Долгая ночь (СИ) - Тихая Юля. Страница 68

Я глубоко вдохнула, как перед прыжком в воду, и нырнула рукой под резинку. Член оказался нежный, бархатистый, чуть влажный и очень мне обрадовался, а Арден так оперативно избавился от трусов, будто они на нём горели.

Я настраивалась на длительные и увлекательные эксперименты, но зря: потребовалось не больше десятка движений, чтобы он глухо застонал, шумно выдохнул и кончил.

— Ты очень мне нравишься, — виновато сказал Арден.

Я фыркнула, а потом картинно слизнула каплю со своей ладони. Она оказалась почти безвкусной, и я загадочно повела плечами, — мол, ничего такого.

Потом, уже в душе, когда Арден аккуратно промывал мои потяжелевшие от воды и мыла волосы, я почему-то расплакалась. Он засуетился, занервничал, но я бескомпромиссно обняла его за талию, уткнулась носом в подмышку и хлюпала им просто от какого-то избытка чувств, а Арден шептал мне в макушку всякие глупости.

lx

Наверное, разврат мог бы и продолжаться и дальше, в ещё более неприличных направлениях, но от горячей воды и слёз я разомлела, а потом — засмущалась.

Завернулась в пушистый, совершенно мне не по размеру халат, рукава которого болтались почти на уровне коленей. Собрала гнездо из подушки и измятого одеяла. Замоталась по самый нос, скуксилась и смотрела из своего кокона, как Арден ищет на полу носки, украдкой их нюхает и остаётся босым.

Если бы он ушёл, я бы поплакала ещё, всласть и без каких-либо внятных причин. Но Арден запрыгнул на кровать тоже, обнял меня прямо поверх всех слоёв одеяла и так и притянул к себе, как эдакого странного тряпичного снеговика или зефирного человека.

«Наш?» — вопросительно причмокнула ласка, поведя усами и пытаясь принюхаться.

«Тшшш.»

В объятиях не было ничего пошлого, — кроме, конечно, того факта, что оделся Арден исключительно в трусы. Но мало ли, в конце концов, причин у человека раздеться до трусов? Есть разные всякие поводы, не так ли?

— Ты такая милая в этой норе, — шепнул он мне на ухо.

— Ффф, — вразумительно ответила я.

Бывают вещи, которые можно обсуждать только вот так, в темноте, в тишине, когда свет от бра бликует по богатым набивным обоям, а по ковру бродят длинные неровные тени. Такие разговоры боятся яркого света и выгорают на нём до пластмассы, до кичливых, глупых пафосных слов и надрывных сценических речёвок, в которых за нарядным экстерьером не остаётся ни звука правды.

Рука Ардена медленно ползла куда-то внутрь одеяла и вниз, когда я завозилась, устраиваясь поудобнее, и сказала обвинительно:

— Ты хочешь быть со мной только потому, что я твоя пара.

Он фыркнул и прищурился:

— На комплименты напрашиваешься?

Я потрясла головой и зарылась глубже в одеяло.

— Эй, Кесс. Ну я пошутил, ты чего?

— Ты хочешь быть со мной только потому, что я твоя пара, — повторила я из одеяльного царства. — Это ужасно.

Кажется, он всерьёз озадачился.

— Ты моя пара, — медленно повторил Арден. — Это неплохой повод что-то попробовать, разве нет?

— Это гормоны, — возразила я. — И прочая всякая биохимия. Бензольные колечки, между ними амидные связи и хоба! Любовь.

Я развела руками, насколько позволило одеяло.

— Тебя этому в вечерней школе научили? — медленно спросил Арден.

Я нахохлилась:

— Я тебя не выбирала, понимаешь? И ты меня не выбирал. Что вообще такое эти ваши чувства, если не выбор? Почему мы не какие-нибудь колдуны, чтобы с холодной головой…

— Кесс, Кесс, погоди. Хочешь сказать, что вот мастер Дюме, когда связался с мамой, это он холодной головой подумал?

— Это ты к словам привязываешься. Он мог бы выбрать какую-нибудь колдунью, а потом разлюбить её и развестись, понимаешь? А как у нас — это тюрьма. Вот тебе пожалуйста, жуй и не подавись. И ничего нельзя сделать! Я так старалась, и вот… всё равно…

Он весь как-то затвердел: напряжённая грудь за моей спиной, неподвижные руки с мерцающими в темноте татуировками, и даже дыхание какое-то стало другое, тяжёлое, густое.

Потом усмехнулся:

— Ну, если уж на то пошло. Ты же отказываешься быть со мной только потому, что я твоя пара?

— Вовсе и не поэтому!

— А почему?

Я задумалась.

— Потому что у тебя зубы, — наконец, сказала я. — И потому что это всё ужасно. Ужасно!

— Ужасно, — охотно согласился Арден, — а что именно? Тебе не понравилось?

Я сперва обиделась, попыталась пихнуть его локтём под рёбра, запуталась в одеяле и почему-то разулыбалась, хихикнула.

— Ннну ничего так, — с вызовом сказала я. — Есть куда расти!

— Ничего-ничего. Немного практики…

— Пошляк!

Наверное, возмущение вышло не очень убедительным, потому что на этом разговор завял: мы целовались, как пьяные, забывая порой дышать. А потом сидели рядом, в тишине, и я слушала, как торопливо бьётся под колдовскими знаками его сердце.

— Иногда мне кажется, — шёпотом сказал Арден, — что это просто какой-то глупый старый миф. Сидел на горе какой-нибудь старец, писал детские сказки, и придумал там и Крысиного Короля, и Большого Волка, и Принцессу Полуночи, и то, что змеи жили в своём отдельном Гажьем Углу. Рассказывал про сказочные дороги, на которых можно стоптать железные сапоги, а влюблённость назвал встречей с парой: понравилось тебе, как девочка пахнет, значит, она Та Самая, и вы будете вместе до гробовой доски.

— И был он могучий колдун, а сказку писал на изначальном языке? — лениво предположила я, щекоча ресницами его грудь.

— Может, и так. Или просто был и был, потом умер. Записи его нашли. Решили, что он не сказочник, а великий мудрец, и описал структуру бытия и законы вселенной. А он вообще не это может быть имел в виду, представляешь? Вот написал он там про одну на двоих дорогу, и мы такие ходим, киваем: дорога, ага, одна, ага, ууу, мудрость. А это была метафора. Просто для красивого словца. Вот была бы шутка, да?

— Смешная, — кивнула я.

И нахмурилась. Ведь если, действительно…

Но Арден не дал мне подумать: пальцы проникли под ткань халата, пробежались по груди — я мгновенно покрылась мурашками, — дразняще поигрались с соском. Погладили живот, вынуждая меня выгнуться, раскрыться.

— Так что там насчёт практики? — лукаво спросил он.

Стоило бы оттолкнуть, но я опять засмеялась.

Мы уснули в обнимку, после долгих ленивых поцелуев. Мне снилось что-то интересное, фантасмагоричное — про раскрашенные в фиолетовый деревья, летучие автомобили и высоких трёхглазых людей с полупрозрачными крыльями за спинами, — и, проснувшись, я долго не могла понять, отчего этот сон закончился.

Было темно, глухо, как бывает только незадолго до Долгой Ночи, когда луна на небе бледнеет и выцветает до едва заметной тени самой себя. Перед глазами вращались цветастые круги. Я лежала неудобно, криво: носом в щель между половинами матраса, левая рука под животом и затекла, локоть колет; артефакт, который я не решилась снять, больно натянул кожу на шее. Правая рука была вытянута и подвывернута, а ладонь Арден во сне тесно прижимал к себе.

Он был весь мокрый, и его трясло. Лицо жутковато, быстро-быстро меняло выражения: то хмурилось, то разглаживалось, то дрожало, будто он пытался заплакать, но не мог. Так иногда спят собаки, — тревожно, в постоянном движении, но не просыпаясь.

— Эй, — негромко позвала я. — Арден?

Он не отозвался, только крепче вцепился в мою руку, больно дёрнув пальцы. Я зашипела, потянула на себя, но только сделала хуже: он сжал, словно тисками.

Даже в темноте было видно, как под веками мечутся глаза — хаотичными движениями вспугнутых рыб.

— Я теперь всегда… — невнятно пробормотал он, — всё что угодно, только… берменлем верде…

Я крепко зажмурилась и решительно потрясла его за плечо.

— Арден!

Он проснулся резким рывком и сразу же сел, чуть не сломав мне руку. Я вскрикнула, зашипела, дёрнула на себя, и лихорадочно блестящие глаза наконец сфокусировались на мне: