Время перемен (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич. Страница 36

– Однако, Владимир Иванович, – покачал головой Феликс Эдмундович. – Со стороны и не понять – не то вы законченный карьерист, не то светлый рыцарь революции.

Слегка помедлив с ответом, я сказал:

– Скорее, и то, и другое сразу. Я бы назвал свою позицию позицией советского чиновника. С одной стороны – инициативного, но не желающего рисковать карьерой по пустякам, из-за сиюминутной выгоды. Вы же знаете – я должности не просил, они меня сами все время находили. Я считаю, что человеку нужно расти, а резкие изменения в карьере – это вредно и для человека, и для дела. Нельзя, чтобы командир взвода прыгал на должность командира дивизии, а применительно к вашей – так на должность командующего армией. Тухачевский прыгнул из ротных командиров в командармы, ничего хорошего не вышло. Моя бы воля, остался бы начальником губчека в Архангельске, хотя меня и тогда считали молодым выскочкой. Я там только-только работу поставил, а тут бах – в Москву переводят. А коли на должность попал, приходится соответствовать. Феликс Эдмундович, а может, есть смысл перевести меня на другую должность? – поинтересовался я. – Пусть начальником Иностранного отдела станет товарищ Бокий. У него все отлично получается. К тому же, человеку может быть обидно, что он проделывает всю работу, а уже несколько месяцев числиться «исполняющим обязанности»? А я бы занялся конкретной работой по налаживаю нашей разведки в Европе.

– Владимир Иванович, – оборвал мою тираду Дзержинский. – Покамест, вы не заняли мое место, я являюсь Председателем ВЧК, поэтому сам решаю все кадровые вопросы. Ваш отдел с порученной задачей справляется, а кто находится во главе – не суть важно. Вот, если иностранный отдел допустит какой-то промах, тогда и станем рассматривать вопрос о вашем понижении.

Весело. Если, предположим, в мое отсутствие Бокий забудет, что в Москве следует отыскать пару-тройку человек, владеющих языками дари и пушту, для отправки в Афганистан, виноват окажусь я? А ведь и окажусь. Другое дело, что план работы отдела, составленный мной, молодчага Бокий выполняет исправно. И Эстония с Латвией у нас нынче «прикрыта». И для Финляндии с Польшей готовятся «дипломаты в штатском».

– Давайте забудем о слухах, вернемся к текущим делам, – прервал мои размышления Феликс Эдмундович, придвигая к себе доклад. – Я с трудом продрался сквозь ваши каракули, но кое-что разобрал. Считаете, что «Ассоциацией франко-российской дружбы», принесет результаты?

– Уже приносит, – бодро доложил я. – С помощью нехитрых анкет, мы выяснили, что из себя представляют различные эмигрантские общества, определили, какое может представлять реальную угрозу для РСФСР, а на какое можно не обращать внимания. Также мы взяли на контроль около сотни белоэмигрантов, готовых к активной деятельности внутри Советской России. Пока им не хватает лидера, и финансирования. Но лидеры появятся, источники финансирования тоже. На Западе немало и наших, и европейских богачей, желающих сделать Советской России хоть какую-нибудь да пакость. Самая ближайшая наша задача – передать в КРО приметы потенциальных диверсантов. В идеале – еще бы и их фотографии, но с этим пока у меня сложности. Если в белоэмиграции появится лидер, способный объединить наиболее активных врагов советской власти, мы об этом узнаем. Но есть проблема. Пока мы выявили лишь тех эмигрантов, которые появились в Париже в восемнадцатом и девятнадцатом годах. Думаю, скоро туда нагрянет очередная волна – те, кого Слащев выкинул из Крыма. Эти пока обитают либо в Турции, либо в Румынии. Часть бывших белогвардейцев, пожелавших найти спокойную работу, «рассосется» и по Европе, и по Америке, но самая непримиримая часть появится в Париже, Берлине или Праге.

– А почему они не останутся в той же Турции, и не начнут готовить высадку десанта в Крыму? Слащев очень этого опасается.

– Для возвращения в Крым Врангелю не хватит не людей, ни денег, ни оружия. Да и кораблей у него нет. В Европе они быстрее отыщут сторонников. Но то, что Слащев опасается, это хорошо. Чем больше он опасается угрозы извне, тем проще нам с ним поладить. Я, например – если бы вы не стали возражать, отправил бы к нашему капитану первого ранга своего представителя, чтобы координировать совместные действия против разведки Врангеля. А заодно бы воспользовался Крымом, чтобы засылать нашу агентуру и на Ближний Восток, да и в Европу.

– Этим уже занимаются наши коллеги, – сообщил Феликс Эдмундович.

– Хм… – насторожился я. – Не сочтите за наглость, но у меня вопрос, как у начальника ИНО – почему мне об этом неизвестно?

– Да потому что эти товарищи и меня-то ставят в известность лишь по приказанию Владимира Ильича. А чтобы они поставили в известность вас, так это нонсенс. Вы поняли, что я говорю о Коминтерне?

Я кивнул. Еще бы не понять. Коминтерн, в какой-то мере, и государство в государстве, и надгосударственное устройство.

– Вы догадываетесь, что у Коминтерна имеется собственная разведка?

А я не просто догадывался, я знал. Официальной разведки у Коминтерна нет, но ее функции исполняют три отдела: специальный, отдел международных связей и военно-конспиративная комиссия Исполкома. А еще при Коминтерне есть секретные военно-политические курсы, на которых слушатели изучают основы конспирации, шифровальное дело, радиосвязь, общую военную подготовку и иностранные языки. Другой вопрос – а известно ли об этом Дзержинскому? Коминтерн представляет собой внушительную силу, способную поспорить даже с ВЧК, а делиться собственными секретами не желает даже со членами ЦК РКП (б), коим является мой начальник. Да что там – даже в мое время основные документы Коминтерна, касающиеся его разведдеятельности, до сих пор засекречены.

Но если я сейчас раскрою собственное «послезнание», почерпнутое в книгах, то Феликс Эдмундович решит, что меня просветила Наталья, а это не так. Поэтому, я ответил осторожно и обтекаемо:

– Сложно не догадаться. Как проводить в массы идею мировой революции, не изучив эти самые массы и все прочее?

– Кстати, вы тут жаловались на Троцкого и Зиновьева… – начал товарищ Феликс, а я позволил себе его перебить:

– Ну, не то, чтобы жаловался, а констатировал факты. Не очень понятно, за что они на меня взъелись?

– Так все просто. Товарищ Зиновьев считает, что вы с неуважением относитесь к Коминтерну.

– С неуважением? – возмутился я. – Да у меня невеста, почти что жена, сотрудница Коминтерна. Как же это, с неуважением?!

– Так вы еще не оформили отношения с Натальей Андреевной? – заинтересовался Дзержинский.

Ну вот, и этот туда же. И супруга Артузова интересуется, и даже супруга Ленина и сам Владимир Ильич. А теперь еще и Председатель ВЧК. Сговорились, что ли?

– Так я во Франции под чужими документами живу, как оформлять?

Феликс Эдмундович посмотрел на меня с осуждением.

– Владимир Иванович, я редко вмешиваюсь в личную жизнь сотрудников, но на этот раз сделаю исключение. Я знаю, что Наталья Андреевна очень вас любит, а жить с женщиной, не оформив брак, неприлично. Вам следует заключить брак во Франции, а по возвращении в Москву просто переоформите документы.

Ну ничего себе! Феликс Эдмундович стал моралистом? Или, он и был им?

– Слушаюсь, Феликс Эдмундович, – кивнул я, а потом поинтересовался. – Как вы считаете, стоит ли во Франции взять фамилию Комаровский? Отец Натальи очень на этом настаивает.

– Если настаивает, то и берите, – тряхнул товарищ Дзержинский мушкетерской бородкой. – Род Комаровских – старинный и уважаемый польский род, а вам лишняя фамилия и документы вполне могут пригодится.

Чтобы не «запшекать», я лишь кивнул. Что ж, теперь придется стать Вовкой Комаровским. Нет, графом Комаровским, пся крев! Ладно, с графьями потом разберемся. Мне сейчас другое интересно услышать.

– Феликс Эдмундович, вы начали объяснять, отчего меня невзлюбил Коминтерн?

– По мнению товарища Зиновьева, когда вас назначили – пусть даже это и формальность – главой Польчека, вы должны были явиться к нему, или к Бухарину, получить инструкции, но вы этого не сделали.