Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич. Страница 57

— Не обманывайте меня! Я же ясно чую: тут стоит ящик с курагой!

— Уверяю, Иван Иваныч…

— Унесите, унесите его! — Он затрясся.

— Хорошо, успокойтесь, лягте.

— Распорядитесь немедля!

Государыня крикнула:

— Bibi, Королева, где вы там?

Обе женщины с округлившимися от страха глазами появились в дверях.

— Вынесите отсюда ящик с курагой.

— С курагой?! — обомлели те.

Самодержица подмигнула, сделала кивок — дескать, это прихоть больного:

— Делайте как велено.

Дамы повиновались, нарочито затопали, заходя в спальню, и таким же образом вышли.

— Всё в порядке, Иван Иваныч.

Он упал на подушки:

— Точно унесли? Не обманываете меня?

— Унесли, правда, правда.

— Вот и хорошо, слава Богу: легче задышалось. — И опять забылся.

Помню, он пришел ко мне с планом путешествия Леши Бобринского после выпуска из Кадетского корпуса. Я хотела показать сыну мир — и Россию, и великие зарубежные страны. Я еще надеялась, что удастся женить его на одной из принцесс Европы… Бецкий написал целый план. Как всегда, скрупулезно и обстоятельно. Вся поездка была рассчитана на три года. Должен был посетить Москву, Нижний Новгород, Астрахань, Таганрог, Херсон, Киев… Что-то там еще. А затем из Варшавы — Вена, Венеция, Рим, Неаполь, Женева, Париж… Я вначале спросила Бецкого, не поедет ли с Лешей сам. Генерал ответил, что поехал бы с удовольствием, но не больше чем на три, на четыре месяца. А три года для него — слишком долгий срок. Очень много дел. Я не возражала, и совместно мы выбрали главным сопровождающим полковника Бушуева, а его помощником по научной части — академика Озерецковского. Бецкий же им перечислял деньги — что-то около 5 тысяч рублей в месяц. Сумма вполне приличная. И ее хватало в первый год их поездки по России. Но когда попали в Париж… О, Париж, этот роковой для нашей семьи Париж! Не в Париже ли генерал Бецкий стал моим отцом? Ха-ха! В общем, Париж их рассорил, я велела им вернуться домой, только Бобринский отказался — у него вспыхнула первая любовь… И к тому же просадил в картах тысяч 75… Он остался, а другие вернулись. Бецкий был вне себя — понимал, что не смог воспитать из Леши человека будущего — в духе идей Руссо и Дидро. Деньги ему отныне посылал Завадовский. Мальчик тяжело пережил смерть своего отца — графа Орлова. И хотя они в Питере мало общались, сохраняли добрые отношения. Одинокий Бобринский — без отца, без матери, у чужих людей, столько лет в кадетской казарме… Чем я могла скрасить его жизнь? Только разрешила остаться в Париже. Но потом денежные траты сделались столь большими, что пришлось возвращать его прямо силой… За плохое поведение запретила приезжать в Петербург. Поселила в Ревеле…

Бецкий закашлялся. Тяжело, болезненно. Вроде бы хотел вырвать из груди легкие и выплюнуть. На губах появилась красная слюна. Прибежала Bibi, прихватив служанку. Обе кое-как успокоили больного. Он обмяк и упал на спину. Громко прошептал:

— Принесите света. Требую принести лампы!

Настя деликатно сказала:

— Просто вы незрячи, Иван Иваныч, и не видите свеч… Генерал фыркнул:

— Господи, что за дураки! Жить среди дураков так скверно!

У него в груди что-то засвистело. Он проговорил:

— Ничего, ничего, скоро всё устроится. Каждый получит по делам его. — И забылся вновь.

Государыня встретилась глазами с Анастасией. Та пожала плечами: это бред нездорового человека. И спросила:

— Мне остаться?

— Нет, пока иди.

Там, тогда, в Сан-Суси, 55 лет назад, Бецкий выглядел жуиром, светским львом, соблазнителем дам. Говорил легко и свободно, сыпал анекдотами, шаркал ножкой. И неподражаемо танцевал, несмотря на легкую хромоту. А потом оказалось: он не вертопрах, а серьезный, вдумчивый, дельный господин и достаточно замкнутый в личной жизни. Не любил гостей, шумных сборищ, не устраивал на дому балы. Книги, книги, древние манускрипты были лучшим ему досугом. Получал до десятка писем в день. И на все, на каждое отвечал. Тратил на эпистолы несколько часов кряду. Так руководил московским воспитательным дамам — по переписке. Не курил, а к вину и вовсе был равнодушен. Может быть бокал бордо в вечер, не более. И при этом в свете слыл гордецом. Мол, к нему не подступишься: или промолчит, или же съязвит по-французски. А на самом деле был наивный добряк и слегка сентиментальный, как и все мы, люди нашего века. Приходил на помощь. Даже скорее к бедным, нежели к богатым, власть имущим. Мол, богатые сами выплывут, а вот бедным надо помогать… Славный, замечательный Бецкий. Пусть мы ссорились, жизнь бросала нас друг от друга в разные стороны, но всегда, но везде он был близким, очень близким, родным… До своей болезни, конечно. А потом превратился в пустое место. Мы бываем черствы с немощными старцами. И воспринимаем их как обузу. Забывая всё то, что они сделали для нас в прошлом. Никогда не следует ожидать благодарности от нового поколения. Новое поколение самоуверенно полагает, что явилось на свет само и гораздо лучше понимает ценности жизни, чем проклятые старики…

Государыня заметила, что из левой ноздри у больного побежала красная кровяная струйка, потекла по впалой щеке к подушке. Чертыхнувшись, самодержица вытащила платок, наклонилась, вытерла испачканную бледную щеку. Повторила несколько раз и подумала: это хорошо, что наружу, а не внутрь — в голову, в мозг. Самокровопускание. Ручеек утих.

Он любил сестру по отцу — Анастасию Трубецкую. Та по первому браку была Кантемир (замужем за князем Дмитрием Кантемиром), по второму — ландграфиня Гессен-Гомбургская (за наследным принцем, фельдмаршалом Людвигом Бруно). Но пережила обоих супругов. Два ее сына умерли младенцами, только дочка Екатерина Кантемир выросла в прелестную барышню, поражавшую всех не только красотой, но и эрудицией. Бецкий обожал единственную племянницу, показал ей Европу, и она подружилась с Bibi, Настей (кстати, думаю, что Иван Иванович дал ей имя Анастасия в честь своей сестры…) К сожалению, век Кати Кантемир оказался недолог: умерла от чахотки сорока лет от роду. Не оставив наследников… Словом, из родичей у Ивана Ивановича есть одна Bibi. Ну, и, может, я… Если приглядеться, мы с ней очень похожи. Тот же тип лица. Но ведь это бывает чистым совпадением?..

Бецкий открыл глаза и довольно внятно сказал:

— Я хочу на горшок.

Государыня крикнула:

— Эй, сюда. Где вы там? — А потом, когда прибежали, распорядилась.

Кликнули лакея, помогавшего барину в этих делах. Тот поднял генерала на руки, как пушинку, перенес за ширму, установленную сбоку от ложа. И Екатерина услышала, как звенит в большом металлическом горшке тоненькая струйка. Вскоре крепостной вынес господина в ночной рубашке из-за ширмы и хотел уложить обратно в постель. Вдруг больной вздрогнул и осел, голова свесилась назад, как у битой птицы. Из раскрытого рта вывалился язык.

— Господи! Господи! — вскрикнула царица, бросившись к нему. — Что ты, Иван Иваныч? Ну, очнись, очнись!

Бецкий не отвечал. Шея была еще теплая, но заметная прежде жилка возле ключицы уже не билась.

— Слышишь меня, очнись! — продолжала теребить его государыня. — Ну, очнись, пожалуйста!

Странный хрип прозвучал у старика глубоко в груди.

— Жив, курилка! — обрадовалась она.

Но лакей только покачал головой:

— Не, преставился, ваше императорское величество. То душа его выходила из тела.

Он устроил барина на кровати и укрыл ноги простыней. Ловко вправил язык. А Екатерина смежила Бецкому веки. Села и расплакалась. Тихо, не навзрыд. Только тут почувствовав со всей остротой свое одиночество. Кто опустит ей веки? И когда? Неужели скоро?

Прибежали Bibi, Осип Де Рибас и Протасова. Начали кудахтать, креститься. Самодержица попросила:

— Дайте мне платок. Свой испачкала его кровью.

А потом обнялась с Анастасией, и они заплакали вместе. Может, две сестры?..

Вице-адмиралу передали два медных пятака, он их положил на веки покойному. И пробормотал что-то по-испански — видно, из молитвы.