Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения. Страница 57

— Я как-то забыла, что ты и сам можешь.

— Ты о чём-то задумалась?

— А ты разве не знаешь?

— Откуда?

— Просто прежде ты это чувствовал. Иногда мне было необязательно про что-то говорить. Так я могла выглядеть лучше в твоих глазах. И, наверное, хотела казаться таковой. А ты мне позволял. Никогда не давил и не требовал, чтобы я рассказывала что-то, чего не хочу. И в результате я привыкла ждать, что ты сам догадаешься о чём угодно.

— Это, возможно, разочарование для тебя, но я не догадаюсь. Может быть, стоит это учесть, — отвечаю я, снимая блокировку с дверей, активированную на время в пути, и уже собираясь выйти из машины, чтобы помочь Оливии, но она вдруг удерживает меня за правый локоть:

— Я хотела бы пойти туда одна, если ты не против.

— Я не знаю, что сказать, — настороженности во мне хоть отбавляй, но, я чувствую, сейчас дело совсем не в ней. Достаточно ли во мне самоконтроля, чтобы отпустить этот самый контроль, когда он распространяется на другого человека, и во мне словно борются светлое и тёмное начало? Одна часть говорит тебе то, что ты ещё не готов, но другая хочет просто быть хорошей, позволить себе ощутить что-то отличное от всего, что ей довелось испытывать в последнее время.

— Мне всё равно сначала надо будет сдать анализы. Это займёт какое-то время. А тебе ещё нужно собраться. Я позвоню, если что. Или просто когда освобожусь.

— Я только открою тебе дверь.

Я возвращаюсь домой, держа руку на пульсе, то есть на телефоне. Но она сама собой оставляет замок на кармане в покое, переставая то и дело проверять, нет ли пропущенных звонков или сообщений, когда, отперев дверь, я обнаруживаю мамины сапоги на коврике и её же сумку близ пуфика. Я неоднократно говорил, что таким вещам на полу не место. Пока я поднимаю её и водружаю на мягкое сидение, на верху лестницы возникают звуки шагов, и вскоре мама предстаёт перед моим взором без тапочек, но в не снятом пальто.

— Дерек? Я думала, ты пойдёшь к врачу вместе с Оливией, — даже не скажи она ни единого слова, я, бесспорно, сделал бы вывод, что она точно удивлена и вообще почти обескуражена тем, как я это допустил и пошёл на то, чтобы довериться бывшей жене, доверять которой может быть опасно.

Я и сам словно был не в себе, когда покорился ей. Но что сделано, то сделано. Мне просто нужно поменьше об этом думать. Если мы… Если я действительно хочу, чтобы на этот раз у нас всё получилось, и время докажет, что для Оливии это также не странная блажь, то мне прежде всего придётся учиться заново ей доверять. Шаг за шагом, в мелочах и не совсем, и, может, я уже слишком замахнулся, слишком лихо и стремительно начал, но её забота… Меня словно просто бросило вперёд, швырнуло в направлении, о котором я и не думал, и мне это понравилось.

Я мог бы позвонить и убедиться, что она действительно на приёме, а не ушла через другой выход, и, конечно, со мной бы постарались связаться, не появись она. Но я так просто, легко и наивно выбрал не звонить, что это не потребовало от меня ровным счётом никаких физических усилий. Это было прямо как все те вещи, которые совершаются нами, не задумываясь, лишь согласно укоренившимся за годы жизни привычкам, неотъемлемым потребностям, разным ритуалам и принятым в обществе правилам. Например, дыхание, забота о себе и организме, знание того, что, уходя из дома, нельзя оставлять газ и свет включённым, а дорогу необходимо переходить по пешеходному переходу и на зелёный свет, и многое другое, о чём в суматохе дней мы порой даже не размышляем, а просто берём и делаем это. Так и я сегодня в случае с Лив. Хотя это даже близко никак не связано с чисткой зубов, принятием душа или причёсыванием волос.

— Она захотела пойти одна, но я её отвёз и после заберу. Пока есть время, сложу вещи. Всё в порядке? — подойдя, я наклоняюсь и целую маму в щёку. Её задетое прикосновением моего тела пальто шуршит между нами, в результате чего рождается смешной звук, напоминающий тот, с каким из воздушного шарика выходит воздух. Я чувствую, что широко улыбаюсь.

— Да, всё хорошо. Мне просто захотелось посмотреть, как выглядит комната.

— И что думаешь? — спрашиваю я, поднимаясь в спальню, где достаю сумку из-под кровати и направляюсь к комоду, на ходу доставая нижнее бельё и носки из прикроватной тумбочки. — По-моему, вышло неплохо, только не хватает какого-нибудь милого бордюра на стену. Лучше в фиолетовом оттенке. Но можно и в голубом. Тебя ведь не затруднит поискать?

— Нет, конечно, но ты весь светишься.

— Свечусь?

— Я давно не видела тебя таким наполненным радостью.

— Лив… думаю, у нас всё ещё может получиться, — в голове ни единой мысли, что я говорю, и можно ли вообще так. Слова просто оказываются в воздухе, настоящие, искренние и о важном, и я не жалею о них.

— Ох, Дерек.

— Возможно, я знаю, что ты сейчас скажешь, — этот её вздох… Не разочарованное, но обеспокоенное выражение лица. Обдумывающий мою возможную реакцию взгляд. Всё говорит в пользу того, что по её мнению я вряд ли разумен и логичен.

— Нет, родной, не знаешь, — качает головой мама, вытаскивая мои рубашки, чтобы сложить их более аккуратно и сохранить ткань наименее мятой. — Мне нравится то, что я сейчас вижу, если вы действительно сможете решить всё, что не так, и я не желаю, чтобы ты думал, что мне хочется портить твоё настроение, но с Лив… С ней ты податливый, и в противном случае… Я не знаю, какая между вами пробежала кошка, и что вообще сейчас происходит. Быть может, ты снова скажешь мне, что это совершенно не моё дело, но, пожалуйста, сынок, будь осторожен и держи ухо востро. Эта женщина… Причинив боль хотя бы однажды, человек очень легко может сделать это ещё раз, понимаешь?

— Понимаю, — отвечаю я, желая отвергнуть это осознание ко всем чертям, похоронить его глубоко внутри, чтобы оно просто умерло раз и навсегда и никогда больше не воскресало. Но слова и мысли, сосредоточенные лишь на заботе, для меня словно её противоположность и скорее яд, чем целебное лекарство, уж больно стремительно распространяющийся по всему организму. А я даже не могу это показать. Потому что наряду с теми же граблями передо мной и упорное желание убедить себя, что это всё к всеобщему счастью наконец может пройти и закончиться. Что моя мать действительно сможет быть только бабушкой. Но где та грань, за которой нескончаемый запас потребности верить превращается в розовые очки?

— Тогда между нами всё хорошо?

— Да, — да и что у нас может быть плохо? Выразив неуверенность в том, что то, что видится мне исключительно в благоприятном свете, действительно устойчивое и нисколько не шаткое, мама не создала проблему. Она лишь тихо высказала свою надежду, что я буду осторожен, рассудителен и не позволю себя запутать и сбить с толку, даже если это уже происходит. Поэтому разве похоже, что в моих проблемах виноват кто-то другой, но только не я? Думать так было бы вершиной неблагоразумия.

— Кстати, что мне сказать Лилиан? Она спрашивает, когда вы поедете выбирать кроватку. Твоя сестра, похоже, слегка помешалась.

— Ну уж точно не сегодня. Если всё будет хорошо, после моего возвращения. Но я позвоню ей перед посадкой.

— И нам после приземления тоже?

— Как всегда. Ты же знаешь, я никогда не забываю.

— И то верно. Для этого у нас с твоим отцом вырос временами чрезмерно ответственный и сознательный сын.

— Я не могу уйти, — выдавливаю я из себя без всяких уточнений, совершенно излишних и абсолютно ненужных. — Наверное, не смогу и после, — как часто мы рядом с теми, кто не всегда этого заслуживает? Как часто мы теряем самоуважение и унижаемся перед тем, кого любим, оказываясь на пути в бездну? Но, возможно, я уже лишился всяческого достоинства, а раз так, мне более незачем о нём переживать.

— Я знаю, родной. Знаю.

Мне по сути нечего на это ответить. Вскоре, проводив маму и заперев дверь, я едва остаюсь один, как почти тут же, взяв в руки телефон в связи с заигравшей мелодией, обнаруживаю входящий вызов от своего адвоката. В случае ответа Оливия может быть автоматически перенаправлена на автоответчик, но при наличии совместных дел, даже вроде бы решённых, люди данной профессии никогда не звонят просто так, без единого на то повода. И, можно не сомневаться, он будет дозваниваться до тех пор, пока мы не урегулируем всё, чем бы это ни было.