Большая игра (СИ) - "СкальдЪ". Страница 6

— В приметы веришь? — удивился Соколов.

— Немного. Я бы и рад не верить, да они меня постоянно преследует. Куда ни приеду, в любой местности, не поверишь, судьба знак дает. В Польше, в Радковицком лесу пролетел надо мной ворон и каркнул, да так насмешливо, словно что-то знает. Не прошло и часа, пожалуйста, жаркое дело. Мы тогда прижали к реке отряд Михая Шемиота, они сражались как черти, и сдаваться не торопились. Нам несладко пришлось, а я ранен оказался.

Скобелев промолчал, что за то дело он получил свою первую награду — Аннинское оружие. Разведчики разговорились о всяких военных приметах и случаях. Затем перешли на интересные сражения.

— Ты еще не женат? — поинтересовался Соколов. В Красноводске он такие личные вопросы не задавал.

— Нет. В этом деле торопиться не хочу, — Скобелев не стал откровенничать, рассказывая о своих амурных похождениях. Женщины его любили, он пользовался у них успехом, но сам он свою любовь пока не нашел. — А ты женился?

— И я нет, — Соколов покачал головой. Как водится, поговорив о женщинах, разговор перекинулся на лошадей. Новый товарищ с одобрением высказался о Пегасе.

— Славный конь, как я погляжу, — оценил он. — У меня тоже есть неплохой текинец, но я оставил его в Ташкенте. Решил, что не стоит утомлять долгим переходом.

— Ну и зря. Конь для того и нужен, чтобы всегда рядом находиться. Чего его жалеть? У меня их уже больше дюжины разных перебывало.

Через некоторое время выяснилось, что Соколов неплохо знает английский язык и хорошо разбирается в восточных наречьях, особенно в фарси. Сам Скобелев превосходно владел французским, он вообще часто ставил в пример эту страну и восхищался личностью императора Наполеона.

— Время французов прошло безвозвратно, — Соколов усмехнулся. — Все, выдохся народ. Сдулись лягушатники. Немцы недавно взяли Париж* и показали, кто теперь играет первую скрипку в Европе. Они вот-вот заключат, если еще не заключили, мирный договор. Франция, скорее всего, потеряет Эльзас и Лотарингию.

— Военные неудачи являются вполне обыденным явлениям. Через три-четыре года Франция возьмет реванш, — Скобелеву не понравилось, как новый товарищ высказывается о французах и он невольно нахмурился. Да и слово «лягушатники» неприятно резануло слух.

— Нет, не возьмет, — возразил Соколов. Начался спор, в ходе которого Скобелев незаметно увлекся и они чуть не поругались.

— Ты командир нашего отряда и я вынужден с тобой согласиться, — с неповторимой язвительностью сдался Соколов. — Если ты считаешь, что Франция еще способна удивить мир, то так оно и есть. Кто я такой, чтобы спорить с командиром?

— Ну, знаешь ли… Твои слова звучат как насмешка, а насмешек я не потерплю, — Скобелев неприязненно посмотрел на товарища и подстегнув Пегаса, демонстративно выдвинулся вперед.

И все же он промолчал, сумел сдержать раздражение. Скобелев знал, что быстро вспыхивает и так же быстро остывает. С этим он ничего поделать не мог, как и с верой в приметы. Но все же, язвительный и самоуверенный Соколов был не прав, французы являлись тем народом, с кого стоило брать пример!

Минут тридцать отряд двигался в молчании. Казаки старательно делали вид, что ничего не слышали, а проводники свои мысли держали при себе. Да и кто бы стал их слушать? Остывший Скобелев понял, что они едва не зашли слишком далеко. То, что Соколову нравилась Германия, стало очевидно, но это не должно было стать причиной их размолвки. Сам он немцев недолюбливал. Дело в том, что в детстве отец нанял для его воспитания деспотичного и педантичного учителя-немца. Тот вел себя безжалостно, грубо и как-то раз унизил Михаила перед соседской девочкой. Тогда-то он и возненавидел своего воспитателя, наделив его нелицеприятными качествами подавляющее большинство остальных немцев.

Умом Скобелев понимал, что нельзя судить по одному человеку обо всей нации, но поделать с собой ничего не мог. Так что он продолжал недолюбливать и немцев, и Германию в целом.

Минут через десять, когда Скобелев полностью простил Соколова и задумался, как бы половчее вновь наладить отношения, тот сам догнал его и пристроив коня рядом, негромко заметил.

— Думаю, мы оба погорячились. Приношу свои извинения.

— Принимается. А я приношу свои, — Скобелев наклонил голову, в душе радуясь, что так все закончилось. Он не боялся ссор и не тушевался, когда приходилось говорить людям правду в лицо, даже тем, кто занимал более высокие чины, просто отчетливо понимал, что с подобным поведением друзей у него не добавится. Их и так насчитывалось немного, видит Бог. — В сущности, все равно, кто играет в Европе первую скрипку. Для России важны именно ее интересы. Они на первом месте.

— А вот тут я с тобой согласен полностью. Англия, Франция или Германия при любой возможности готовы начать против нас войну. Немцы лишь более прямолинейны, меньше склонны к изменам, вот и всё, да и то, лишь на мой взгляд. На самом деле, у России лишь два истинных союзника, армия и флот.

— Браво! Сильное выражение, я запомню. Но все же, союзники у нас имеются. На Балканах много славян-православных. Болгары наши исторические друзья. Вот кого стоит учитывать и на кого есть смысл рассчитывать. Если балканские земли войдут в состав России, то она станет поистине непобедимой.

— Не думаю, что так все просто. Те же болгары лишь ждут от русских помощи, а когда получат независимость, тут же поблагодарят и вежливо попросят убираться домой.

— Такого не будет! — с жаром воскликнул Скобелем. Он и сам не заметил, как они втянулись в новый спор.

— А мне кажется, что именно так все и сложится. Там лишь сербов можно назвать порядочными людьми, остальные желают загрести угли чужими руками.

Скобелев так расстроился подобным «холодным и деловым» как он посчитал отношением к этим вопросам, что замкнулся и не пожелал больше общаться. За два или три часа не было сказано ни единого слова. Но затем дорога вновь их помирила.

Солнце поднималось все выше. На привал встали, найдя подходящее место в тени скал у местечка Мулла-Кари. Отдых продолжался свыше четырех часов, в самое жаркое время, с полудня до шестнадцати часов.

Проводники-туркмены сидели вместе и негромко переговаривались. Казаки, Сидор и Архип по очереди дежурили на ближайшей высоте, высматривая округу. И хотя здесь враждебно настроенные хивинцы появлялись редко, Скобелев впустую рисковать не любил. Он присел на седло, достав бумаги, чернильницу и перья. Первая запись включала в себя упоминания, что они шли шагом, делая шесть с половиной верст в час, пройдя в общей сложности 35 верст с одним небольшим привалом. Штабс-ротмистр добавил, что дорога здесь хорошо утоптанная, шириной около полутора саженей*, с небольшим уклоном и удобна для передвижения пехоты и артиллерии. Соколов так же сделал какие-то записи. Затем они поспали, подложив седла под головы, и с новыми силами двинулись дальше.

В маленьком кишлаке Янгаджи разведчики немного передохнули и пополнили запасы воды. За кишлаком дорога меняла направление к северо-востоку, отдаляясь от побережья. Начался плавный подъем. Поросшие чахлым кустарником склоны гор приобрели красноватый оттенок. Миновали колодец Касын, а на ночевку встали среди останцов уступа Курянынкыре. Горы, даже скорее холмы, представляли собой камни и глину с редкими пучками растительности.

Дорога стала совсем плохой, ужавшись до ширины повозки. Вода в колодцах, хоть и имела по большей части солоноватый привкус, годилась к питью и готовки пищи. Скобелев старательно записал все необходимые сведения.

Здесь еще встречались маленькие аулы и пастухи, перегоняющие с пастбища на пастбища стада баранов или верблюдов. Чуть дальше начинались безжизненные пески Каракумов. За первые сутки прошли свыше восьмидесяти верст, и Скобелев был доволен.

Ночь и утро второго дня отряд двигался по Курянынкырам. С каждым часом горы становились все более пологими, пока и вовсе не превратились в пески и пустыни. Начался самый трудный путь по огромному безжизненному пространству. Колодцы здесь встречались редко, и у них их могли ждать те, видеть кого с учетом весьма скромной численности их отряда совсем не хотелось.