Дворянство Том 1 (СИ) - Николаев Игорь Игоревич. Страница 82

- Или я чрезмерно самоуверенна.

- Для вас это не порок.

- Согласна. Итак, суть проста. Я попробую угадать что-нибудь… о вас. И если угадаю, вы исполните мое пожелание.

- А если нет? – Курцио машинально скрестил руки на груди.

- Правильным было бы уравнять ставки, но вы понимаете, что это… сомнительно.

- Такая формулировка звучит как завуалированное оскорбление, - без особого дружелюбия и очень прямо сказал мужчина. – Оно подразумевает, что, выиграв, я мог бы потребовать исполнить нечто, противное вашему желанию и чести. Меня огорчает, что я произвел столь неприятное, даже отталкивающее впечатление.

Курцио поджал губы и сделал коротенькую паузу, видимо, подбирая правильную, соответствующую этикету формулу, чтобы попросить гостью удалиться. В этот секундный перерыв Биэль вставила одну короткую фразу, которая щелкнула, как струна арбалета со спущенным рычагом.

- Вы были бедны.

Курцио вдохнул воздух, едва ли не сквозь зубы, крепче сжал руки, так что теперь не столько скрещивал их, сколько обхватывал себя, будто защищаясь от мира.

- Ваш почтенный отец позволяет себе слишком большую откровенность, - глухо вымолвил он.

- Нет. Собственно говоря, он вас не переносит… надо полагать, как и вы его, так что упоминает весьма редко, хотя с неизменной энергичностью. Это моя собственная догадка. Здесь, - маркиза подняла руку, описывая круг. – Собраны памятные для вас вещи. Среди них очень дешевая и сломанная игрушка.

- Она может значить, что угодно, - так же глухо парировал Курцио.

- Верно. Но… почему то мне кажется, это призрак из вашего детства. В котором вы могли позволить себе лишь такую игрушку. Я права?

Воцарилось молчание, тяжелое и густое, как студень из свиных костей. Наконец мужчина разорвал его одним лишь словом:

- Да.

- Она была целой, когда стала вашей? Или досталась уже поломанной?

Биэль как будто забыла собственные правила, требовавшие от нее угадывать, но Курцио все же ответил:

- Целой. Но в плачевном состоянии. Мать купила ее на долговой распродаже. Качалка стоила четверть серебряной монетки, ничего дороже мы себе позволить не могли. Все, что зарабатывала семья, откладывалось для того, чтобы купить мне выгодное место на флоте. Поэтому вы угадали наполовину. Мы не бедствовали, но жили как нищие.

- Ее сломал кто-то из родичей?

Поймав косой взгляд собеседника, Биэль улыбнулась, но в этот раз улыбка была почти человеческой, с отчетливыми нотками обычной грусти. Женщина пояснила:

- У меня две сестры. И хоть я старшая, натерпелась от них, как младшая. До тех пор, пока они не подросли настолько, чтобы их можно было попросту бить, не рискуя покалечить. Пару лет у меня вообще не было ни единой целой игрушки.

Торговля поступками, подумал Курцио. Обмен откровенностью, вот, что она делает. Истинная уроженка Малэрсида, крупнейшего порта западной части материка. Уязви, а затем поцелуй укус. Добавь соли, а когда вкушающий поморщится, уравновесь неприятный вкус сладостью. Уколи проницательностью, вытащи на свет божий то, что никому не следует знать, но взамен приоткрой собственные подвалы, где скрыты мистерии. Или сделай вид, что приоткрыла, ведь правдивее всего кажется хорошо подготовленная ложь.

Другое дело, что на одну ложь всегда может найтись другая, столь же безупречно правдоподобная. Вопрос в том, что в этой игре теней и слов неправда. Каждое слово? Некая часть? Или все говорят правду, повинуясь удивительному стечению обстоятельств и душевному порыву?..

- Соседские мальчишки, - произнес он с каменно-невыразительным лицом. – Злобные ублюдки, которым доставляло удовольствие травить последнего из Мальтов, одного из презираемых Монвузенов. Им было недостаточно того, что отпрыск благородной ветви Алеинсэ живет как портовый грузчик. Недостаточно, того, что играет старой лошадкой, за которую отдали четверть обрезанного багатина.

- И они ее сломали.

- Да, - отозвался эхом Курцио. – Они ее сломали.

- А вы сохранили. Думаю, как память и путеводный знак.

- Да. Каждый раз, когда жизнь казалась мне слишком тяжкой или опасной, когда хотелось опустить руки и отступить, я брал в руки этот обломок прошлого и вспоминал. Игрушку, тот день. Лица моих обидчиков, их имена. Можно сказать, обломок стал моим талисманом памяти и ненависти.

- Кто-то из них остался жив?

- Большая часть, - все-таки пожал плечами Курцио. – К тому моменту, когда положение дало возможность свести счеты, я уже перерос это желание. Лучшей местью было не вредить им, а оборачиваться и смотреть через плечо, сверху вниз.

- Что ж… Игра не задалась, - честно признала Биэль. - Но мне было интересно.

- Рад, что способствовал вашему развлечению, - церемонно поклонился Курцио.

- Кажется, наше общение… односторонне, - задумчиво произнесла маркиза. – Вы развлекаете меня, я же лишь беру, ничего не отдавая взамен. Надо бы это исправить. Здесь найдется что-нибудь музыкальное?

- Хм… - Курцио нахмурился, удивившись неожиданному повороту и вспоминая. – Да, один из моих слуг играет на лире. Но инструмент нашего образца, не материковый.

- Тем интереснее. Пусть его принесут.

Курцио молча хлопнул в ладоши, заинтригованный – в очередной раз за этот вечер, который отметился неожиданными поворотами.

Островная лира в целом была похожа на континентального родственника, но имела меньшие размеры, больше струн и другую форму – не рама, а доска с фигурно вырезанным отверстием на три пятых общей длины инструмента. Пучок струн шел поверх доски, а затем расходился веером над окном.

- Любопытно, - прокомментировала Биэль, весьма умело обращаясь с инструментом. – Посмотрим, годятся ли общие принципы.

Она села, примостив лиру на бедро, сняла перчатки, которые мужчина сразу предупредительно забрал. Провела длинными пальцами по струнам, извлекая атональные звуки. Биэль играла в непривычной манере, обеими руками, прижав инструмент подбородком. Поначалу хозяин дома надел маску вежливого одобрения, как и полагается, если гость пытается продемонстрировать некие таланты. Однако, едва женщина приноровилась к новому инструменту, Курцио поневоле заслушался. Благодаря обоерукой игре маркиза приглушала низкие, именуемые «гнусавыми» ноты, заставляя лиру звучать высоко и мелодично, так, что музыка будто растворялась в воздухе, насыщая эфир медовыми колебаниями. А затем Биэль тихо запела.

Я слышу шум моих лесов,

Им вторит песнь полей.

Но мне недолго слушать зов

Родной страны моей:

Уеду я ночной порой

В далекие края;

Как призрак, тающий с зарей,

К утру исчезну я.

Угаснет мой высокий род

Навек во тьме могил;

Друзья в нем видели оплот,

Врагам он страшен был.

Не будет над стеной парить

Наш гордый стяг с гербом;

Но наше дело будет жить,

И мы не зря умрем.

Пускай нам больше не дано

Одерживать побед,

С монархом нашим все равно

Мы будем в годы бед;

Пускай потомки знать о нас

Не будут ничего,

Мы ни в бою, ни в смертный час

Не предадим его.

Всегда короне верен был

Наш благородный род,

И он в награду получил

Богатство, власть, почет.

Богатство, слава, блеск венца -

Все минет, словно сон.

И только верность - дар творца -

Бессмертна, как и он.

- Все дьяволы морской бездны, - искренне выдохнул Курцио, когда песня закончилась, и последний отзвук затих под высокими сводами комнаты-башни. – Я всегда был уверен, что равнодушен к музыке. И поэзии тоже. До сего дня.

Он склонил голову, признавая совершенство исполнителя. Принял от вставшей маркизы инструмент и вернул перчатки.

- Если на то будет ваше позволение, я подарю вам такую же, - предложил Курцио. – Ее сделают по нашему уставу, который сохранился со времен Старой Империи. Серебряный корпус и струны из кишок женщины-отцеубийцы, только они дают по-настоящему совершенный звук. В качестве награды попрошу дозволения иногда слушать вашу игру.