Она моя (СИ) - Тодорова Елена. Страница 25

Спит красивая. Спит маленькая… Уставшая, дышит едва слышно. Только хмурится во сне. Что беспокоит? Все забрать бы. Осознанное и неосознанное. Подчистую выгрести. Вычистить. Если бы мог… Когда-нибудь все сотру. Сделаю так, чтобы всегда улыбалась.

Натянув штаны, подхватываю с тумбочки сигареты и выхожу из спальни, чтобы пройти через кухню на псевдобалкон общей площадью в полтора квадрата. Только на покурить и тянет эта конструкция. Неспешно вбирая легкими никотин, попутно с удовольствием впитываю скользящий по голой коже холод. Освежает и бодрит лучше любого стимулятора. Распрямляя плечи, сбрасываю скопившееся между лопаток напряжение.

Белый день в самом разгаре. Под домом базарная площадь, толкутся и шумят люди. На автомате прислушиваюсь, улавливая знакомую с детства речь. Сильвия научила нас всех польскому и сама по большей части всю жизнь говорит исключительно на нем. Виктор фразу на русском, она ему в ответ — на польском. Так и живут.

Словно вдогонку воспоминаний, едва возвращаюсь в спальню, прилетает сообщение от отца.

«Мы в Берлине. Ждем объяснений».

«Завтра утром буду».

«Соблюдай осторожность».

«Всегда».

— Все хорошо? — доносится до меня сонный голос.

За грудиной что-то продирает, словно зверь, пробуждаясь, когтями скребет по ребрам. Откликаюсь, как ни пытаюсь во благо глушить разброд эмоций. Еще до того, как оборачиваюсь, низ живота стягивает узлом.

Встречаемся глазами, и в груди фитиль вспыхивает. Слишком много физических воспоминаний теперь хранит тело. Знаю, как это — быть в ней. Обладать безраздельно. Выбивать крики и стоны, чувственную дрожь. Доводить до вершины.

Не разрывая зрительного контакта, иду к кровати. Катя лежит, прижимая к обнаженной груди одеяло. Одежды у нее здесь нет, поэтому после душа вопросов относительно мнимых барьеров в виде пижамы не возникло. Напоминаю себе: съездить до вечера в магазин и купить какой-то минимум, иначе Федора завтра придется встречать так же — завернутой в одеяло.

Ложусь рядом. Неспешно веду ладонью от шеи к груди, поздно понимаю, что принес с собой ноябрьский холод. Царевна вздрагивает и тихо стонет. Я же неосознанно замираю, прослеживая за тем, как на нежной коже проступают мурашки и сморщиваются крохотные соски.

— Гордей…

Томный взмах ресниц. Глаза набирают яркости.

— Как ты? Нормально? — мой голос охрипший.

Розовеет от смущения.

— Да… Прекрасно…

Наклоняясь, прижимаюсь к ее груди губами.

— Ты пахнешь иначе, — говорю, как только приходит в голову, хотя не привык сходу мысли выдавать.

— Как?

— Иначе.

— Тобой…

— Мной. Моя.

Ловлю ртом тугой сосок, всасываю. Второй сжимаю пальцами.

— Ах… — вздыхает Катя рвано, а у меня по спине озноб летит.

— Хочу тебя.

Не спрашиваю. Вероятно, должен. Но вместо этого просто ставлю ее перед фактом.

— Давай, — раскрывая бедра, тянется ко мне руками.

Сжимает плечи, и я заваливаюсь сверху. Морщусь, когда царапает ногтями шею. Стараюсь помнить о том, чтобы не напирать слишком агрессивно.

И…

Врываюсь неоправданно резко. Катя охает и инстинктивно напрягается, продирая на моей коже кровавые борозды. Чувствую ее — удовольствие, колкое и дурманящее, спазмами по всему телу идет.

— Оф-ф-ф… Ты такой большой…

Поджимая губы, медленно тяну носом воздух и закрываю ей рот поцелуем. От ощущений разрывает, слушать ее чистосердечную невинную болтовню — выше моих сил. Пока Катя с задушенными стонами затискивает влагалищем мой член, я, не без содроганий, ласкаю ее рот. Проталкиваю язык, вылизываю изнутри. Все последующие звуки, которые она щедро выдает, врываются мне в грудь. Тону в ее тепле, ее вкусе, ее нежности, ее податливости. Еще толком не трахал, только заполнил, уже в глазах искрит и в голове звенит.

— Нормально? — выдыхаю спустя пару минут сиропных ласк, когда сохранять неподвижность становится все труднее.

Внутри меня вместо выдержки — песочные часы. Предполагаю, что как только весь песок осыплется, сорвусь. Пытаюсь урегулировать вопрос Катиной безопасности до этого обвала. Если выдаст болезненные реакции, смогу отступить. Потом — нет.

— Да… Продолжай… У меня вообще ничегошеньки не болит…

Врет ведь. Как минимум, лукавит. По глазам вижу. Смаргивает, но они то и дело стекленеют. Зрачки расширены. Знать бы, что реакция эта — следствие одного лишь возбуждения.

— Никогда не смей терпеть.

— Я не терплю… Привыкаю… Мне очень хорошо… Пожалуйста…

Это служит последней каплей. Подхватывая ее под ягодицы, плавно выскальзываю, чтобы с новой силой толкнуться внутрь. Думал, что утолив первый голод, снова смогу мыслить мозгом, а не членом. Должен признать, не особо мне это удается. Так еще Катя… Мать-ее-Катенька закидывает ноги мне на спину, пятками пришпоривает.

— Давай, как первый раз… Мне понравилось… Не сдерживайся… Хочу, чтобы тебе было хорошо…

Раз подгоняет и выпрашивает «максимум» — таю надежду, что выдержит. Трахаю, как того требуют собственные животные инстинкты. Толкнув вверх Катины колени, раскрываю бедра и припечатываю их ладонями к постели. Поглаживая большими пальцами впадины между ее ног, быстро и жестко вколачиваюсь. Каждый раз, доходя до упора, чувствую, как мошонка сталкивается с ее влажными ягодицами. Влажными, потому что моя мать-ее-Катенька отчаянно течет и усиленно потеет. Кожа становится очень скользкой и по ощущениям еще более упругой. Ее бесстыжие и громкие стоны, тонкие, будто изумленные вскрики, громкие и частые шлепки между нашими телами, густые и шумные выдохи, смешанные острые запахи, рваные поцелуи и жадные укусы — все это охренеть, как возбуждает. Словно космос в ней открыл. Ошеломляющие эмоции и ощущения. Сносит голову Катенька… Сносит, мать ее… Смертоносная дьяволица… Моя.

Глава 22

В следующий раз сон прерывается резко. Словно нечто осязаемое выталкивает меня из пучины забытья. Разговор, переезд, близость… Неужели все это мне приснилось? Сердце набирает сумасшедшие обороты. Наполняя душу мучительным разочарованием, с оглушающим гулом куда-то скачет.

Поймав пальцами одеяло, притискиваю его к обнаженной груди. Сажусь, машинально подтягивая под себя колени. До того как удается обойти взглядом незнакомую обстановку, выдыхаю с облегчением — все тело сладко ноет. Радость быстро выносит огорчение и сомнения.

Но где же Тарский?

Судя по тому, что вижу сейчас в окно, я проспала весь день.

Выбравшись из постели, подхожу к шкафу. Открывая створку, упираюсь взглядом в шеренгу мужских рубашек. Стягиваю с плечиков белую, надеваю и отправляюсь на поиски хозяина жилища. Оно, к слову, действительно гораздо скромнее всех предыдущих квартир, в которых мы останавливались. Может, прежде я бы даже возмутилась и посмеялась над некоторыми вещами. Но сейчас эстетика и удобства — последнее, что меня волнует.

По пути забредаю в ванную. Быстро умываюсь и споласкиваю рот. Мне так не терпится увидеть Гордея, что даже необходимость облегчиться вызывает досадливое раздражение. Выполняю все привычные действия в спешке.

Пробежавшись по квартире, осознаю, что нахожусь в жилище одна. Расстроиться не успеваю — скрежещет ключ в замке, и пустующее пространство заполняет Тарский. Едва закрыв дверь, застывает у порога при виде меня. Окидывает взглядом с головы до ног. Последовав обратно, задерживается на лице.

Я же стою, сцепив за спиной руки, и пытаюсь скрыть искрящийся всплеск восторга, что обжег мою грудную клетку.

— Выспалась? — звук любимого голоса во сто крат усиливает эмоции.

Прекращая их контролировать, счастливо смеюсь и подпрыгиваю на месте, прежде чем броситься к Гордею на шею.

— Где ты был? Я соскучилась. И немножко испугалась, — тараторю, прижимаясь к нему всем телом.

Чувствую, что Тарский даже опешил по первой. Привычно замирает без движения. Грудная клетка выразительно поднимается на вдохе и каменеет. Затем все же бросает принесенные пакеты на пол и вдавливает в мою спину ладони. Они обжигают даже сквозь рубашку, вызывают дрожь удовольствия и страстного предвкушения.