Большая игра (СИ) - "СкальдЪ". Страница 65

Не знаю, оказался ли Достацкий трусом или его действительно задержали неотложные дела.

— Михаил, уже половина восьмого, — еще раз напомнил Скалон. Я видел, как друг переживает за меня. Переживает за то, что может случиться непоправимое. Я мог со спокойной совестью покинуть Волково поле, и никто бы не посмел меня в чем-то упрекнуть.

— Еще минутку, — попросил я, поднимая голову к Небесам.

«Боже, если ты меня слышишь, дай знак, стоит ли мне уезжать? Ты читаешь в людских сердцах, как в открытой книге, так загляни же в мое сердце, — я никогда не умел молиться, хотя знал «Отче наш» и еще несколько молитв. Мне всегда нравилось самому решать свою судьбу. Но в тот момент что-то шевельнулось в душе, и я поступил так, как поступил.

Поначалу ничего не происходило, я продолжал смотреть в небеса, ловя лицом снежинки. А затем свинцовые тучи разошлись, разошлись буквально на миг. Зрелище оказалось удивительным! Сквозь снегопад показалось маленькое пятнышко голубого неба. Узкий солнечный луч как клинок прошелся по дальнему полю. Солнце просияло и тут же скрылось за тучами, а ветер задул с новой силой.

Внутри меня будто что-то оборвалось. Или проросла новая надежда, уж как посмотреть. Возможно, я стал свидетелем самого заурядного явления, а возможно, и нет. Что если это действительно была подсказка некой высшей силы?

— Едем, Георгий, — решил я.

— Слава Богу! — друг выдохнул, а затем повысил голос. — Граф Достацкий повел себя недопустимо, господин Уютнов, нарушив все договоренности. Мы не можем больше ждать.

— Господа, еще несколько минут.

— Мы и так уже прождали более получаса, — покачал головой Скалон. — Мы уезжаем.

Никуда не торопясь, мы забрались в пролётку и вернулись в Петербург. По дороге навстречу нам ехало множество саней и экипажей, но Достацкого мы так и не увидели.

— Да, Миша, наворотил ты дел! — в голосе цесаревича Николая слышалось отчетливое недовольство. — Что же ты устроил? Дуэль? Радуйся, что вы не довели ее до конца, иначе все бы оказалось куда хуже! Но общество взволновано, ваша история стала известной и ты должен принять последствия.

— Я не хотел драться, но получил вызов. Честь — это то, чем я живу. Чтобы ты сделал на моем месте? — я говорил негромко, без всяких эмоций, с каким-то внутренним безразличием. Мы встретились с наследником взглядом. Я смотрел на него без вызова, просто желая услышать ответ. Он не выдержал и отвернулся первым, бросив взгляд на тяжелые напольные часы.

— Формально ты прав. Более того, я на твоей стороне. Все же здорово, что граф в тот день упал с лошади и сломал себе ногу. Его падение спасло вас обоих.

— Да, удачно вышло, — как оказалось, Достацкий действительно сломал ногу и не смог приехать на дуэль. Причина выглядела более чем уважительно, но меня, да и не только меня, терзали смутные подозрения, что не все так однозначно с этой травмой. Да и слух по Петербургу пошел, что никакого перелома нет, есть только вывих, да и то, не сказать, чтобы серьезный, а граф просто испугался.

— Что ж, не будем тревожить твоих задетых чувств, — решил наследник. — Снявши голову по волосам не плачут. Признаюсь, я невероятно рад, что ты не наделал глупостей. Но тебя следует наказать. Наказать для вида, формально, чтобы успокоить общественность и моего отца — ты же знаешь, что он категорически против дуэлей.

— Знаю. Говори, что придумал, — я не собирался ничего объяснять Николаю, не собирался оправдываться или обвинять Достацкого. Я просто собирался принять то, что даст судьба. И признаюсь, особой разницы для меня не было, что она там приготовила.

К тому же именно Николай стал тем, кто пусть и невольно, но разрушил мои мечты. Это он попросил меня остаться в Хиве на четыре месяца. Вернись я в Петербург в августе, и еще неизвестно, как бы все в итоге сложилось. Так что друга я до конца не простил, хотя он ничего в тот момент не знал, и зла мне не желал. Просто так получилось.

— Ты поедешь в Константинополь военным советником и пробудешь там, пока слухи не улягутся и вся эта ситуация не забудется. Тем более, скоро война, твои навыки разведчика окажутся в Турции к месту. Согласен, Михаил?

— Согласен, — я лишь пожал плечами. Турция, так Турция. Это не наказание, а так, баловство.

На следующий день я выслушал короткий и энергичный инструктаж генерала Обручева о том, чем мне надлежит заниматься в Османской Империи. Через сутки я уже сел на поезд и отправился в Москву, оставляя в столице Катю Крицкую и частичку своего сердца. Тогда мне казалась, что этой ране никогда не суждено зажить до конца.

Жаль, но мне так и не удалось встретиться с Пашино, Менделеевым, Пржевальским и еще рядом лиц, которых я очень хотел увидеться. А еще мне совсем неожиданно захотелось попасть на прием к Иоанну Кронштадтскому, которого впоследствии причислят к лику святых. Я бы с огромным уважением выслушал его соображения касающиеся Бога и судьбы.

Москва, неделя в родной усадьбе и вновь поезд, на сей раз до Одессы, по железной дороге, которую построили по нашей с цесаревичем инициативе.

Покинь меня, мой юный друг,

Твой взор, твой голос мне опасен:

Я испытал любви недуг,

И знаю я, как он ужасен…

Но что, безумный, я сказал?

К чему укоры и упреки?

Уж я твой узник, друг жестокий,

Твой взор меня очаровал.

Я увлечен своей судьбою,

Я сам к погибели бегу:

Боюся встретиться с тобою,

А не встречаться не могу.

Так писал Кондратий Рылеев. В его стихах я неожиданно нашел успокоение, хотя раньше они казались мне сентиментальной чушью.

В Одессу я приехал в начале марта. Градоначальником города служил тайный советник Николай Иванович Бухарин. В его богато обставленной приемной, с лепниной на потоке и пальмах в кадушках, я дождался, когда он соизволит меня принять, после чего передал ему личное письмо от цесаревича Николая. Не знаю, что там было, но Романов явно решил повысить мой статус, доверив подобное поручение.

— Присаживайтесь, Михаил Сергеевич, — невысокий и «кругленький» тайный советник неожиданно разнервничался, словно я доставил приказ об его аресте. — Что ж вы сразу не сказали, что привезли письмо от самого Николая Александровича?

— Так вышло, ваше превосходительство, — я осмотрел градоправителя. Что, неужели казенные деньги ворует? Или просто опешил от неожиданности?

Николай Иванович сразу же сломал сургучную печать с двуглавым орлом, вскрыл письмо, прочитал его и мигом успокоился.

— Так-с, приказ мне ясен. Чем я могу быть вам полезен, господин подполковник?

— Собственно, ничем. По приказу Военного Министерства я направляюсь в Константинополь. А в вашем прекрасном городе задержусь на день или два, дожидаясь парохода.

— Превосходно. Тогда я вас больше не задерживаю, если что, обращайтесь по любому поводу.

С тайным советником мы расстались и я поселился в гостинице «Петербургская» на Приморском бульваре, рядом с памятником дюку де Ришельё.

Гостиницу недавно перестроили, добавив балконы, из которых открывался вид на Черное море. Номера оборудовали ваннами и душами, прислуга говорила на четырех языках и спешила выполнить практически любое желание. Обед из пяти блюд с вином здесь стоил один рубль пятьдесят копеек, а сытный завтрак с кофе втрое дешевле.

Несмотря на раннюю весну, Одесса выглядела прекрасно. Удивительно свежий воздух, пахнущий солью и водорослями, ласковое солнце, теплая погода… Контраст со слякотным и болезненным Петербургом казался ошеломительным.

По проспектам и улицам безостановочно двигались богатые кареты, коляски, кабриолеты, верховые возы с товарами, разносчики, почтальоны и разнородные толпы гуляющих. Движение затихало лишь после полуночи, чтобы вновь начаться ранним утром.

В порту стояли на якорях многочисленные суда. На ветру колыхались флаги Англии, Франции, Германии, Австро-Венгрии, Турции и Америки. Больше всего меня удивила шхуна под красным кругом на белом полотнище, символизирующим восходящее солнце. Япония же вроде придерживается политики изоляции, или я что-то путаю?