Сто страшных историй - Олди Генри Лайон. Страница 10
Какая вопиющая непочтительность! Господин, понимаешь, торопится, едва не бежит, а этот журавль вышагивает себе как по любимому болоту!
Журавль?
Я вспомнил лицо, скрытое за служебной маской карпа; лицо, которому лучше было притвориться безликим воплощением позора, нежели открыться людям. Настоящие каонай идут на службу к дознавателям, чтобы вернуть утраченное лицо ценой жизни. Зачем на службу пошел ты, Широно? Чего ты хочешь? Что не успел подарить тебе дознаватель Абэ, если тебя унаследовал я? Господин Сэки не предупреждал меня насчет твоих стремлений и их цены; впрочем, он и насчет Мигеру меня не предупреждал. Просто сказал, что это знание способно сильно отяготить жизнь дознавателя…
За свою семью я не беспокоился – отцовский приказ не раскрывать рты попусту для них много значил. Беспокойство вызывал разве что бойкий язычок Каори, но с другой стороны – кто ей поверит? У такой дома и Небесная Черепаха проживает, и вся дюжина богов счастья…
Я взял себе на заметку выкроить свободное время – и самым тщательным образом расспросить Широно с глазу на глаз, без посторонних. Судя по тому, как легко складывалось дознание о фуккацу разносчика Мэмору, со свободным временем проблем не ожидалось.
– К вам посетитель, Рэйден-сан, – уведомил секретарь, едва я переступил порог. – Ждет в общей приемной.
– Благодарю, Окада-сан.
Посетителя я узнал с первого взгляда. Углы невпопад и вислые усы: горшечник Сэберо с Малого спуска. Внешность запоминающаяся.
– Доброе утро, господин дознаватель! Я должен вам сообщить…
– Идем в мой кабинет. Там и сообщишь.
Зонт я оставил в коридоре, как и Широно – свою шляпу. И все равно, втроем мы в кабинете едва уместились. Краем глаза я наблюдал, как длинномерный Широно аккуратно складывается в углу, словно богомол или палочник. Когда слуга стал занимать совсем немного места, он достал письменные принадлежности. Интересно, у покойного господина Абэ кабинет был больше моего? Не знаю. Похоже, за годы службы Широно наловчился вести протокол в любом закутке. Полезное умение, да. Или врожденная способность тэнгу? Такая же, как и талант делаться незаметным, когда Широно стоит и не шевелится? Особенно если стоит у дерева или дощатого забора…
– Назови себя, – обратился я к горшечнику.
Кажется, он хотел спросить: «Зачем?» – но вовремя проглотил вопрос. Это он молодец. Избавил меня от лишних разъяснений.
Когда он назвался, кисть в руке Широно пришла в движение.
– Рассказывай, что ты хотел сообщить. Я слушаю.
– Умоляю простить меня, господин! Вчера, на дознании…
И он взвыл на весь кабинет:
– Я должен был сказать! Виноват! Не решился я…
– Что ты должен был сказать и почему не решился?
Зря это я. Вопросы следует задавать по одному.
– Вы ж, прошу прощения, уйдете, господин дознаватель! Уйдете ведь, правда? А нам с ней жить еще! Рядом, то есть, жить. По соседству, бок о бок. Нам здесь жить, а мне и подавно! Она ж теперь еще лет тридцать протянет, а то и больше! Ее и раньше злить было, что тигру голову в пасть совать, а уж теперь-то… Съест ведь! Живьем съест и косточки обглодает!
Вспомнилось: «Что ни дайте, все съем! Вот бы и сейчас перекусить, а?» Да, эта сожрет без соли, еще и добавки попросит!
– Сочувствую, – сухо обронил я. – Это все?
– Так это… Фуккацу, господин!
– Я знаю про фуккацу. Или я чего-то не знаю?
– Разве так бывает, чтоб через месяц? Вам, конечно, лучше знать, но я подумал…
– Что значит – через месяц?!
– Ну, утонула-то она месяц назад. Котонэ, в смысле. Матушка его; Мэмору матушка, значит. А так все правильно: речка, ивы…
– Котонэ утонула месяц назад?
– Ну да! Мэмору ее на руках принес. Спасти, говорит, хотел, вытащить. Вытащил, да поздно. Мертвую уже. Плакал, убивался. Ну, похоронил, как полагается – и дальше зажил. Тофу носил, продавал. Только есть стал больше. Как ни увижу его, все время что-то жует. Еще заговариваться начал. А потом вы прихо́дите и в свидетели меня зовете. Это что же, через месяц – фуккацу? Нет, вам, конечно, виднее, может, так и бывает. Может, зря я это…
– Ты правильно сделал, что пришел и доложился. Я не скажу Котонэ, кто сообщил мне подробности ее смерти.
– Тысяча благодарностей, господин!
Уходить, однако, горшечник не спешил. Сопел, вздыхал, смотрел в пол. Ну конечно! Рассчитывает на награду. Перебьется, наглец. Секретарь Окада стеной встанет: «Пускать на ветер казенные средства?! Вам ворона в ухо каркнет, Рэйден-сан, вы и ей награду выпишете?!»
– Ты исполнил свой долг, Сэберо, пусть и с опозданием. Ждешь благодарности?
Он преданно заморгал, вытянул шею.
– Выношу тебе благодарность от имени службы Карпа-и-Дракона! Все, убирайся.
– Премного признателен, господин… Я это…
И уже из коридора:
– Я завсегда, если что… Все, все, уже ухожу!..
А ты не так прост, горшечник, думал я, выбираясь из-за стола и делая знак Широно следовать за мной. И гнев вредной старухи на себя не навлек, и сообщил что надо и кому надо. А что денег не получил – так и благодарность дознавателя хоть чего-то, да стоит. За сокрытие фуккацу положено наказание. Судя по тому, как горшечник отзывался о матери Мэмору, он надеялся теперь долго ее не увидеть. Чужими, значит, руками, в смысле, руками закона…
Горшечник был не прост, дело же, напротив, по-прежнему выглядело простым, но уже с другой стороны. Привет, неукротимый Иоши, кукла-талисман, привет, сестренка Каори! Утонувшая месяц назад старуха в теле сына, чужие интонации в голосе Мэмору, вероятно, двоедушца; мальчик кормит куклу-бабушку…
А я-то ей грамоту о фуккацу собрался выписывать!
Сердце в груди превратилось в карпа. Он с гулкой яростью бил хвостом, собираясь превратиться в дракона и извергнуть наружу жаркое пламя. Я выскочил под дождь, забыв раскрыть зонт. В первый миг мне показалось, что капли с шипением испаряются, едва коснувшись моей кожи.
Ну да, у меня богатое воображение.
Дождь остудил мой пыл; я опомнился, раскрыл зонт. Куда ты бежишь, глупец?! Обстоятельства берут тебя в осаду, ставят на укатанную дорогу, пинками в зад гонят по самому привычному пути. Гляди, дознаватель: все сходится! Воистину копия дела о кукле-талисмане! Тут и гадать нечего…
Гадать действительно нечего. Я не гадальщик, а дознаватель. Легкие дороги ведут в тупик, а то и куда похуже. Сбрасывать со счетов нельзя ничего, и тем не менее мой долг – не жонглировать прежними подвигами, а выяснять новые факты и обстоятельства, находить связи между ними. Устанавливать истину, какой бы она ни оказалась.
Вот, иду выяснять и устанавливать.
И уж я выясню!
2
«Я себе другую бабушку сделаю»
Асами была во дворе: как и вчера, хлопотала под навесом у коптильни. Завидев меня, бухнулась на колени, ткнулась лбом в землю.
– Встань. Ты выказала достаточно почтения.
Жена разносчика встала. Ссутулилась, глядя в землю. Грязь испятнала штаны на коленях, ладони, лоб. Отчистить ее Асами даже не пыталась. Уверен, когда-то эта женщина была красива. Она и сейчас еще не старая. Но поблекла, выцвела жухлой листвой под дождем. Утро Асами миновало слишком быстро [11]. В лице, во всей позе, во взгляде, в скованности движений прятался страх.
Прятался?! Криком кричал, похвалялся: я, я тут главный! Асами боялась мужа, боялась свекрови, живой или мертвой; боялась меня – и, кажется, боялась за сына. Вон он, пристроился в трех шагах от коптильни. Кормит свою ненаглядную бабушку.
– Твой муж дома?
– Простите, господин! – она снова упала на колени. – Ушел разносить товар.
– Когда он возвращается?
– Как распродастся, господин. Обычно в Час Лошади [12]. Приходит взять добавку и перекусить.
Сейчас середина Часа Змеи [13]. Дождь, народу на улицах мало. Хорошо, если Мэмору расторгуется к концу Часа Лошади. Погорячился я. Надо было спокойно ждать перерожденца в управе. Вчера я назначил ему явиться в начале Часа Обезьяны [14], чтобы без спешки подготовить грамоту о фуккацу. Но пришел горшечник, и вскрывшийся обман старухи вывел меня из себя, швырнул под дождь, на другой конец города…