Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич. Страница 59
Может быть, в теории…
Бецкий — теоретик, а я практик.
Бецкий мыслил на своем уровне — генерала, сановника узкой сферы деятельности. Я же мыслю глобально, всеобъемлюще.
Для меня выше государство, держава, мощь России, чем мои близкие. Не всегда, но во многом.
Бог такой меня создал.
Для чего-то ведь создал именно такой!
Если бы хотел, создал бы святой. Как Святая София… Но, как видно, у Него планы были иные…
Ей привиделась ее левретка Земира. Как они гуляют в парке Царского Села. Словно бы сошли с картины Боровиковского… Кстати, Боровиковский написал не с натуры: ведь к тому времени старенькой собачки не было в живых — это Екатерина попросила пририсовать…
Жизнь любого царя — это миф.
Вся история человечества — это миф.
Как хотим, так и сочиняем…
С этой мыслью она и заснула.
День третий: 4 сентября 1795 года
Тоша приходил к ней в опочивальню третью ночь кряду, и они отдавались страсти необузданно. Словно молодые. То есть Тоша-то и есть молодой — 28 лет, а она считала, что ей только 45 — «баба ягодка опять». От таких бешеных ночей у нее даже возобновился нервный тик — начинало беспричинно трепетать нижнее правое веко. Палец к нему приложишь — перестает. А отнимешь — снова начинает.
Но зато по всему организму — сладкая истома. Полное блаженство. Все тревоги и неудовольствия предыдущих дней были перекрыты этим счастьем. Клин, как известно, надо выбивать клином.
Зубов тоже ходил довольный, удовлетворенный своей причастностью к жизни императрицы, тем, что он в фаворе. Сообщил, что брат Валериан полностью готов к путешествию на Кавказ и отбудет сразу после бала в честь тезоименитства Елизаветы Алексеевны.
Завтра бал. Новые платья для царицы все уже готовы. Гавриил Державин, по его докладам, обустроил действо наилучшим образом — от оркестра и фейерверка до балета и ужина. Будет больше тысячи приглашенных. Хорошо бы еще погода не подвела: без прогулок по парку впечатление выйдет смазанным.
Встала, как всегда, в шесть утра. Бодрая, веселая. И пила кофе с удовольствием.
— Что толкуют в городе, Захар?
— Так ведь что толкують, ваше императорское величество? Никаких происшествий, акромя сегодняшних похорон генерала Бецкого.
Вроде бы в душе порвалась тонкая струна.
— Как, его разве не похоронили еще?
Знала же, что нет, просто отгоняла от себя эту мысль.
— Нынче отпевание, а затем уж и погребение, как положено, — Он перекрестился.
— Да, конечно, ведь четвертое на дворе. Похороны четвертого.
— Говорять, архаровцы караулять Невскую лавру ажно сугрева. Дабы избежать беспорядков.
— Да какие ж беспорядки, Господи, прости? Бецкий — не карбонарий, не якобинец, даже не масон. И толпе малоинтересен.
Но Захар Зотов не согласился:
— Э-э, масон не масон, дело же не в ентом. От скопления публики мало ли чего ожидать! Где толпа — там и беспорядки.
Государыня фыркнула:
— Ты уж больно суров, как я посмотрю.
— Я порядок во всем люблю. Кажный сверчок знать должен свой шесток. Ежли кажный знаеть — тут приходить спокойствие и всеобчая благодать. А когда толпа, бестолковщина и стихия — всё идеть кувырком, и никто не отвечаеть за жисть другого.
— Фуй, нагнал страху-то!
— Нет уж, пусть архаровцы наблюдають. Так оно спокойнее.
— Я не возражаю, пускай.
Просмотрев газеты и не обнаружив в них ничего занятного, самодержица села за ответное письмецо в Париж Мельхиору Гримму. Хоть последний был и немец, переписка шла у них по-французски.
«Милостивый государь!
Получила Вашу весточку третьего дня, но текущие события не давали сосредоточиться должным образом, чтобы взять перо в руки. Это Вы — философ и литератор, сочиняете в любой обстановке, мне ж нужны успокоение, тишина и порядок в мыслях.
Рада сообщить Вам, что союз Австрии и России — дело решенное и ни для кого боле не секрет. Сами понимаете наши грандиозные планы. Излагать их не стану, ибо доверять бумаге столь серьезные вещи было бы весьма легкомысленно с моей стороны, даже при условии особой надежности императорской почты. Лишь одной строкой: мы обязаны сохранить status quo в Европе и пресечь любые поползновения на него. А пока — будьте осторожны в своем Париже, обходите сборища стороной и не покидайте жилища в темное время суток. Я ведь так привыкла к Вашим корреспонденциям и уже не мыслю жизни без них. Постарайтесь не огорчать русскую царицу.
Завтра празднуем тезоименитство Елизаветы Алексеевны (в лютеранстве и девичестве — Луизы Марии Августы), несравненной супруги Александра Павловича, моего любимца. Ей уже (или, лучше сказать, всего) 16 лет, а супругу — 18. Что за чудная эта пара! А когда они выходят в круг танцевать, то никто не может отвести глаз! Я горжусь своим внуком, тем, что воспитала его в лучших европейских и русских традициях, и надеюсь увидеть в нем продолжателя всех моих начинаний. Я уверена: этот человек на престоле принесет России, Европе и всему миру только благо. Да хранит его Бог!
В Петербурге наконец-то спала жара, после дождика дышится полегче, и установилась лучшая для меня погода, на границе лета и осени: теплая, приятная, добрая. А про позднюю осень и зиму думать не хочу; я всегда была подвержена сезонным простудам, и одна мысль о новых ангинах повергает меня в уныние.
А за сим прощаюсь. Будьте здоровы и веселы.
Ваша Екатерина.
Р. S. 31 августа, накануне осени, в возрасте 91 года, испустил дух мсье Бецкий. Он давно болел и последние 10 лет был, скорее, в маразме, чем в себе. Царство ему небесное!»
Сообщила о Бецком как бы между прочим. Чтобы показать: эта новость для нее неважна, маленький штришок в повседневной жизни; пусть никто, в том числе и Гримм, не подумает, что нелепые сплетни об их родстве могут иметь под собой хоть какую-то почву. Ибо так, как она о Бецком, об отце не пишут.
Доложили, что в приемной дожидается генерал-поручик Голенищев-Кутузов, вызванный по ее желанию. Государыня разрешила:
— Пусть войдет.
Тот был грузноват и с одутловатыми брылами, что свидетельствовало о неважной работе сердца. Правый глаз закрывала черная шелковая лента; вспомнила Потемкина — у того правый глаз тоже был незряч. (Но, в отличие от Кутузова, бывший фаворит Екатерины окривел не в бою, от противника, а в какой-то пьяной драке, о которой он старался помалкивать.) Как положено по статуту, у воротника генерал-поручика был Георгиевский крест второй степени за турецкую войну.
— Ну-с, Михайло Илларионыч, заходи, голубчик, — подала ему руку для поцелуя. — Как жена, как дочурки — радуют?
— Благодарствую, матушка-императрица, счастлив с ними безмерно. Панечка родила мне внука, дорогого Павлушу. Он пока что единственный из моих наследников мужеского полу.
— Ну, Бог даст, и еще прибудут. Да и ты, поди, сам нестар — завтра пятьдесят!
— Точно так, пятьдесят грядет. Только для зачатья-то деток будем мы с женой староваты.
— Ах, какие наши годы! Впрочем, это дело сугубо частное, тут монархи не властны. А над чем властны — тем и поделюсь. Вот тебе жалованная грамота. — И, надев очки, зачитала: за отличную службу царю и Отечеству и по случаю круглого юбилея, в вечное и потомственное пользование — 2 тысячи крестьянских душ в Волынской губернии. Подняла глаза: — А еще назначаешься главнокомандующим надо всеми сухопутными войсками, флотилией и крепостями в Финляндии. А еще — директором Сухопутного кадетского корпуса. — Посмотрела на него вопросительно: — Рад ли, нет ли?
Несмотря на животик, он довольно резво опустился на правое колено и облобызал ее руку.
— Матушка-государыня, рад безмерно! Ибо даяние из дланей вашего величество есть благодеяние, а такие награды, коих удостоен сегодня, превосходят все мои смелые мечты!
— Вот и превосходно. Поднимайся, голубчик. Можешь сесть напротив. И, отставив высокий штиль, потолкуем сурьезно.