Гусар. Тень орла. Мыс Трафальгар. День гнева - Перес-Реверте Артуро. Страница 31

– Ви-ви… виноват, ва-ва… ваше величество. – Из неловкого положения генерал вышел, но прошел недалеко. – Это было не… не… доразумение. – Он прокашлялся. – Кхм. Ля-ля… ляпсус.

– Еще раз ляляпнете такое – отправлю в Испанию, на Сьерра-Морене партизан ловить. Побегаете по горам, протрясетесь. Ну-с, ладно. Так что там с дивизией Разотри?

– Двести второй линейный полк этой див-див-дивизии пе-пе-пе-реброшен на усиление Нея, отбивать Ворошильский б-брод.

Недомерок взглянул в указанном направлении и процедил сквозь зубы очередную порцию замысловатой корсиканской брани: между пылающими избами и дымящимися стернями на подступах к Ворошильскому броду виднелась какая-то синяя масса, в гуще которой вспыхивали искры казачьих клинков. По состоянию на этот час 202-м линейным полком никого усилить было уже нельзя.

– А что Тридцать четвертая легкоконная бригада?

– В сущности, ее больше нет, ваше величество. Потери составили семьдесят процентов.

– А Сорок второй конногренадерский полк?

– Это случилось еще вчера утром, ваше величество. Конные гренадеры – теперь пешие, да и осталось их не больше роты.

– А Третий Флорентийский драгунский?

– Бежит, ваше величество. – Клапан-Брюк сглотнул слюну и показал куда-то назад. – В сторону Флоренции.

Возведя очи горé, император минут десять богохульствовал на неведомом наречии – не иначе как по-арамейски, – и никто не осмеливался прервать этот поток ругани. Он, вероятно, хотел знать, в чем же столь тяжкое прегрешение его, что Царь Небесный послал ему всех своих олухов, из которых воины – как из дерьма пуля и сражения с ними можно только проигрывать.

– Надо что-то делать, – сказал он, наконец отведя душу, а дух – переведя. – Нельзя бросить этих храбрецов на произвол судьбы. Испанцы, не испанцы – если сражаются под моими знаменами, значит это – мои дети. А мои дети… – Тут он сделал паузу и, казалось, сквозь густую завесу дыма проник орлиным взором в происходящее на правом фланге. – А мои дети – это дети Франции.

Генералитет приличествующим случаю гулом выразил свое одобрение словам Недомерка. Ну разумеется, дети Франции. Как верно! Блистательная игра слов. Истинно корсиканская тонкость. Бонапарт энергическим взмахом руки пресек эти изъявления восторга.

– Ну, какие будут предложения? – спросил он, обводя взглядом свиту.

Штабные стали прокашливаться и делать жесты, долженствовавшие означать, что целый ворох предложений вот-вот слетит у них с языка. Ничего, однако, не слетело. Когда император в последний раз задавал этот вопрос – помнится, дело было под Смоленском, – генерал Кобель предложил «по-лисьи хитроумный охват противника с флангов». Осуществить этот замысел было поручено самому Кобелю, но по-лисьи хитроумный охват обернулся по-заячьи стремительным бегством. И вот теперь Кобель, разжалованный в капитаны, проходит – если еще не убит – ускоренный курс тактики на практике и на передовой, а если точнее – где-то на раздолбанном вдребезги правом фланге.

– Мюрат!

Разряженный в пух и прах маршал Мюрат вытянулся и щелкнул каблуками. Гусарский мундир, до невозможной густоты расшитый золотыми шнурами, галунами и позументами, завитые крупными кольцами волосы, золотая серьга в ухе – маршал напоминал красавчика-цыгана, играющего в итальянской оперетке сказочного принца.

– Я, ваше величество.

Недомерок ткнул зажатой в кулаке трубой туда, где в очередной раз скрылись в дыму синие мундиры.

– Придумайте что-нибудь, Мюрат. И немедленно.

– Ваше величество…

– Я вам приказываю.

Мюрат, сморщившись в очевидном напряжении, принялся думать. Он был храбр, как юный козлик, но – и только. То ли дело атаки, погони, рубка – тут он был в своей стихии. Большого труда стоило ему вымолить прощение у императора за то, как блистательно навел он порядок в Мадриде 2 мая 1808 года. «Я справлюсь с этим двумя ружейными залпами», – говорилось в бодром письме Бонапарту, написанном в тот же день, в двенадцать часов. Он до сих пор поперхивается, вспоминая, как потом, когда пришлось держать в Фонтенебло ответ, Недомерок заставил его это пресловутое письмо съесть – клочок за клочком разжевать и проглотить.

– Я жду.

Бонапарт нетерпеливо постукивал себя подзорной трубой по колену, прикрытому полой серого сюртука, а маршалы и генералы наблюдали за происходящим с плохо скрываемым злорадством, гадая, куда сейчас занесет этого завитого, как барашек, стратега: не предложит ли он вслед за несчастным Кобелем хитроумную фланкировку? «Не высовывайся», – учит старая солдатская мудрость. Все они, поседевшие в боях и походах, воевали с 92-го года, когда Недомерок при осаде Тулона искал и находил людей даровитых, когда в сержантских и капральских чинах перли они на английские редуты под звуки «Марсельезы», уверявшей, что день славы настал и всякое такое, когда на дворе стояли славные республиканские времена, и ничем таким вроде Консульства или Империи даже не пахло, и Мюрат был такой же, как они, а теперь, гляди-ка ты, куда взлетел, как занесся, кудри завил, отворотясь не налюбуешься, тьфу. Впрочем, и нас с тобой, старина, тоже не узнать в этих лентах и позументах, стоим, понимаешь ли, на кургане, наблюдаем в подзорные трубы за правым флангом.

– Мюрат.

– Слушаю, ваше величество.

– Долго вы будете соображать, черт возьми?

Маршалы принялись подталкивать друг друга локтями, как в случае с полковником Тютелькю, который, выполнив поручение, должен был огрести по полной и даже сверх того. Малым детям известно: когда император не в духе, под руку ему не попадайся, потому что рука у него тяжелая, ну а самое главное – рта не раскрывай, а язык – прикуси. Нет, старина, ты только посмотри на Мюрата, вот-вот лопнет от натуги. Держу пари, сейчас предложит двинуть кавалерию. Мюрат всегда предлагает двинуть кавалерию, благо всего-то делов – развернулись да поскакали. Мозги не натрудишь, зато на полотне Мейссонье выйдешь чудо как хорош. Чтобы не осрамиться перед Недомерком, лучше всего двинуть кавалерию.

– Ваше величество, я предлагаю двинуть кавалерию.

Маршалы перемигнулись – мол, ну, что я говорил? Механика в голове – не сложней, чем в погремушке. Император мельком оглядел Мюрата, а потом ткнул большим пальцем через плечо – туда, где по равнине стелился дым.

– Превосходно. Двигайте.

Кучерявый маршал громко сглотнул. Одно дело – предложить, чтобы кто-то галопом повел конницу на правое крыло, и другое, совершенно другое – узнать, что выбор пал на тебя. Пал выбор, а за ним – и ты. Смертью храбрых.

– Пардон, ваше величество?

Недомерок взглянул на него снизу вверх. Немного помедлил.

– Вы стали туговаты на ухо, Мюрат? Не вы ли только что предложили атаковать неприятеля?.. Вот и отлично – возьмите сколько-то там эскадронов, обнажите саблю и отправляйтесь на выручку храбрецов Триста двадцать шестого линейного. Как там у вас трубят атаку? Тарара-тарари? Учить вас, что ли?

Мюрат, не выказывая восторга, снова щелкнул каблуками, звякнул шпорами, надел кивер, сел в седло. Неподалеку, у подножья холма, в редком ельничке стояли Совокюпман с 4-м гусарским полком и Бельмо с полубригадой тяжелой кавалерии – сияли надраенные до зеркального блеска кирасы и каски, которым вот-вот предстояло покрыться, согласно приказу, пылью и кровью. Залихватски упершись рукой в бедро, в такт конскому скоку потряхивая щегольским ментиком, наброшенным на левое плечо, маршал направился к ним – а вся императорская ставка глядела на эту проездку: говорю тебе, старина, он, конечно, индюк надутый и дурак набитый, но в деле не сробеет, этого у него не отнимешь. Да-а, пороха не выдумает, но понюхал его предостаточно. Ну, конечно, прими в расчет еще и редкостное везение. Впрочем, он и дело свое знает.

– Истинное рыцарство, – заметил генерал Фритюр. – Пусть бесцельно, бесплодно, но прекрасно.

Прочувствованный и тяжелый вздох, который он при этом испустил, явно предназначался далеким потомкам. Фритюр, зануда редкостный, за что бы ни брался, все делал с прицелом на грядущие поколения, да вот беда – неизменно попадал пальцем в небо. Долгими часами он оттачивал и шлифовал свои лапидарные сентенции, потом произносил их, хоть и всегда невпопад, лелея тайную надежду, что какая-нибудь останется в веках. Справедливости ради следует все же отметить, что в конце концов, через три года после описываемых событий, при Ватерлоо, он своего добился. Звучит эта историческая фраза так: «Ваше величество, Веллингтон будет разбит. Но повозиться придется». Ну что тут скажешь? Стратег.