Ксеноцид - Кард Орсон Скотт. Страница 11
Цинь-цзяо подошла к стенке, нажала на нее. Крепкое дерево. После этого она откинулась и изо всех сил ударилась лбом о доски. Боль вспыхнула фонтаном. Наполовину потеряв сознание, девочка соскользнула по стене в сидячую позу. Голова раскалывалась от боли, зал кружился перед глазами. На какое-то мгновение она даже позабыла о грязных руках.
Только облегчение длилось недолго. Цинь-цзяо видела на стенке немного мутное пятно в том месте, где ил со лба загрязнил блестящую, отполированную поверхность. Боги напомнили ей, что она толь же грязная, как и ранее. Небольшое количество боли вовсе не удовлетворит ее недостойное поведение и вида.
Тогда она снова ударилась о стенку. Но на этот раз боль была не такой сильной. Снова и снова… пока не поняла, что совершенно невольно тело отклоняется от ударов, отказывается заставлять себя страдать. Это помогло ей понять, почему боги столь презирают ею: именно за эту слабость, из-за которой она даже не могла заставить повиноваться даже собственное тело. Но данном случае она вовсе не была беспомощной. Обманом можно было склонить его к выполнению приказов воли.
Цинь-цзяо выбрала самую высокую статую, высотой метра в три. Это была бронзовая фигура идущего мужчины с мечом в поднятой руке. На ней было множество складок и выделяющихся частей, чтобы девочка смогла на нее забраться. Пальцы соскальзывали, но она не сдавалась, пока не очутилась на плечах фигуры. Одной рукой она держалась за шлем, а второй – за меч.
В какое-то мгновение, коснувшись клинка, девочка подумала, а не попытаться ли перерезать себе шею… ведь тогда она уже точно не сможет дышать. Только это не было настоящее острие, меч оказался совершенно тупым, к тому же – ей не удавалось поместить шею под нужным углом. Поэтому она вернулась к первоначальному плану.
Несколько раз Цинь-цзяо глубоко вздохнула, сплела руки за спиной и упала вперед. Упаду на голову – и это будет завершением собственной нечистоты.
Но, когда пол уже мчался ей навстречу, Цинь-цзяо утратила владение собой. Она вскрикнула, чувствовала за спиной, как руки сами вырываются из замка сжатых пальцев, как они продвигаются вперед, чтобы смягчить падение. Поздно, подумала она с мрачным удовлетворением.
А потом она ударилась головой о пол, и все залила чернота.
Цинь-цзяо очнулась, испытывая боль в затекшей руке и страшную головную боль, которая вспыхивала при каждом ее шевелении. Но девочка жила. Когда ей удалось открыть глаза, то увидала, что уже темно. Неужели наступила ночь? Она не могла шевельнуть левой рукой, той самой, что затекла; на локте она заметила страшный покрасневший синяк и подумала, что наверняка при падении что-то сломала.
Еще она заметила, что руки все еще покрыты ужасной черной мазью. Вновь она испытала чувство невыносимой грязи: приговор богов. Видать, попытка самоубийства их вовсе не удовлетворила. Боги не позволят ей так легко сбежать от их приговора.
Что же можно сделать? – спрашивала она себя в отчаянии. Как же я могу очиститься перед вами, боги? Цинь-цзяо, прародительница-сердце моя, укажи мне, каким образом могу я заслужить, чтобы боги осудили меня не так сурово?
Вспомнилась любовная песнь Цинь-цзяо, «Разделенные», одна из первых строф, которую отец давал ей выучить на память. Тогда ей было три года. Вскоре после того он сообщил ей, что мама умрет. Теперь пришел подходящий момент, чтобы вернуться к стихотворению: разве не была она сейчас разделена с любовью богов? Разве не обязана она была вновь соединиться с ними, чтобы те приняли ее в качестве одной из по-настоящему богослышащих?
Луна, заливающая западный альков, означала, что это бог, а не человек-влюбленный воспевается в этом стихотворении. Все отсылки к западу всегда означали, что дело касается богов. Ли Цинь-цзяо ответила на молитву малолетней Хань Цинь-цзяо и послала ей это стихотворение, чтобы излечить страдание, избавиться от которого невозможно – нечистоту тела.
Чем было это любовное письмо? – размышляла Цинь-цзяо. Строки возвращающихся гусей? Но ведь в этом зале гусей нет. Танцующие над потоком снежинки? Тут нет ни снега, ни текущей речки.
«И все же, когда опускаю взгляд, радость охватывает мое сердце». Вот это уже указание, решение. Цинь-цзяо была уверена в этом. Медленно, осторожно она повернулась на живот. Один лишь разик попыталась она опереться на левой руке, но, как только согнула локоть, то чуть не потеряла сознание. В конце концов, она встала на колени, низко опустив голову и опираясь правой рукой. И опустив взгляд. Стихотворение обещало, что радость охватит ее сердце.
Лучше себя она не почувствовала – оставалась такой же грязной, все болело. Опущенный взгляд не показал ей ничего, одни только отполированные доски пола и слои древесины, волнистыми линиями уходящие из под коленок до самого края зала.
Линии. Линии слоев древесины, строки гусей. А разве нельзя поглядеть на древесные слои как на быстрый поток? Она обязана последовать за ними как те гуси; она должна танцевать над быстрыми потоками как снежинки. Как раз это и означало обещание стихотворения: когда она опустит взгляд, радость охватит ее сердце.
Цинь-цзяо выбрала один слой, более темную линию, рекой вьющейся по более светлому дереву. Она сразу же поняла, что это и есть поток, вдоль течения которого следует идти. Она не смела касаться его пальцем – грязным и недостойным. Следовало проследить за ним легонько, как гуси скользят в воздухе, как снежинка касается ручья. Вдоль линии можно пройти лишь взглядом.
И она начала прослеживать ее, продвигаясь к самой стене. Несколько раз девочка дернулась столь быстро, что потеряла ее, забыла, какая это из множества. Но тут же она отыскивала ее вновь, во всяком случае, на это надеялась. И тут она добралась до стены. Достаточно ли этого? Остались ли довольны боги?
Почти, но не совсем. Когда взгляд соскальзывал с линии, Цинь-цзяо не была уверена, возвращается ли она к той же самой. Ведь снежинки не перескакивают от ручья к ручью. Необходимо было проследить за нужной линией по всей ее длине. На сей раз она начала от самой стенки, склонившись низко-низко, чтобы движения руки не отвлекали внимания. Девочка передвигалась очень медленно, не позволяя себе даже моргнуть, пускай даже глаза и горели огнем. Она знала, что если потеряет эту линию, вдоль которой сейчас движется, ее ждет возвращение, и все нужно будет делать с самого начала. Урок следовало исполнить во всем совершенстве; в противном случае он утратит силу очищения.
Это длилось целую вечность. Да, конечно же, она мигала, но не инстинктивно, не случайно. Когда глаза резало до невозможности, она склоняла голову так низко, чтобы левый глаз оказывался над самым слоем. Только лишь тогда, на мгновение, она закрывала правый глаз. Когда испытывалось облегчение, тогда девочка открывала его, продвигала над древесным слоем и после того закрывала левый. Таким образом она добралась до средины зала; здесь доска заканчивалась и соединялась со следующей.
Цинь-цзяо не была до конца уверена, а хватит ли этого, можно ли будет закончить, пройдя одну доску, или же следует отыскать следующий слой и идти вдоль него. Она сделала движение, как будто хотела подняться – тем самым испытывая богов, убеждаясь, остались ли те довольны ею. Выпрямилась… и не почувствовала ничего. Поднялась, оставаясь такой же свободной.