Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения. Страница 58

— Да.

— Мистер Картер. Здравствуйте. Вы можете сейчас говорить?

— Времени у меня немного, но да, я могу. А в чём, собственно, дело?

— Я занялся предварительной подготовкой итогового документа об отказе, который потребуется нам в феврале. Помимо фактов, что мы с вами уже обговаривали, вроде даты и имени ребёнка, в нём должно содержаться и наименование медицинского центра, где пройдут роды. Вы уже определились с этим вопросом?

— Нет, — и, невзирая на отсутствие стоящих и адекватных причин, идущих из головы, я думаю, что ненавижу вас. За напоминание о полузабытой истине, доставляющее мне новое страдание. — Но я сообщу вам, как только приму решение.

— Это серьёзно, сэр. Официальное заявление подлежит заверению у нотариуса. В нём не должно быть ошибок и фактических расхождений.

— Я это запомню.

— По возможности мне бы хотелось внести эти сведения до праздников, мистер Картер.

Я не совсем понимаю этой спешки, когда до родов ещё около двух месяцев, а отредактировать одно предложение, добавив в него несколько слов, можно и за пять минут хоть после рождения ребёнка. Но у всех, полагаю, разное отношение к собственным рабочим обязанностям. Если у нас, баскетболистов, Рождество и Новый год это дни, протекающие мимоходом между одной игрой и следующей, фактически незаметные на их фоне, то юристам вполне может быть гораздо сложнее втягиваться в привычный график после всех этих встреч с членами семьи и друзьями, обмена подарками и еды в необъятном количестве. Так ещё и деньги, должно быть, далеко не всегда гарантируют человеческое отношение, уважение твоих границ и обстоятельств и твою правоту, как клиента. Но сейчас мне вовсе не хочется указывать кому бы то ни было на причитающееся ему место. Проще не акцентировать внимание и просто прожевать всю эту ситуацию целиком.

— Я позвоню так скоро, как только смогу, — отвечаю я и кладу трубку, не дожидаясь новых слов. Это было бы уже выше моих сил. Я возвращаюсь к прерванным сборам в изменившемся к худшему настроении. Время до звонка Оливии оказывается уж слишком быстротечным, что, увы, вызвано вовсе не тем, что прошедших часа полтора мне категорически не хватило, чтобы сложить всё необходимое для грядущих десяти дней вне дома. С этим-то я справился, а вот с остальным, что вылезло в процессе…

— Алло.

— Это я. Я здесь закончила. Ты приедешь? — она кажется мне взволнованной мыслью о том, что, может, я брошу её. Внутри меня ощутимо и дико ёкает всё, что только можно. Ведь я одинаково страшусь и порвать с ней, и этой связи, которая так и держит меня словно на привязи.

— Да. Оставайся там, — ёмко отвечаю я и по звенящей тишине на линии понимаю, что, наверное, всё-таки слукавил. Мне не нужно обладать даром чтения мыслей и выуживать что-то из чужих голов, чтобы уловить напряжение в ответном молчании и то, как из моего собственного голоса утекла вся бывшая там сегодняшним утром нежность.

Я один сплошной сгусток отрицательной энергии. Лив, наверное, уловит эту фальшь и перемену, ну, по крайней мере, может так подумать, что знает меня нынешнего. Но разве я сам, очарованный словами и эмоциями, прозвучавшими во тьме ненастья, не рискую оказаться снова в дураках? Впрочем, деваться мне на самом деле некуда. Я забираю её из больницы, хотя из опасений, что голос меня подведёт, едва ли спрашиваю хоть о чём-то. И Оливия, надо отдать ей должное, тоже сохраняет гробовую тишину. Но это работает лишь до тех пор, пока мы не заходим в дом. В дом, который мой и только мой. Не её и не наш. Материально она ничего в него не вложила. На момент его приобретения её даже не было в моей жизни. А незначительные дизайнерские или функциональные изменения не в счёт.

— У тебя что-то случилось?

— Нет, — но подсознание тут же так услужливо упрекает во лжи, что меня мутит, в то время как я проклинаю его несговорчивость и нежелание сотрудничать. Оно всегда должно быть на моей стороне. И сейчас в том числе.

— Тогда что происходит? В машине ты даже о ребёнке не спросил. За эти месяцы не было ни раза. Сейчас ты это словно не ты.

— Что тебе сказали?

Справедливый и праведный упрёк сжимает в сдавливающие тиски моё всё равно хорошее по отношению к ней сердце, которое остаётся таковым, даже невзирая на прессинг очередного приступа мрачного расположения духа. Я чувствую себя так, будто меня сбил автомобиль. Лив стискивает свою правую руку вокруг рукава моей куртки и, не давая мне отойти дальше прихожей, частично прислоняется своим телом к моему боку. Это и мука, и благословение, нечто одновременно превосходное и ужасающее. Я думаю о себе, как о предателе, но вместе с тем, высвобождаясь от хватки, по собственным ощущениям спасаю свою душу. Но это в чём-то и бегство физического свойства. Вот почему мои глаза не осмеливаются посмотреть правде в лицо.

— Результаты анализов будут в течение недели, но наш сын… Кажется, я вполне смогу доносить его до срока, Дерек.

— Будто тебя это хоть сколько-то волнует.

— Что ты хочешь этим сказать? — бросает она мне в спину, потому что я уже отвернулся и направляюсь на кухню, но слышу преследование и агонию. Боже, как же мне хочется поверить, что это действительно она, и извиниться за всю причиняемую иногда сознательно, но чаще совершенно против воли боль, но мне нужно, чтобы мы закончились. Мы становимся ощутимо ближе, а я, правда, не смогу оборвать это сам. И вместе с тем я не готов ждать очередного удара в спину и извечно терзаться вопросом, а когда, и думать, что, может, вот прямо сейчас.

— Ничего, кроме того, что ты подписала отказ, а значит, тебе абсолютно безразлично, когда он родится, и как мы с ним вдвоём будем жить дальше.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала? Забрала свои слова обратно?

— Это должен хотеть не я. И зависит это тоже не от меня. А я хочу, чтобы ты ушла, — заведённый, рассерженный и чувствующий желание отрешиться от всего на свете, я буквально выплёскиваю эти слова из себя, как вулканы выбрасывают столбы пепла, — и когда будешь собирать вещи, загляни и в мой шкаф. Там осталась некоторая твоя одежда, — всего лишь шарф и один свитер, затерявшиеся среди моих вешалок, но и их мне было достаточно, чтобы иногда засыпать вместе с ними в попытке притвориться, что исходящий от ткани запах это адекватная замена самому человеку с его духами и просто естественным ароматом кожи и волос. Но однажды я буквально возненавидел всё это, потому что едва уловимый флёр исчез, будто его никогда и не существовало. В тот же момент я убрал словно оскорбившие и обидевшие меня детали гардероба обратно и с тех пор их более не доставал. — И давай побыстрее, чтобы я смог отвезти тебя домой, хорошо? Я не могу опаздывать.

— Но я тоже не могу. Не могу подойти к последней минуте. Теперь, когда ты уже не мой, все моменты, что были у нас с тобой… Я не в силах их отпустить и расстаться с тем счастьем. Ты скажешь мне хоть что-то?

Глава двадцать пятая

«Милуоки Бакс» дома победил «Лос-Анджелес Лейкерс», несмотря на трипл-дабл Митчелла Морриса, который набрал двадцать одно очко, собрал двенадцать подборов и отдал одиннадцать передач, и дабл-дабл его партнёра по команде Тимоти Льюиса с тридцатью шестью очками, десятью подборами и пятью передачами соответственно. Такой результативностью не смог отличиться Дерек Картер, чьи отношения с бросками из трёхочковой зоны, как и с исполнением штрафных, сегодня совершенно не сложились, и таким образом после матча с «Индианой Пэйсерс» это второе подряд поражение команды в нынешней серии выездных игр. Окончательный счёт — 111:104 в пользу «Бакс». Следующую же встречу «Лейкерс» проведёт уже на своей площадке в понедельник, двадцать третьего декабря.

Ведущий спортивных новостей плавно переходит к освещению прочих баскетбольных матчей, состоявшихся сегодня, и остальных событий уже из других видов спорта, но у меня перед глазами по-прежнему стоят фрагменты провальной для меня игры, сопровождавшие репортаж. Всё, о чём я могу думать, это о неуверенности, застывшей в моём взгляде во всех показанных эпизодах, когда мячу после моего броска так и не было суждено оказываться в корзине. Я не обнаружил это чувство только что ввиду увиденного. Я испытываю странный страх на протяжении всех этих дней, он вцепился в меня и всё никак не отпускает. Ощущение, что возвращение домой не изменит мою собственную удручающую статистику к лучшему, буквально въедается в душу, заставляя думать о неправильных вещах. Точнее о правильных, но только, возможно, не сейчас. О желаниях, которые не всегда совпадают с реальной ситуацией и обстоятельствами.