Узники Кунгельва (СИ) - Ахметшин Дмитрий. Страница 60

Три, четыре — меня нету в этом мире. Пять, шесть, у меня для вас весть.

Дети — лоскуты первобытной тьмы, поверх которой родители, общество и школа пытаются пришить заплатки из весёленькой джинсовой ткани. И сейчас возникло чувство, что он, преодолев значительное расстояние по крутому склону горы к её вершине, совершенному, чистому, доброму разуму, сорвался и катится вниз, в свои юные года, поросшие жёстким кустарником, и дальше — туда, где тень от мрачных туч, завихряющихся вокруг вершины, закрывает все помыслы и стремления, кроме самых первобытных.

Семь, восемь, когда наступит осень, девять десять — вас всех повесят.

Блог на livejournal.com. 29 апреля, 01:14. Провожу исследования.

Человек в кресле появляется, когда я вхожу в комнату с тарелкой в руках. Не важно, полная она или пустая. Он исчезает, когда я падаю перед ним ниц. Скорее всего, слова или мысли не имеют значения: последний раз я мычал что-то совсем нечленораздельное. Значение имеет сама ПОЗА ПОКОРНОСТИ. За сегодняшний день я провёл четыре эксперимента, держа тарелку так и этак, переворачивая её дном вверх. Каждый раз он сидит в одной и той же позе. Каждый раз я чувствую недостаток воздуха. Это было бы похоже на заевшую в VHS-магнитофоне плёнку, которая вновь и вновь демонстрирует одну и ту же сцену, если бы не было так реально. В глазах не было и намёка на узнавание: в каждый мой новый приход он видел меня как в первый раз.

Но он вполне реален. Не призрак или что-то типа того, а настоящая, благоухающая мертвечиной туша. Я не хотел навлечь на себя его гнев, поэтому вместо ножа, как сначала собирался, швырнул в него банку с корвалолом из ящика с лекарствами в ванной. Она с тихим звоном отскочила от зубов сидящего в кресле мужчины и ухнула — клянусь, я и не думал, что так получится! — прямо в его нагрудный карман. Ноль реакции. Как обычно, коленопреклонная поза отправила его в небытие. Кто знает, где теперь лекарство? Иногда я вспоминаю об этой баночке с ностальгией. Принимает ли Елисей Геннадьевич таблетку, когда находит, что сердце его больше не колотится?

5

Хорь очнулся, когда вдавил педаль тормоза, чтобы пропустить на пешеходном переходе нескольких подростков. Возможно, излишне резко. В салоне стоял затхлый запах, того рода, что появляется в давно заброшенном доме. Юра опустил со своей стороны стекло. Детектива странный запах не смущал. Он изучал водителя круглыми совиными глазами.

— Оба моих брака были браками во всех смыслах этого слова, — сказал он. — И точно также я могу назвать бракованным время, которое за ними последовало. Первый раз я отходил почти два года, второй — всего несколько месяцев, но их тоже жалко. Ты особенно не теряйся. Помни, что всех, кто советует с головой уйти в работу, равно как и тех, кто советует пуститься во все тяжкие, нужно гнать в шею. Лучше всего помогает бросить всё, взять отпуск на несколько месяцев, снять со счёта всю наличность, оставить сотовый телефон дома и улететь туда, где ты никогда не был.

— Вы это к чему? — чуть резче, чем собирался, спросил Юра.

— К тому, что у вас двоих не всё гладко. Я не претендую на роль семейного психолога или адвоката по бракоразводным процессам, но по статистике, когда дело доходит до таких проблем, жить вместе вам осталось недолго, мои голубки.

— Оставьте свои измышления при себе, — сказал Хорь. — Я люблю её. И не позволю каким-то там недомолвкам разрушить наш брак.

Виль Сергеевич покачал головой. Куртка, наброшенная поверх неизменного пиджака, была расстёгнута, а руки спокойно лежали на животе.

— Боюсь, эти недомолвки далеки от каких-то там. Присмотрись к тому, что сейчас между вами происходит. Это не страсть, не уважение, не ровное и тёплое, как мамин пирог, чувство. Между вами проблема, которую следует решить. А решить её — я говорю это, глядя на тебя и видя, на что ты способен, а на что нет — вы сейчас не в состоянии.

Юра подумал, что проблема, о которой говорит этот доморощенный психотерапевт — фантом. Её просто не может существовать. Он любит Алёну, а она, убегая в своих мыслях и стремлениях далеко вперёд, тем не менее каждый раз оборачивается, чтобы подождать его.

— Давайте оставим эту тему, — попросил он, вытирая пот со лба. Ветер, что врывался в окно, был довольно холодным, но Юре всё равно не хватало воздуха.

Некоторое время ехали в молчании. Юрий думал, что придётся покупать новую карту, но дорога сама впряглась в их механическую самоходную телегу, чтобы довезти до нужного места. Перед каждым поворотом в голове включалась маленькая жужжащая машинка, которая стрелкой, похожей на стрелку электроприбора, показывала, в какую сторону следует включать поворотник.

— То есть ваш заказчик скончался? — спросил он между делом. Молчание тяготило — хотя престарелый сыщик, кажется, не испытывал никакого дискомфорта и спокойно пялился в окно. — И некому будет заплатить вам за работу?

Мистер Бабочка отмахнулся.

— Я продам материал в какую-нибудь газету. Знаете, как они обожают таинственные истории из маленьких городков? Те, в которых не фигурирует обкурившийся коноплёй наркоман, я имею ввиду… стой! Разве это не она? Это она, она!

Юра аккуратно припарковал машину возле выкрашенного в грязно-зелёный цвет одноэтажного каменного строения, зажатого между двумя жилыми домами. Когда-то здесь был и второй этаж, но теперь он сгорел, и из-под новой крыши вбок торчали гнилые чёрные зубья, как у одного из тех причудливых доисторических людей, которых одно время находили на Васюганских болотах. Уцелевшие помещения на первом этаже привели в порядок, заменили, где это особенно бросалось в глаза, подкоптившиеся стёкла и повесили неоновую вывеску, словно перекочевавшую прямиком из семидесятых: «Лужа. Бар только для своих».

Они находились в западной части города, и если посмотреть поверх крыш в ту сторону, где по вечерам поднимается вороний галдеж, можно увидеть иссиня-черную шапку хвойного леса. До него здесь, похоже, рукой подать, а где-то рядом раскинуло свои неподвижные, как кисель в стакане, воды озеро. Юра подумал, что детектив со своим неповторимым лицом актёра второго плана из малобюджетного фильма в стиле «нуар» пришёлся бы весьма к месту в заведении такого формата.

Виль Сергеевич вышел из машины и направился к дверям. На ступенях крыльца стояли пустые бутылки, коробка из-под консервов, заменяющая урну, заполнена бычками и серыми комками плевков. Фонарь, которому не повезло находиться в двух шагах от заведения, разбит и к тому же покорёжен, будто его, перепутав с пальмой, долго тряс орангутанг. В подворотне, сразу за углом, возле соседнего дома кто-то спал. Наружу торчали только ноги в сапогах, причём левый беспрестанно шевелился.

Юра подумал, не перепарковать ли машину подальше, лучше всего за пару кварталов отсюда, но Виль Сергеевич уже собирался исчезнуть внутри, и молодой учитель не мог позволить, чтобы после их с Алёнкой неоценимой помощи все мандарины с тарелки достались мистеру «истина где-то рядом». Воображение рисовало ему женщину в облегающем чёрном платье, с сияющими в свете дрянных ламп волосами, восседающую на крутящемся стуле у барной стойки. В высоком стакане у неё битое стекло, по краю — сахар и помада. В глазах завсегдатаев восхищение и гордость.

Выбравшись из машины и ощутив давление неподвижного, как гипсовая глыба, воздуха на кончике носа, Юра вспомнил серьёзный, немного сердитый взгляд Петра Петровича, когда тот доставал из-под лакированного стола пачку сигарет для продажи, а потом пересчитывал мятые бумажки, которые учитель выгрузил на лоток для монет.

— Сегодня все сидят дома, — сказал он, блеснув золотым зубом в глубине рта. — Наступает пора дождей. Вам бы уехать до того, как всё начнётся.

— После Питера нас сложно напугать какой-то водой с неба.

Костлявые пальцы разглаживали купюры. Где-то неподалёку в кране журчала вода. Рыжие кирпичи, которыми был отделан сводчатый потолок, влажно блестели, словно дождь грозил начаться прямо отсюда, из нитей кальянного и сигаретного дыма, заблудившихся в местной вентиляции.