Это Лансинг Колледж, на побережье, недалеко от города. Там он рос, мужал и набирался знаний.

— Сделайте милость, — сказала мисс Рейнберд, — объясните мне, что такое Суд Высшего Добра, и что именно он должен решать в связи с мальчиком?

Генри хмыкнул.

— Суд Высшего Добра вершит правосудие в сердце каждого человека. Но до конца его мудрость проявляется не раньше, чем свершится великий переход. Добро в сердце человека подобно малому семени и расцветает пышным цветом, лишь когда сей мир остался позади.

Что ж, типичный для Генри ответ, подумала мисс Рейнберд, — подумала, впрочем без досады и разочарования, просто отметила про себя. И тут Генри при посредстве мадам Бланш, уже не в первый раз как бы прочел ее мысли: