Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения. Страница 42

— Правда?

— А тебе не понравилось?

— Кажется, я был слегка в подпитии. Просто вы ведь чувствуете всё иначе.

— Даже в своём состоянии ты определённо знал, что нужно делать. Но можешь не переживать, что лет через пять или десять я припишу тебе ребёнка, не имеющего к тебе абсолютно никакого отношения, или вдруг стану трепаться о нашей связи. Я просто приготовлю нам завтрак, а сразу же после уйду. Или я могу уйти прямо сейчас, если ты хочешь.

— Нет… — мне ещё надо уложить в своих мыслях то, как легко, непринуждённо и без нервов она говорит обо всём, что имело место быть, одновременно ставя тарелки на стол, но, очевидно, я всего-навсего отделаюсь небольшим испугом, — нет, мы можем поесть. Так, значит, ты сходила в магазин? — как я уже говорил, мой холодильник обычно пустует. Готовой еды всегда хватает лишь на один ужин. Больше я принципиально не беру. Даже если не домашняя, пища должна быть свежей.

— Ну да, — какое-то время мы не разговаривали, просто поглощая тосты и яичницу с томатами, и это молчание не давило, в нём не было ничего плохого, мрачного и тяжёлого, но я постепенно расслабляюсь и невольно задумываюсь о том, что эта девушка очень даже неравнодушная. Она ведь не была обязана тащиться за покупками и уж тем более готовить, пусть и провела ночь в моём доме и какую-то её часть в непосредственной близости со мной. Как черты, присущие женщинам, забота, отзывчивость, искренность, честность, доброта и участие, должно быть, всё-таки существуют.

— А ты любишь детей? — слова о ребёнке и о том, что когда-либо в будущем мне не придётся опасаться проблем и скандальных лживых наговоров из-за связи на одну ночь несколько лет назад, проникли в мою голову гораздо глубже, чем мне казалось, и у меня не выходит не спросить об этом.

— Я? Да, люблю.

— А от меня… Ты бы хотела ребёнка от меня? — это звучит ещё даже более нелепо и необъяснимо, чем мой первый вопрос. Я не знаю, зачем вообще всё это говорю, если только не пытаюсь таким сложным образом убедить себя, что не буду отцом-одиночкой, страдающем по бывшей, вечно и не стану тем, кто показывает сыну дурной пример, когда приводит женщин, не задерживающихся сильно надолго. Я должен буду учить его уважать их и почитать. но ранее прозвучавшие фразы упали на действительно больную почву.

— Ты странный. Это что, какая-то проверка? Я же говорю, никаких якобы общих детей не будет.

— Но если бы? Чисто теоретически?

— Ну, у тебя хорошая наследственность…

— Это значит да? — я явно ставлю её во всё более неловкое положение, но по какой-то причине никак не могу остановиться и просто позволить ей доесть свой завтрак. Должно быть, со стороны это ужасно. Мне точно придётся провести немалую работу над собой прежде, чем ребёнок появится на свет.

— Дерек Картер, ты горячий красавчик и отличный любовник, и я уверена, большая часть женского населения этого города, а может, и других тоже, явно мечтает об отпрыске от тебя, — наклонившись вперёд над столом, она игриво на секунду или две дотрагивается до моей правой руки, — и если бы нас связывало что-то большее, только не подумай ничего такого, то да, я, возможно, была бы рада завести с тобой общего малыша. Но пока детей я в любом случае не планирую. А вообще мне уже пора.

— Сколько я тебе должен за продукты?

— О, не беспокойся. Ничего не нужно. Поверь, я не обеднела.

— Тогда я провожу, — безусловная непринуждённость обстановки несколько приводит меня в чувство и достаточно воодушевляет своей радушной атмосферой. Не задумываясь, я улыбаюсь на прощание перед тем, как закрываю дверь, и у меня даже не возникает ни единой мысли как таковой, когда спустя всего лишь пару-тройку шагов до меня доносится трель дверного звонка. Единственное, о чём я задумываюсь, возвращаясь обратно, это о, вероятно, забытых вещах, но снаружи оказывается всего лишь мать моего ребёнка. Та, что ушла и будет заставлять меня видеть это ещё не раз и не два прежде, чем исчезнет окончательно.

— Оливия? — только не это… Только не это. Но, зажмурив глаза и снова их открыв, я натыкаюсь ими на то же самое лицо. Молитва не сработала, и мне остаётся лишь надеяться, что Оливия не уловила мой тяжёлый и порядком измученный вдох, напрямую связанный с её появлением. Мне-то казалось, что после вчерашнего она вряд ли возьмёт и заявится сюда вот так. — Чем обязан столь раннему визиту? — плотно сжав зубы, спрашиваю я, ведь она не должна быть по ту сторону порога. Слишком рано. Не из-за времени на часах, а в силу того, что я к этому не готов. Созерцать её столь скоро после вчерашнего. Я не хочу зрительного контакта и общения. Не сейчас. Это испортит всё моё настроение. А на меня уже обрушивается гигантская волна злобы и гнева. Спустя всего лишь одно мгновение. И это не из-за оказываемого на меня без единого слова влияния. Просто она больше не имеет ни малейшего права брать и вмешиваться в мою жизнь и дальше. Что вообще позволяет ей думать, что это по-прежнему допустимо?

Но тем временем подушечки большого и указательного пальцев словно отвечают на этот вопрос, когда инстинктивно и едва ли в полной мере осознанно я провожу ими по тому месту, где должна плотно держаться полоска из драгоценного металла, которую я именовал обручальным кольцом, и которая была там ещё вчера. Странный зуд наряду с Оливией передо мной заставляет меня впервые задуматься о том, насколько это решение было правильным. В любом случае толку от этих мыслей ничтожно мало. Оно абсолютно и официально необратимо.

— Ты не отвечаешь на звонки, — Оливия всматривается в моё лицо, словно пытаясь там что-то увидеть или же, что более вероятно, опять пробраться мне под кожу для нанесения очередного удара. От напряжения в воздухе, которое, скорее всего, ощущаю только я, мои руки автоматически и невольно сжимаются в кулаки от всей этой глубоко ненавистной мне ситуации.

Я хочу быть злым, ненавидеть ещё больше, чем это вообще возможно, но как только эта женщина всего лишь на мгновение дотрагивается рукой до своей поясницы, возможно, в приступе боли или просто для поддержки спины, я забываю обо всём плохом, связанном с ней. Где-то внутри остаются мысли лишь о таком нуждающемся в заботе малыше, у которого, кроме моей семьи, в значительной степени не будет больше никого. Мой сын это единственное, что должно меня волновать и беспокоить. Не Оливия с её демонами и громадным букетом личностных проблем, и не мои желания, питаемые в отношении одной конкретной женщины, а только маленький ребёнок, которому необходим здравомыслящий отец, а не разбитый на тысячи мелких осколков ноющий слабак.

— Ну, такое иногда случается. Я был занят. А ты что, волновалась? Мило с твоей стороны, но, знаешь, не стоило. Как видишь, я цел и невредим, и вовсе не благодаря твоим усилиям, — наверное, с моей стороны это даже низко и подло, говорить такие слова любимой, чёрт побери, женщине, но у меня больше нет сил бороться с ней, умолять её нуждаться во мне и быть со мной, если это не то, чего она хочет сама. Я, вероятно, справлюсь без неё, а ей пора испробовать на себе всё то, что ощущаю я уже на протяжении длительного отрезка времени. Пусть же сполна прочувствует это чёртово безразличие.

— Не моими? Значит, вот так ты показываешь, что тебе нужна лишь я? — Оливия взрывается, снова делая то, что ей удаётся лучше всего прочего, а именно словесно уничтожает меня, но, выпрямившись настолько, насколько это возможно, словно с целью показать своё превосходство, я не позволяю ей продолжить начатое.

— Мы не будем возобновлять этот разговор. Я закончил его ещё вчера. Ты должна помнить, почему, — на самом деле я совсем не против поговорить обо всём нормально, спокойно и на трезвую голову, и если бы Оливия хотела того же, то, наверное, не стала бы меня слушать. Возможно, мы бы даже обсудили имя для нашего сына и то, какого цвета и модели будет его кроватка, но между нами на некоторое время воцаряется поглощающая нас тишина, так что ею, очевидно, всё сказано. Наверное, всё это, и правда, лишь очередная классическая уловка.