Узники Кунгельва (СИ) - Ахметшин Дмитрий. Страница 136

— Здесь какая-то ошибка. Вы говорите, что приехали сюда в возрасте сорока девяти лет… но это неправда. В тридцатых Дом отдыха для Усталых переехал в город. Туда, где теперь располагается «Дилижанс». А в семидесятых «Зелёного ключа» уже не существовало. Это здание было заброшено.

— Никакой ошибки нет, — женщина удостоила Юру полным презрения взглядом. — Я прекрасно помню фотографию в «Невской правде». И текст над ней, располагавшийся вот так, полукругом, — она выгнула ладонь: «Погрузив в круглое озеро душу, чувствуйте как зарастают телесные раны». Немного помпезно и не сказать, чтобы очень поэтично, но мне тогда не из чего было выбирать. Я искала место в глуши, как старая сойка ищет уступ высоко в горах, где можно в последний раз почистить перья. И я, как мне кажется, его нашла.

Её искательный взгляд вновь устремился к Вилью Сергеевичу. Судя по напряжённому ожиданию, отразившемуся в опустившихся скулах и крепко сжатых губах, его физическое состояние, которое ввергло бы любого другого человека в шок, скользило по её сознанию лёгким, едва уловимым ветерком за гранью восприятия.

— Погрузив в озеро душу… — повторил детектив и поднял испачканные в крови и склеенные чем-то липким брови. — А знаете, я рад, что всё-таки вас нашёл. Несмотря на то, что сам вляпался в то, что искал, по самые ноздри… да, да, я помню про послание, не смотрите на меня так. Оно состоит в следующем: «Милая Наташа! Я безумно хочу снова тебя увидеть. Даже после того, как меня не станет. Я предчувствую, что ты была права, и сейчас часы в спальне отмеряют последние отпущенные мне минуты. Где бы ты ни была — если посыльный и мой дорогой друг найдёт тебя, — возвращайся и будь всегда рядом со мной».

По лицу женщины пробежала рябь. Резко запахло алкоголем, словно все скопившиеся в её организме газы просочились наружу через кожные поры.

— Это неправда! Покажите мне письмо!

— Нет никакого письма. Моше, старый хитрец, передал мне послание на словах. Мы разговаривали по телефону незадолго до его смерти.

— Но это… — её глаза бродили от одной красной статуэтки к другой, — это невозможно. То, что он просит. По крайней мере, сейчас, когда я чувствую себя вполне приемлемо.

— Ваша душа погружена в озеро, так ведь? И пока она там, вы чувствуете в себе способность продолжать жить ещё некоторое время — до вечера, до ночи, до утра… ещё пару дней, или месяц, может быть, даже год.

— Это так, но… вы не понимаете. Он не понимает! Если я покину «Зелёный ключ» и Маркс, уеду хотя бы за двадцать километров, я умру.

Юра сделал шаг в сторону, чтобы посмотреть в лицо детективу. Глаза Виля Сергеевича сияли. Конечно, он врал про поручение, он не разговаривал с хозяином «Вещей памяти» после того, как отказал ему в просьбе разыскать бывшую жену. Он блефует! Но зачем?

Неожиданно Хорь понял. Возможно, и следовало позволить ей влачить своё жалкое существование дальше, смотреть цветные сны, думать о прошлом… но Виль Сергеевич так не считал. И Юра был с ним согласен. Вряд ли она понимает что натворила, вряд ли она вообще помнит о каком-то Славе, как и обо всех остальных, перед кем когда-либо блистала на сцене. Но разве это может считаться смягчающим обстоятельством? Разве незнание освобождает от ответственности?

У него заболела голова, и, отрешившись от нарастающей истерики, которая разрывала в клочья меланхоличную красоту лица Натальи, от увещевающего голоса детектива, что пёр вперёд как паровоз, учитель вдруг услышал стрекот собственного кузнечика. Он звучал не внутри, а как будто снаружи. Где-то высоко вверху, одевшись в полушубок туч, где первые заморозки превращали любой живой организм в кристаллик льда.

И тем не менее кузнечик продолжал петь. Мир сдвинулся — так автомобиль, который, потеряв сцепление с дорогой, улетает в колею. Ощутимо тряхнуло… но ни крошки земли не просыпалось с потолка, не затрещали колонны, и Виль Сергеевич продолжал говорить, а Наталья продолжала слушать, закусив три средних пальца правой руки и обхватив запястье левой.

— Именно поэтому вам и нужно уехать, — говорил детектив. — Страх смерти — это естественно. Но вам следует принять во внимание, что существование имеет мало общего с жизнью. Вы говорили о себе в третьем лице. Значит, пусть даже подсознательно, но понимаете, что я не пытаюсь подсунуть вам рыбные консервы под видом первоклассной форели. Мне просто виднее со стороны, как обстоят дела — мне и моему юному другу. Этот дом как спичечный коробок с дохлыми жуками. Он полон живых мертвецов, и вы — вот так сюрприз! — всего лишь одна из них. Я тоже… но это ненадолго. Я уже сделал свой выбор (он выразительно посмотрел на Юру, которого что-то отвлекло; он пялился в потолок). Советую и вам. Зря вы уехали. Вы должны были быть с Моше — до самого конца. Возможно, в этом случае он не стал бы желчным, ворчливым стариком, полным недоверия ко всему миру, так, будто тот мог умчаться в любой момент, оставив его на обочине.

— Я не дохлое насекомое, — тихо сказала женщина. Острые ноготки впились ей в ладони. — Я значу очень многое для многих людей.

— И обманываете их надежды — раз за разом, — сказал Виль Сергеевич. Было видно, как он утомился. Словно большой старый сыч, он уставился на молодого учителя. — Верно я говорю, сынок?

— Мне надо идти, — сказал Юра. Он говорил громко, пытаясь перекричать стрекотание, что напоминало теперь звучание минорной струны на банджо. В тишине подземелья его голос прозвучал как хлопок петарды. Высоко вверху зычным, тягучим смехом отозвался Копатель. — Алёна, она…

И побежал, пригибая голову. Супруга больше не была в его сознании костром, ради которого он жил. Сейчас она стала искрой, что, набирая скорость, стремится от огня прочь, чтобы угаснуть где-то на просторах холодной тайги. Лишённый какого бы то ни было романтического настроя, он не предполагал что подобная, воспетая во множестве песен, связь может существовать — но сейчас она ясно давала о себе знать.

Поторопись, — звенела она.

Блог на livejournal.com. 25 мая, 19:26. Окно в прошлое.

…«Эта девочка, Мария, — сказал я, остановившись у входной двери. — Твоя сестрица. Скажи, у неё ведь получилось? Она хотела сбежать, но вы, вы все были против. Так где она сейчас? У неё получилось или нет?».

Не дождавшись ответа, я опустился на корточки и, глядя на Анну снизу вверх, продолжил:

«Знаешь что? Мне кажется, Мария хотела, чтобы её кто-нибудь нашёл. Наверное, она не была полностью уверена в том месте, куда уходит. Но тем не менее оно показалось ей привлекательнее заточения в квартире. Расскажи, что ты знаешь. Как ей это удалось?»

Когда я уже решил что ответа не будет, он вдруг пришёл:

«У нас… никогда… так не получалось».

В промежутках между словами я невольно задерживал дыхание — чтобы в конце концов понять, что мне мучительно не хватает воздуха — настолько они были огромными.

«Что она делала? — взмолился я. — Что-то особенное? Пожалуйста, пожалуйста, скажи мне. Я знаю, у тебя нет причин меня любить, но…»

«Была… особенной…»

Я так радовался установившемуся между нами диалогу, что забыл о правилах предосторожности, которые сам же и установил. Я привалился к косяку, возведя очи горе и представляя себе Марию, маленькую птичку с колоссальной верой в свободу, птичку, которая сделала невозможное.

«Мне так одиноко здесь… Мне больно».

«Что я могу сделать для тебя?» — спросил я, но я был не здесь. Я всё ещё был далеко. И это чуть не стоило мне жизни.

«Пожалей… меня, — сказала она. — Обними и приласкай… Скажи… что всё будет хорошо».

Дурман ворвался в мою голову, словно морская вода, хлынувшая прямо в лица спящих моряков через пробоину в борту судна. Я едва почувствовал прикосновение к коже облака волос — они казались мокрыми и душными, как сирень. Потом ощутил жар, что терзал слившуюся с металлом плоть.

Дёрнулся, как птаха, попавшая в сети паука-птицелова, но тщетно. Тело не слушалось. «Отпусти», — хрипел я, запоздало понимая что, возможно, все чудеса изобретательности, которые я проявил в течение последних недель, чтобы не свихнуться и не влезть в петлю, были напрасны.