Люди государевы - Брычков Павел Алексеевич. Страница 70
Февраля 26-го дня призвали в Сибирский приказ на очную ставку казачьего голову Зиновия Литосова, который привез в столицу соболиную казну. Ему очная ставка была с Иваном Каменным и Осипом Щербатым.
— Отчего ты, казачий голова, стакался с бунтовщиками? — сурово спросил Трубецкой.
— Никаких я бунтовщиков не ведал и не ведаю! — ответил Литосов.
— Не ведаешь! А кто отказал от места воеводе князю Осипу?
— Осипу Ивановичу отказали всем миром по великому государеву делу на него Григория Плещеева!..
— Извет тот был ложный! Кроме Григория Плещеева, кто был из первых заводчиков бунта?
— Не было заводчиков, отказали всем миром! — твердо стоял на своем Литосов.
— Как это не было? — не выдержал Щербатый. — А Федька Пущин, а Васька Мухосран… А излюбленный и избранный бунтовщиками атаманом Илейка Бунаков, с изменником дьяком Патрикеевым…
— Бунакова никто атаманом не избирал и не называл! Он с дьяком твоим товарищем был на воеводстве по государеву указу и воеводскую службу на пользу городу нёс!..
— В чем же та польза? — ехидно спросил Щербатый. — В грабежах и насильствах?..
— О грабежах и насильствах не ведаю…
— Меня били по веленью Бунакова понапрасну! — вставил Иван Каменный. — И таможенного голову Митрофанова он же, Илейка, самолично бил!..
— О вашем битье не ведаю, о том самого Илью надобно спрашивать!..
— Спросим, спросим! — сказал Трубецкой. — А ты к апрельской челобитной руку прикладывал?..
— Прикладывал… Со всем городом был!..
— Для чего же прикладывал, иль Осип Иванович насильство над тобою учинил, иль обидел как?
— Насильство надо мной не чинил, а взятки, как о том в челобитной писано, с меня выкручивал…
— Врешь, сучий сын, какие я взятки выкручивал? — закричал Щербатый.
— Забыл, Осип Иванович, как за калмыцкий торг, чтоб мне на нем быть, пятнадцать рублей да десяток соболей взял с меня… Да за верстанье в казаки брал… Шлюся в том на подьячих Захарку Давыдова до Кирьку Якимова…
Осип побагровел, заиграл желваками, но смолчал…
Увидев это, Трубецкой поспешил закончить допрос.
— Ладно, ступай! Будешь за приставом… Из Москвы не уезжать!
На «изгоню» от Щербатого пожаловался и целовальник томского винного погреба Степан Моклоков. Поведал, как Щербатый заставлял приносить на его двор бесплатно бочонки с вином…
После этих расспросов Трубецкой помрачнел, а Щербатый стал думать, чем бы убедить следствие, что нет его вины в бунте.
Июля в 7-й день на очередной очной ставке он протянул Трубецкому несколько мелко исписанных листов бумаги с водяными знаками — гербом города Страсбурга.
— Опять челобитная? — с досадой спросил Трубецкой.
— Уличная роспись томским ворам… Томские казаки при всех воеводах бунтовали, не токмо при мне!..
— Ладно, читай сам!
— «Улики ворам томским казакам в их воровстве», — начал Щербатый, — «Как был в Томском воевода Федор Бабарыкин, а с ним был в товарищах Таврило Хрипунов, и томский сын боярский Иван Пущин, да казаки Ивашко Володимирец с товарыщи, стакався с меншим воеводой с Гаврилом Хрипуновым, воеводе Федору Бабарыкину от государевых дел отказали и дощаник его, Федоров, с животами и запасом разграбили. И за то воровствов Тобольск при боярине при князь Иване Семеновиче Куракине ис Томсково многие иманы и в Тобольском за то кнутьем биты…»
— Иван Пущин — отец Федора Пущина? — спросил Трубецкой.
— Верно, Алексей Никитович, отец его, яблоко от яблони недалеко падает! А Ивашко Володимировец и ныне опять среди главных заводчиков бунта!.. — сказал Щербатый и продолжил чтение:
— «Как был в Томском воевода князь Офонасий Гагарин, и при нем, князь Офонасье, томские казаки Агейко Чижев с товарыщи пятьдесят человек ис Томсково к Руси бегали, поймав государево денежное и хлебное жалованье. А побежали было на Волгу воровать. И их воров, томских казаков, государевы люди по Лаишевым поимали, и в тюрме два года в Казани сидели, и пытаны не однажды. И с пытки говорили, что было им на Волге воровать. А бегучи к Русе на дороге многих торговых людей грабили. И по государеву указу за то воровство в Казане пытав их и бив кнутьем назад в Сибирь в Томской присланы. И то их томских казаков воровство».
— Чижов Агейко, помню, был средь челобитчиков недавних! — сказал Трубецкой.
— Был… А ныне по моей отписке сидит в тюрьме в Тобольске.
— «…Да как был в Томском воевода князь Иван Иванович Ромодановский, и томские казаки Ивашко Володимировец, Кузка Мухоплев с братьею, Сенька Белоусов, Аничка Власов, Завьялко Федотов с товарыщи заворовали, перед приказом собрався скопом и с заговором князь Ивана Ромадановского безщестили всяко, безщесною лаею лаяли, и лаяв из города вышли з большим шумом, и тюремного сторожа от тюремных дверей отбили, и сами силно многие в тюрму входили. И заворовав самоволством семьдесят человек, поехав их к Москве бить челом государю затейными ложными челобитными, взяв под городом дощаник государев и розграбя государевы хлебные запасы на Усть Томи реки, и тот государев дощаник покинули на пустом плесе, и тот дощаник пропал. И за то воровство, за грабеж по государеву указу велено их бить кнутом и государев запас на них доправить назад и за дощаник…
Да как по государеву указу посылан был воевода Яков Тухачевский с ратными людьми на государевых непослушников на киргизских людей войною, и томские служилые люди Куска Мухоплев да Сенька Белоусов с товарыщи заворовали, воеводу Якова Тухачевского середи степи покинули и, иногородних служилых людей подговоря, назад в Томский воротились, государю служить не похотели. И за то их воровство в Томском по государеву указу тритцать человек кнутьем бито…»
— Ладно, довольно! — прервал чтение Щербатого Трубецкой. — Видно, правда твоя, воровство у них в крови!.. Имена-то все те же, что с челобитными приходили и те, что средь заводчиков бунта…
— Да при воеводе Миките Ивановиче Егупове-Черкасском их воровство было, тоже к Русе бежали… А Федька Пущин, будучи с челобитчиками в Москве, подговорил дворовую женку и двух холопов боярских к побегу и увел их в Томск…
— Довольно, говорю! Не опасайся, на тебя опалы не будет, государь повелел все дела по Томску мне вести, и с моего докладу указы пишутся!.. А смутьянов прижмем, чтоб неповадно было! Прижмем! Правда на нашей стороне!
Глава 14
Августа в 4-й день Трубецкой проводил очную ставку Аники Власова и Петра Сабанского.
— Говори имя и с каким делом приехал в Москву? — сурово спросил Власова Трубецкой.
— Аничка Власов я, пеших казаков пятидесятник… Из Томскова пришел с отписками воеводы Михаила Петровича Волынского.
— Был ли ты в городе, когда бунт учинился?
— В Томском никакого бунта не бывало!..
— А воеводе князю Осипу Щербатому от места отказать — это не бунт?
— Воеводе Осипу Ивановичу отказали по великому государеву делу всем город, как един человек!
— Как един?! — усмехнулся Сабанский. — А мы, двадцать человек, в тюрьме год томились за что? Тоже отказали, Осипу Ивановичу?
— За что вас в тюрьме держали, не ведаю…
— Челобитные воровские подписывал ли? — продолжил допрос Трубецкой.
— Подписывал градские челобитные со всем миром…
— Опять со всем миром! — разозлился Трубецкой. — Ужели все до единого руки прикладывали к тем челобитным?
— Не все, иные не прикладывали…
— Сколько тех, кто не захотел рук прикладывать?
— Таких мало, всем городом подписывали…
— Всем городом, всем городом!.. Садись за стол, — кивнул Трубецкой в сторону подьячего, записывавшего расспросные речи, — пиши поименно, кто рук не прикладывал…
— Могу написать токмо тех, кто к последней челобитной рук не прикладывал перед моим отъездом писаной…
— Пиши! — махнул рукой Трубецкой.
Власов сел за стол. Обмакнул гусиное перо в чернильницу и написал сверху листа: «Имена конным казакам, которые с миром не тянут» и ниже стал писать фамилии, то и дело задумываясь.