Она моя (СИ) - Тодорова Елена. Страница 35

Как ты мог?! Как же ты мог?!

— Мы с Катрин все же решили тебе помочь, — заявляет Януш, разбавляя трескучую тишину тем самым странным смехом. Мне бы впору поддержать его в этом веселье. Вдруг легче станет? Только я ни одну эмоцию не могу высвободить. — Мы ведь одна команда. Правда, Катрин?

Я не отвечаю. Гордей тоже молчит.

«Агент спецслужбы… Майор разведки… Секретные операции…»

Не его действия подтверждают слова Януша, а то, как он держится. Как смотрит на нас… С тем леденящим холодом и ужасающей безжалостностью, которые я впервые увидела в нем после нашего первого поцелуя.

«Я просто делаю свою работу…»

Сейчас это безэмоциональное заявление играет новыми красками. Теперь я понимаю, что Тарский имел в виду каждый раз, когда бросал мне эту фразу. Теперь я понимаю… И это очень больно.

«Как только она будет выполнена, все закончится…»

Улавливаю стон и неосознанно реагирую, переключая внимание на связанного мужчину. Он находится в сознании, но при этом глаза у него мутные. Лишенные какой-либо сознательности, будто пьяные от боли. На лице и на груди алеет несколько отчетливых отпечатков… от утюга. Об остальных методах пыток, которые Тарский на нем испытывал, трудно судить — кожа во многих местах залита кровью.

— Вижу, что тут все, — флегматично протягивает Януш.

Таир отворачивается. Собирает со стола какие-то вещи. Действует вроде как спокойно, но я буквально ощущаю исходящую от него ярость. Защелкнув кейс, он достает из кобуры пистолет, неспешно накручивает глушитель и стреляет этому человеку в голову.

— Да-а… Точно все, — глумливо отбив поклон, Януш направляется к выходу.

Я же еще какое-то время стою. Просто не могу пошевелиться. Как бы цинично это не звучало, смерть меня не пугает. Столько их перевидала… Пугает то, что ждет нас после. Осознаю, что не готова к разговору. Мне необходимо еще время, чтобы полностью принять ситуацию.

Он меня не любит… Любила только я… У него работа… Он меня использовал…

Так больше и не взглянув в лицо Тарскому, разворачиваюсь и выбегаю из квартиры. Не помню, как оказываюсь на улице. Какое-то время даже холода не ощущаю, хотя стоит приличный «минус». Шаги постепенно замедляются. Плетусь, сбивая носки ботинок о мощеное покрытие. Не разбирая дороги, пытаюсь добраться домой. Куда мне еще идти?

Нужно все обдумать и принять какое-то решение. Но думать не получается.

Несколько раз оглянувшись, вижу, что Тарский идет следом. Позволяет мне наворачивать бессмысленные круги по району. Не нагоняет, хотя мой темп и сократившееся расстояние между нами оставляют такую возможность. Не знаю, дает ли он время мне или же использует его, чтобы самому успокоиться. Я больше ничего не понимаю. Боюсь, что никогда и не понимала.

Глупая… Какая же я глупая… Сейчас смешно, когда вспоминаю, как думала, что понимаю, чего хочет Гордей. Конечно же, он манипулировал мной и показывал лишь то, что нужно. Там в «Комнате» его тоже все устраивало… В какой-то момент грудь такой болью сворачивает, продохнуть не могу. Когда же получается это сделать, меня снова пробивает на истеричный хохот. Вместе со слезами выплескиваю острые, словно стекло, эмоции.

Ну, что за наивная идиотка? Как можно быть настолько глупой?

Вот как теперь жить? Как???

Не знаю, что за чудо меня выводит, но спустя какое-то время я все же добредаю до дома. В последний раз оглядываюсь — Тарский совсем близко. Дергаю дверь подъезда и вдруг снова перехожу на бег.

Сердце вылетает. Тело вибрирует от нервного напряжения. Дыхание срывается. Но я не прекращаю бежать по мраморным ступеням наверх. Промахнувшись, с задушенным вскриком хватаюсь вспотевшей ладонью за перила. Замешкавшись лишь на секунду, несусь выше.

Здесь останавливаться нельзя.

Тарский следом поднимается. Нас разделяет какая-то пара пролетов. Уверена, что он зол, и прекрасно осознаю, во что это для меня выльется. Буду ли я сопротивляться? Не знаю, не знаю… Совсем ничего не соображаю.

Ключ в личинку замка с первой попытки не попадает.

— Черт, черт… — отчаянно сокрушаюсь я.

— Цо ту ше, курва, джейе [9]? — гневно ворчит выглянувшая из соседней квартиры женщина.

— Гитлер капут, бабчя [10]! — запыханно выпаливаю и на нервах звонко смеюсь.

Когда, наконец, удается открыть дверь и влететь в квартиру, в безопасности себя не ощущаю. Не пытаюсь баррикадироваться или как-то прятаться. Столкновение неизбежно. Отбрасывая ключи на тумбу, скидываю куртку и ботинки. Машинально цепляюсь взглядом за тонкую «стрелку» на зеленых колготках.

Да плевать уже…

Метнувшись из стороны в сторону, выбираю между кухней и дальней комнатой все же последнюю.

Едва пересекаю спальню, слышу позади себя твердые шаги своего фиктивного супруга. Взвизгнув на эмоциях, со смехом оборачиваюсь. Сердце сжимается и замирает, когда встречаюсь с Таиром взглядом. В груди, словно после разрыва какого-то органа, жгучее тепло разливается.

— Кича-кича [11]… — дрожа от страха, умудряюсь дразнить и улыбаться.

Ничего не поделать. Голову на плаху положу так, чтобы на колени не упасть.

Спиной в шкаф вжимаюсь. Тарский же, в несколько шагов пересекая комнату, прихватывает меня за плечи и буквально вдавливает в лаковое полотнище. Кажется, еще чуть-чуть, и щепки за спиной полетят.

— Я знаю, кто ты, — с жаром предъявляю, глядя прямо в глаза.

Как будто это может послужить аргументом, чтобы пощадить меня… Нет, это движимый инструмент против. Спусковой механизм. Кроме того, он и сам в курсе, что я его раскусила.

— Лучше тебе этого не озвучивать, — предупреждает жестким и приглушенным тоном.

Мои глаза, словно в попытке наглядеться, жадно исследуют свирепое лицо. Даже сейчас больше всего на свете хочу целовать его. Разгладить пальцами залом между бровями и пройтись губами по всему лицу. А потом и ниже… Шею, плечи, грудь, живот… Он ведь мой. Весь мой.

Теперь нет. Возможность упущена. После такого отец никогда не позволит быть нам вместе. Господи, я сама не смогу! Или смогу… Если сейчас снова солжет, если скажет, что все неправда… Что любит меня…

Мне бы помолчать… Да не могу я молчать! Внутри все клокочет.

— Если бы папа знал, никогда бы тебе меня не доверил… Он бы тебя уничтожил… Уничтожит!

— Бога ради, заткнись, Катерина, — рассекает пространство с той же затаенной яростью. — Не сотрясай зазря воздух.

— Иначе что? Меня тоже к стулу пристегнешь и горячим утюгом по лицу прокатишься? А потом пулю в лоб? Так? — лихо вопрошаю. — Когда мы были в Берлине… — голос на эмоциях звенит и резко срывается. Не могу я выговорить! — Тогда? Тогда?!

Глаза не только от страха слезятся. Хочу, чтобы Тарский обнял, к сердцу прижал, сказал, что никуда меня не отпустит. Пусть запрет, силой удерживает, память сотрет… Что угодно, только не разлука.

— Скажи уже что-то! — имею безрассудство ударить его кулаками в грудь. — Гордей… Каменная ты глыба! Отвечай! Меня тоже истязать будешь?

Крупная горячая ладонь, которая меньше суток назад ласкала и доводила до сладкой дрожи, решительно обхватывает мою тонкую шею. Припечатывая к шкафу затылком, фиксирует и полностью обездвиживает.

Инстинктивно дышать перестаю, но вынуждаю себя смотреть в затянутые бурей зеленые глаза.

У него там тоже война. Меня сокрушает.

Я сдаюсь. Ну же… Забирай.

За прошедшие пять месяцев столько всего вместе пережили. Неужели для него ничего не значит?

Пока я себя на лоскутки рву, Тарский продолжает затягивать тишину. Как же это невыносимо!

— Будешь мучить, значит… — саму себя оглушаю догадкой.

Таир на какое-то мгновение прикрывает веки. А после смотрит так, что уже никаких слов не нужно.

— Разве я могу, Катенька? Тебя мне придется просто убить.