Утро под Катовице (СИ) - Ермаков Николай Александрович. Страница 35

Я взял предложенные мне бумаги и погрузился в чтение. Как следовало из первых строк, это была моя новая биография, согласно которой я Ковалев Андрей Иванович (хорошо хоть фамилию не придется в очередной раз менять) родился и рос в Вологде, где закончил семилетку, после которой работал в авторемонтных мастерских, в двадцать лет был призван служить в войска НКВД, там во время службы проявил находчивость и героизм (причем отмечено, что на любые вопросы о подробностях подвига, я должен отвечать: «Военная тайна»), за что был повышен в звании до отделенного командира и награждён орденом Боевого Красного Знамени. По прочтении этих строк у меня перехватило дыхание. Зная из исторических источников о суровых нравах этого времени, я был бы рад, если бы меня просто отпустили восвояси, а тут — целый орден, да ещё какой! Увидев по выражению моего лица, что я прочитал о награде, Соболев продолжил:

Советское государство умеет быть благодарным, вот ещё смотрите! — и протянул мне маленькую книжицу. Взяв которую, я прочитал на обложке: «Сберегательная книжка», пролистав её узнал, что она открыта на моё имя на сумму шестнадцать тысяч двести двенадцать рублей тридцать семь копеек, — книжка открыта в центральной сберкассе Горького, Вы ведь не передумали туда ехать?

Да, да, огромное спасибо! — Честно говоря, я был несколько ошарашен объёмом милостей от советского правительства.

Не стоит благодарить, тем более меня, не я же принимал решение о наградах, я даже не ходатайствовал, тем не менее, полагаю, что вознаграждение соответствует заслугам. Итак, продолжим, — он протянул мне ещё два листа, — Это ходатайство о приеме в Автотранспортный техникум, невзирая на уже начавшийся учебный год, и характеристика с места службы, очень положительная, Вы уж постарайтесь нас не подвести. Далее, — он положил передо мной одну за другой четыре книжицы, — Свидетельство о рождении, аттестат о семилетнем образовании, паспорт и служебная книжка отделенного командира внутренних войск НКВД. Вы должны это все подробно изучить и запомнить. Если будут спрашивать, почему Вы, орденоносец, не являетесь комсомольцем, будете отвечать, что верующий, впрочем, в бумагах всё написано. Тут ведь такое дело, в войска НКВД мы Вас на службу принять можем без проблем, а в комсомол надо по всем правилам поступать. Теперь вот ещё что: награждение будет в Москве двадцать второго октября, там необходимо присутствовать в военной форме, поэтому за оставшееся время Вы должны пройти строевую подготовку, всё таки польские уставы отличается от советских, ну и принять присягу, надеюсь возражений нет?

Да я только за! Это огромная честь для меня! — от таких предложений в подобных ситуациях разумные люди не отказываются.

Ну вот, вроде бы обо все договорились, как вернётесь в комнату отдайте гимнастёрку Воробьёву, он пришьет петлицы.

Да я и сам могу!

Прошу не спорить.

Понятно!

Вот и хорошо, проявление недисциплинированности может вызвать лишнее внимание, а нам этого не надо. Да, вот ещё что, по Вашим личным вещам принято решение Вам не возвращать, так как они слишком привлекают внимание, только вот… — он вытащил из портфеля футляр с жиллеттовским бритвенным набором, — это можете оставить себе. Ну и часы так и остаются у Вас. На этом Вы свободны, сержант Ковалев!

Я встал, взял все свои новые документы, футляр, совсем уж собрался выйти, но остановился, поймав быстро мелькнувшую мысль:

Разрешите ещё вопрос, товарищ майор?

Спрашивай!

А можно мне с книжки сейчас выдать наличными рублей сто — сто пятьдесят, а то у меня, получается, впереди дорога, устраиваться там надо…

Все, — он сделал останавливающий жест рукой, — понял тебя, узнаю, — и сделал запись в своей тетради.

После этого я развернулся через левое плечо и вышел строевым шагом из кабинета. Ведь, хотя я ещё и не принял присягу, но по новым документам я уже три года отслужил. В коридоре я увидел, что Воробьёв сидит на стуле с другой стороны коридора и не делает никаких телодвижений, чтобы меня сопроводить. Не дожидаясь его, я сам вошёл в комнату, сложил документы в тумбочку, снял гимнастёрку и вышел. Похоже, мой статус сменился с подконвойного на привилегированного жильца и это не может не радовать. За дверью, увидев что боец все также сидит на месте, подошёл к вставшему мне навстречу красноармейцу, отдал ему гимнастёрку, и направился в туалет (без конвоя!!!). От ощущения относительной свободы даже дышать как-то легче стало (как мало, оказывается, надо для счастья — достаточно просто иметь возможность свободно ходить в туалет). Вернувшись в комнату, я взялся за зубрежку своей новой биографии. Примерно через час появился Воробьёв, который принёс гимнастёрку, новую шинель с малиновыми петлицами, на каждой из которых было по одному треугольнику и эмблеме в виде скрещенных винтовок и пригласил меня на обед:

Товарищ комот, больше питание Вам носить в комнату не будем, пойдёмте, провожу Вас до столовой.

Я без возражений последовал за бойцом и вскоре в обществе ещё двух десятков бойцов, комотов и старшины уплетал щи с бараниной. Судя по всему, мое питание все эти дни, было обычным рационом служащих здесь энкавэдэшников. Когда я закончил второе, к моему столу подошёл незнакомый мне старшина, уже закончивший обедать и сказал:

Комот Ковалев, в три часа я жду Вас во дворе для занятий строевой подготовкой, — на что я, не вставая, ответил:

Понятно, — и продолжил принимать пищу. До муштры оставалось ещё сорок минут, так что спешить некуда.

Следующие пять дней прошли по однообразному распорядку: до обеда я зубрил свою новую биографию и запоминал содержание других своих документов; а после обеда оттачивал мастерство в строевой подготовке под руководством старшины Захарова, который, видимо получил указание сделать из меня мастера шагистики и усердно гонял по плацу по три часа в день, из которых только минут сорок я занимался в строю вместе с другими бойцами.

Двадцать первого октября после обеда приехал Соболев и я перед строем из двух десятков бойцов зачитал текст торжественной присяги. Затем он пригласил меня в кабинет, где проэкзаменовал по биографии и документам, выдал под роспись сто пятьдесят рублей наличными, пояснив, что эти деньги вычтены из моей премии на дорожные и иные непредвиденные расходы. Далее он дал мне подписать обязательство о неразглашении государственной тайны и провел инструктаж.

Утром я проснулся в шесть часов утра в соответствии с полученным ранее указанием, умылся, побрился, и прошел в столовую, где уже завтракали Соболев и незнакомый мне комот внутренних войск НКВД. После завтрака майор сказал, что будет ждать меня в машине на улице, а я пошёл в комнату собираться. Тут обнаружилась проблема: у меня не было никакой тары для моих бумаг и футляра. Чертыхнувшись, я положил сержантскую книжку и паспорт в нагрудный карман, а все остальное взял в руки и вышел во двор. Соболев, увидев меня с бумагами в руках, поморщился и посмотрел как на идиота: мол, раньше додуматься не мог? Пожав плечами, я сел в машину на заднее сиденье. За рулём сидел тот самый незнакомый комот. Майор с переднего кресла протянул мне полоску из черной ткани:

Завяжи глаза, объект секретный, тебе знать где он находится не нужно.

Я без лишних вопросов выполнил это указание и мы поехали. Настроение у меня было прекрасное, оппонент куда-то пропал и я надеялся, что навсегда. Поэтому я развалился на заднем сиденье в гордом одиночестве и мурлыкал про себя песни двадцать первого века. Почти через час движения по кочкам да колдобинам с разрешения Соболева я снял повязку, сразу посмотрев в окно, за которым проплывал непрерывный ряд одноэтажных частных домов. По всей видимости, это уже были московские пригороды. Действительно, вскоре появились и многоэтажные дома. Москву я знал плохо, поэтому не мог даже определить, с какой стороны мы въезжаем. Но хоть и не понимая, по каким улицам мы едем, я всё же с огромным интересом смотрел в окно, интересуясь, как выглядят москвичи осенью 1939 года. Ведь скоро мне тоже надо будет покупать гражданскую одежду в соответствии с нынешней модой. В это время пробок ещё не было, поэтому до центра столицы мы добрались довольно быстро, остановившись во дворе хорошо знакомого мне по многочисленным телерепортажам здания на Лубянке. Здесь Соболев приказал выходить со всеми вещами, и я двинулся за ним, прекрасно осознавая, что выгляжу по идиотски, неся в руках кипу бумаг и футляр с бритвой. Сразу за входной дверью мы свернули в гардероб, где я оставил шинель и буденновку. Далее вместе с майором мы поднялись на второй этаж, где Соболев у меня потребовал: