Люди государевы - Брычков Павел Алексеевич. Страница 89

Увидев, что отца Сергия нет на людской половине, Байгачев велел глазеющему по сторонам Степке обождать его и прошел за Царские врата. Отец Сергий заканчивал проскомидию. Облаченный в полотняную ризу, обшитую желтой крашениной, он читал над готовыми просфорами и молил господа о приятии жертвенных даров. Услышав скрип Царских врат, отец Сергий в гневе вскинул было брови на посмевшего нарушить таинство службы, переступить недозволенное, но при виде духовного сына и ученика гневный взгляд его сменился вопросительным. Молитву же не прервал, закончил: «…помяни, яко благой и человеколюбец, тех, кои принесли, тех, ради коих принесли, и нас самих сохрани неосужденными во священнодействии божественных тайн своих».

Байгачев перекрестился и приник к сухой руке старца, сжимавшего деревянный благословенный крест.

— Прости, отец. Дело безотлагательное. Совет твой надобен, обратно в Тару скорее надо ехать…

— Дослужи обедню, отец Софоний, — обратился Сергий к стоявшему рядом низенькому старцу, подал благословенный крест и дониконовский, печати патриарха Иосифа, служебник, снял ризу и епитрахиль, помог отцу Софонию облачиться и раскрыл пред ним Царские врата.

Скоро послышалось из-за алтаря согласное пение молящихся. — Благослови душа мя, Господа…

Отец Сергий устремил па Байгачева ясный с зеленной взгляд и велел говорить о деле. Байгачев стал торопливо рассказывать, удивляясь спокойствию старца. В свои семьдесят два года отец Сергий при почти восьмивершковом росте был прям и крепок, и если бы не пышная седая борода и не высохшая до блеска слюды кожа на руках и высоком челе, то всяк дал бы ему лет на двадцать меньше.

Выслушав Байгачева, отец Сергий повел его в свою келью через боковую дверь. В келье Байгачев бывал в первых днях апреля, когда привез старца Сергия из Тары после святой недели. Многих казаков исповедывал и причащал тогда Сергий у детей своих духовных Шевелясова и Падуши.

Келья Сергия такова же, как и у других пустынников. Лишь на полу постелена медвежья шкура, добытая и врученная после долгих увещеваний пустынниками, да на полках и на столе много книг печатных и рукописных в кожаных переплетах с толстыми тиснеными крышками. Здесь и Книга Правой веры печати 7156 года, и Книга Кирилла Иерусалимского печати 7156 года, книга Маргарет да Псалтири, требники, часословы, триоди цветная да постная, минеи… Тут же и толкования, самим Сергием писанные: «О седьми вселенских соборах, о вере, брадобритии и антихристе», «О антихристе, о кресте и вере» и много других, коих Байгачев не читывал. Отец Сергий сел на застеленную заячьим одеялом постель и спросил, почему лицо у Байгачева избито. Байгачев рассказал, что с ним приключилось.

— Один-то ведь со мной приехал! Отец его насильно женил, Шлеп-нога, Аника Переплетчиков…

— Сколько лет отроку?

— Чаю, лет четырнадцать…

— Отца его анафеме предам за непотребство, — возвысил голос Сергий, но тут же успокоился и спросил:

— Где противное письмо?

Байгачев достал помятое письмо. Отец Сергий, наклонившись к окну, прочитал его и надолго задумался.

— Так что, отец, верно ли удумали? — спросил в нетерпении Байгачев. — У полковника Немчинова долго спорили. Иван Гаврилыч велел у тебя благословение испросить по сему делу. Отпорное письмо-то верно ли написали?

— Удумали верно, за безымянного идти не надлежит. Токмо надобно из письма о жалованье и подушном окладе убрать…

— Пошто так? Сие истина есть, теснят казаков…

— О душе печься надобно, не о брюхе! — возвысил голос отец Сергий, сверкнув глазами.

— Коли царь истинный будет, то народ свой теснить не станет. Посему дописать надо в письмо, что ежели-де наследник будет царского роду и устав соблюдающий святой восточной церкви седми вселенских соборов, то за такого наследника крест целовать будете.

— Растолкуй, отец, откуль нам царского роду наследника ждать, коли царь антихрист, а царица немка?

— Верно речешь, сын мой. Токмо от противности сей может царь учинить тесноту великую. Вельми за людей страшусь, вон сколь их ко мне идет… К тому ж пришел ко мне в скит с неделю как поморский старец Александр с Выговской пустыни, чудные дела поведал. Ныне братья Алексей да Семион Денисовы за государя молить сбираются, дабы лишь тесноты им от него не было. Государыне пустынники ловят оленей…

— Воистину дела дивные! — изумился Байгачев. — Уж коли Алексей Денисов за царя молить удумал, то, чаю, нам зверя дразнить не надобно. Впишу, что ты говоришь, да обратно поеду.

— Своею рукой напишу, ты ж приведи отрока, кой тя спас.

Байгачев вышел из кельи. В моленной обедня заканчивалась. Вершилось причастие. Степку он нашел сидящим на траве у входа в моленную.

— У причастия был? — спросил его Байгачев.

— Нет…

— Ладно, после причастишься. Старец тебя к себе зовет.

Стенка, робея, вошел следом за Байгачевым в келью. Кончив писать, старец встал, подошел к Степке и сказал:

— Поживи у меня покуда. Никого не бойся, никто здесь тебе обиды чинить не будет.

Он перекрестил лоб Степки и подал письмо Байгачеву.

— Поезжай с богом, скажи всем, что буду недели через две, к присяге пусть не идут. Кто пойдет присягать, прокляну! До исповеди и причастия не допущу!

Глава 11

Город стал похож на муравейник перед непогодой. Издали кажется, ничего не поменялось, вглядишься — увидишь, как торопятся муравьи, охваченные беспокойством. И люди тоже, казалось, так же, как обычно, просыпались, и из-под крыш подымались дымы затопленных печей, так же выводили скот, и пастухи гнали его за городские ворота на поскотину в пойме Иртыша. Казаки так же несли службу: кто на таможне, кто дозорными на стенных башнях, кто у городских ворот, а кто в приказных избах. Но все жители юрода, и посадские и служилые, будто в тревожном предчувствии, тянулись друг к другу, сбивались в кружки и толковали о новом указе. По базару открыто ходили пустынники Дмитрий Вихарев, Михаило Енбаков, Иван Завьялов и громко говорили о пришествии антихриста и скором Страшном суде, кричали, что за безымянного наследника идти великий грех, и надобно спасаться в пустынях, что-де знак был господень на другой день, как указ публиковали.

На следующий после объявления указа день налетел внезапно на Тару с полуденной стороны такой сильный вихрь, что попадали со многих домов охлупни. А уж коли слетел охлупень с крыши, быть в том дому покойнику — примета верная.

В такое вот беспокойное время и вернулся в Тару из поездки в Омскую крепость неверстаный сын боярский Василий Кропотов. Ездил он туда с пятнадцатью казаками, отвозил амуницию и провиант, пробыл в разлуке с молодой женой Дашуткой почти три недели. А повенчаны-то они были всего как два месяца, и теперь обоим казалось, будто снова медовый месяц пришел.

Василий Кропотов, хоть и был парень видный — первый силач в городе и лицом вышел, — а сосватал дочку дворянина Бориса Чередова лишь с третьего раза, и то, когда в сватах был сам полковник Иван Гаврилович Немчинов. Старик Чередов все мялся: не шибко богат Кропотов, да и на службу не поверстан. И только, когда Немчинов обещался помочь но службе Василию определиться, да когда увидел, что дочь его младшая, самая любимая, тайком проливает слезы, наконец сдался. Свадьбу сыграли сразу после Пасхи памятную. Глядя на жениха и невесту, все видели, что пара хоть куда — друг другу под стать. А невеста особо: глянет такая — дыханье перехватит. Свадьба была со всеми обычаями русскими сыграна: и сваты, и дружки, и поезжане, и гульба всей улицей, и катанье на лошадях. Одно только чуть омрачило свадьбу и сильно невесту испугало. В самый разгар гульбы, стукнув нарочито сильно дверью, в горницу Кропотова, где шла свадьба, вошел Никита Ефтин. Был он известен всей Таре и почитаем за колдуна. Ни одна свадьба без него не проходила, иначе мог он от обиды навести порчу на молодых. Да и то было верно: от одного взгляда Никиты коровы переставали доиться, и при встрече с ним шарахались в сторону кони. Хотели и его пригласить на свадьбу, да не было Никиты дома, уезжал за дровами, а вот в день свадьбы, видно, вернулся.