Узники Кунгельва (СИ) - Ахметшин Дмитрий. Страница 14

Подростки исчезли. Из урны струился дымок недокуренных сигарет. Никто не захотел слушать, что учитель скажет мальчику, потерявшему родителей.

— Знаешь, завтра мы с тобой отправимся в путешествие.

Несколько долгих секунд Юра думал, что мальчик ничего не скажет. Но потом он повернулся и смерил взрослого долгим взглядом.

— Ехать? Я никуда не поеду.

Кепка на голове кренилась вправо, будто подбитый корабль.

Юрий тряхнул головой, пытаясь избавиться от странного морока. Каждое сказанное мальчишкой слово могло сломать Хоря, как шоколадного деда мороза в фольге. Он обязан ехать. Видение разделительной полосы, убегающей в бесконечность, должно воплотиться в жизнь. Торопясь дать упредительный залп, пока его не стёрли в порошок, Юра сказал снисходительным тоном:

— Ты же не сможешь жить здесь один.

И тут же обругал себя последними словами. Нельзя говорить «ты не сможешь» ребёнку, который оказался в такой ситуации… Да дело даже не в том, что он ребёнок. Человеку. Человеку, который отныне может надеяться только на себя. Он удивился, увидев, что в глазах малыша зажглись искорки любопытства.

— А вы знаете, как погибли мои родители?

— Разбились на машине.

Юра внутренне паниковал. Шершавый язык прилип к нёбу. Мальчишка выразительно надул щёки, глаза его плавали в глазницах, как кусочки жира в борще. Мочки ушей были отчаянно-синими. Он казался бодрым, но было ясно, что это иллюзия.

— Папа пьян был. У него неприятности на работе. Я неделю слушал, как они с мамой разговаривают по ночам, кричат друг на друга… Иногда он куда-то звонил, чтобы сказать: «Я сделаю это завтра. Я завалил все сроки, но обещаю… я прямо сейчас работаю над этим». Ночами он бродил по дому — каждый раз, когда он проходил мимо моей комнаты, я просыпался, а просыпался я раз двести, — а потом садился в машину и уезжал. Но не на работу, а пить. Наутро звонил маме, чтобы она забрала его, потому что он не мог ездить на такси или автобусе, он мог ездить только в своей машине. Положено по статусу. Так было и в этот раз. Мы с мамой ждали звонка, и она была как бомба с часами. Потом она проводила меня в школу, а сама уехала за папой. А они всё тикали, часы эти, и зазвонили знаете когда? Когда родители поворачивали с Петропавловской на Софийскую.

Юрий почувствовал, как у него дрожат колени. Хотелось уйти, но всё что он мог — опуститься на корточки рядом с ребёнком.

Мальчишка пожал плечами. Свитер его промок насквозь, но не свитер больше беспокоил Юрия, а глаза: они немного косили и словно созерцали в слегка поехавшем мире новый пласт реальности.

— Мама говорила всю дорогу. Она сказала, что как только приедем, я задам тебе трёпку, дворовый ты пёс. Паша в школе, и это хорошо: не нужно, чтобы он видел тебя в таком состоянии. Он умный мальчик и, конечно, о чём-то догадывается. Я догадывался. Тогда только догадывался — а теперь знаю. Всё знаю, понимаете? Именно тогда она увидела, что он уже не тот человек. Он испортился, как мясо, которое забыли на столе на несколько дней. Что дальше будут только проблемы, много проблем. Она решила, что позаботится обо мне сама. Если бы не я, всё могло бы быть совсем по-другому. А папа, он работал в крупной фирме и ему обязаны были выплатить страховку, если с ним что-то случится. Огромную сумму.

— Ты очень умный малый, правда? — сказал Юрий, надеясь воздвигнуть плотину перед бурлящей рекой речи. Он ясно представил, как, протянув руку, почувствует пустоту вместо холодных щёк. Пашка будто нарисован на промокшей бумаге. — Знаешь, что такое страховка и всё такое… современные дети знают столько…

Взгляд мальчика на мгновение обрёл осмысленность. Он посмотрел через плечо Хоря, туда, где в окнах школы отражались свинцовые тучи. Мог ли он видеть людей, что там столпились? Учеников, учителей… Юра знал, что они отшатнулись, едва увидели поднятый подбородок мальчишки. Почему он не с ними, почему сразу Хорь, а не кто-то другой? Он взъерошил себе волосы. Жалеть себя, когда перед тобой осиротевший ребёнок…

— Прости, — сказал Юра. — Продолжай.

Секунду или две казалось, что мальчик не скажет больше ни слова, но что-то стучалось изнутри, так, что невозможно было не распахнуть эту закрытую дверь, и он продолжил говорить, словно против своей воли:

— Мама была за рулём, и она пристегнулась. Папа никогда не пристёгивался. Мама… может, она отвлеклась, когда распекала отца. Но мне кажется, она думала обо мне.

— Мамы всегда думают о своих детях, — машинально подтвердил Юрий.

— Она знала о дорожных работах, там, где проспект Свободы и Софийская, но не перестроилась в нужный ряд. Там ещё был экскаватор; машину занесло, она врезалась правой стороной, той, где сидел папа. Водитель экскаватора перепугался, задел локтями рычаги и опустил ковш прямо на кабину их машины, так, что мама получила травму головы не совместимую с жизнью. А папа погиб на месте от потери крови.

К Юре вернулся дар речи, и он сжал кулаки.

— Кто тебе всё это рассказал?

Мальчишка, кажется, не слышал.

— Я теперь никуда не поеду, дядя Юра, — сказал он. — Только не на машине (ну конечно, как мы могли быть такими болванами, — подумал Юрий). Я сбегу, скроюсь где-нибудь, пока не кончится дождь. То, что я знаю теперь… я не должен, вообще-то, этого знать. Езжайте без меня.

— Что же мне там делать, одному?

— У вас есть свой ребёнок? Возьмите его в поездку. Рядом с нашей деревней замечательный лес. И конюшня, где детей катают забесплатно.

— Нет, нету. Моя жена не хочет детей… слушай, а может, на поезде?

На тонких, искусанных губах появилась улыбка. Это было настолько неожиданно, что Юрий икнул.

— Вы не поймёте. Вы говорите, я много знаю… я и правда очень много знаю — сейчас. Будто смотрю в очень сильный телескоп на себя самого. Хотите знать, что я там вижу? Что я нахожусь где-то в другом месте, далеко отсюда. Не у бабки с дедом. Даже если я сяду на Рязанский экспресс, то всё равно скоро обнаружу, что еду совсем в другую сторону. Это против моей воли, понимаете? И даже вы не можете помочь.

Он вытер руки о свитер, так тщательно, словно хотел стереть, смазать линии на ладонях.

Юра откашлялся.

— Если кто-то тебя принуждает, ты только скажи…

Где-то каркнула ворона, и мужчина с мальчиком синхронно вздрогнули. Поднялся ветер, сетчатый забор, опоясывающий школу, загудел, разрезая воздух на ромбы. Юра наблюдал, как изменялось лицо Паши. Капли на его подбородке больше не были каплями дождя. Влага, что собиралась там, была вязкой, как смола. Казалось, она сочится из самого сердца.

— Она обещала, что всегда будет со мной, — прошептал он. — Она говорила: «Папа, может быть, уйдёт, но я всегда буду с тобой, мой маленький солдат». Я спрашивал, куда уйдёт папа, но она говорила, чтобы я не беспокоился. И я не беспокоился. Я ей верил. И что теперь? Они ушли вместе. Остался только я. Она думала обо мне — всё время, и когда выкручивала руль тоже. Теперь её нет, и обо мне думает кто-то другой. Кто-то огромный, такой, что не придумать нарочно. Но я теперь буду сам за себя решать. Я никуда не поеду! Даже если он говорит, что будет легче. Не верю, нет.

Юрий вытянул руки и умостил их на плечах мальчика. С тем же успехом он мог погрузить их в песок пустыни, что дождалась дождя впервые за тысячу лет. И поняла, что дождь этот не принёс ей ничего. Она мертва по своей сути, и вся влага, все питательные вещества канут в пустоту.

— Однажды всё наладится, — сказал он первое, что пришло в голову. Звучало по-дурацки. Не это нужно было мальчику, чья жизнь повернулась на сто восемьдесят градусов. Но фокус в том, что панацеи не существует. Невозможно щёлкнуть пальцами и сделать всё хорошо. Кажется, Паша понял это. Он обхватил руками запястья Юрия, всё ещё лежащие на его плечах, сжал их сильно, до боли — удивительно, сколько сил в этом щуплом теле — а потом отступил, уверенный, что повисшая в воздухе дымка скроет его от чужих глаз. Когда этого не произошло, он понизил голос и зашептал: