Два балета Джорджа Баланчина - Трифонов Геннадий. Страница 21

— Скажи, Анджей, это ничего, что я так много курю? — спросил Ирсанов, хотя совсем о другом, совсем о другом хотел он спросить мальчика в эту минуту.

– Курите на здоровье! — весело ответил Анджей. — На здоровье? Ха-ха! Какое уж тут здоровье! ?! Сплошной яд. Я никогда не буду курить. Но иногда мне нравится, когда рядом курят, лишь иногда и такие сигареты, как у вас. — Сказать по правде, Ирсанов курил обыкновенные «Родопи» и комплимент Анджея его сигаретам он воспринял по-своему, со значением. И ему это понравилось.

– А скажи, Анджей, у тебя есть любимая девушка? Тебе ведь уже восемнадцать лет.

– Да, на прошлой неделе исполнилось — как раз перед отъездом в Ленинград. Но я не отмечал. Так, сходил с ребятами из группы в мороженицу, они туда и вина еще принесли, но я вино не пью — никакое. А девушки у меня нет. Любимой. И нелюбимой тоже нет.

– ???

– Я не их идеал. Из-за моего роста, наверное... Да меня, знаете, это не волнует совсем.

– Странно...

– Да ничего странного тут нет, — серьезно отвечал Анджей. — Во-первых, я еще очень молод, а, во-вторых, я этих девушек уже насмотрелся в училище. Правда, есть одна — Наташа. Она меня во всем понимает, мы с ней дружим с первого класса. Я все ей могу рассказать про себя. У нее есть парень... И он мне ужасно нравится. Он в этом году закончил училище и уже распределился в Новосибирский театр. Уехал и даже не простился с Наташей. Он прекрасный танцовщик. Что называется, от Бога. Высокий, стройный...

– Он знает, что ты ему симпатизируешь?

– Не знаю, Я не думал об этом.

– А Наташа — она знает?

– Она — знает, но, конечно, не в том смысле, как вы думаете.

– А я «в том смысле» ничего не думаю, Анджей. И уже поздно. Завтра рано вставать. Я не уверен, что в этой глуши мы быстро найдем такси. Придется ехать на электричке.

– Пожалуй. — сказал Анджей и добавил: — Вообще-то после такого крепкого чая и спать не хочется. Но вы правы — пора.

– Нам, Анджей, придется лечь вместе. Здесь нет другой постели. Потому что здесь живу только я один, когда приезжаю сюда летом или весной...

– А ваша семья ? — спросил Анджей. — Жена?..

— У меня нет семьи, — в некотором раздражении ответил Ирсанов.

Вопросы Анджея сделались ему неприятны. И мальчик это понял и почувствовал, поэтому между ним и Ирсановым возникла сейчас та немая тишина, при которой внутренний диалог все еще может быть продолжен, но без взаимных слов и каких-либо жестов. Так бывает только между очень близкими людьми по крови, по духу, по чувственным связям и переживаниям, и, кажется, нечто родственное одной из таких близостей возникало сейчас между сорокапятилетним мужчиной, испытавшим в жизни многие ее радости, и этим юношей, еще совсем подростком, приготовленным жизнью, как показалось Юрию Александровичу, ко многим печалям.

Деликатный мальчик не стал повторять свои вопросы или делать новые. Он быстро скинул с себя футболку и в одних трусиках убежал в ванную комнату, где под ледяной водой помыл лицо, обтер мохнатым полотенцем тело и быстро вернулся в комнату.

Ирсанов все еще сидел у стола. Он налил новую чашку чая, закурил новую сигарету.

– А вы? — тихо спросил Анджей и забрался под прохладное одеяло. — вы только свет пока не тушите, — попросил он.

– А что так?

– А как же вы будете впотьмах раздеваться ?

– А, хорошо, Анджей, хорошо. Только ты напрасно все с себя снял. Здесь не слишком тепло.

– Нет, здесь вполне тепло. Да я всегда так сплю — почти голый. Тело должно отдыхать. А вы?

Эти слова мальчика оказались Ирсанову очень знакомыми. Он уже слышал их. В Ко- марово. Лет тридцать тому назад. От Ильи. Он вспомнил или точнее — никогда не забывал того, что за этими словами ТОГДА последовало. Он жил ЭТИМ всю последующую жизнь, и всю эту последующую жизнь, до встречи с Анджеем, он только и делал, что отмахивался от ЭТИХ слов, от ЭТИХ воспоминаний, от любых сколько- нибудь близких им ассоциаций в повседневной жизни, в прочитанных книгах, в памятниках культуры, в разговорах, которые иногда затевала Лидия Ивановна по поводу чьей-то жизни и судьбы. Он понимал, что поступает правильно, но правила, по которым он жил, был семейно благополучен, материально независим, творчески состоятелен и продуктивен — эти правила сжимали ему горло мертвой хваткой. Поездка в Америку, встреча с Ильей, увиденное и узнанное в Сан-Франциско — все это еще сильнее убедило Ирсанова вернуться к самому себе — подлинному, истинно настоящему, попытаться быть снова таким, каким был он с Ильей в те давние годы. И вот на пути Ирсанова к самому себе ему явился Ангел в облике этого бесподобного мальчика, который лежал теперь в его постели, смежив веки для сна...

Анджей спал, запустив обе руки под большую подушку. Зеленый свет абажура настольной лампы освещал его совсем еще детское лицо. Сняв только галстук, Ирсанов приблизился к спящему и лег рядом с ним поверх одеяла. Он не хотел включать лампу, чтобы лучше видеть лицо мальчика. Почувствовав чужое тепло, Анджей высвободил руки и тихо, не просыпаясь, обнял Ирсанова за шею и прижался к нему под одеялом. «Я люблю тебя, Анджей», — только и смог произнести Ирсанов в ту ночь. Теперь оба они — маленький мальчик под верблюжьим одеялом и взрослый мужчина в белоснежной рубашке и. хорошо отутюженных брюках — спали теперь, утомленные впечатлениями минувшего вечера, в деревянном доме ночных Озерков чутким, чувствующим один другого сном. И эта ночь, как после решил Ирсанов, была одной из лучших в его жизни после Ильи.

Ирсанов проснулся раньше обычного. Анджей продолжал крепко спать, завернувшись в одеяло. На дворе было еще темно, но что-то в природе, в обступавшей дом тишине говорило об утренних часах и минутах. Сняв наконец-то рубашку, Ирсанов умылся обжигающе холодной водой, вскипятил чайник и снова заварил свой любимый индийский чай. Вернувшись из кухни в комнату, он сел за стол и стал пить свой свежий чай — без сахара, как он это всегда делал, и без варенья. Сейчас он думал о том, что было бы хорошо пораньше вернуться в город, чтобы успеть до поезда накормить мальчика хорошим завтраком и какое-то время еще побыть с ним. Никакие иные мысли — о себе, о своем прошлом, о матери, которая так и не дождалась его из театра, о Жоли, с которой сейчас некому погулять, о своей работе — не посещали его сейчас. Он только подумал, что после отъезда Анджея его жизнь опустеет, и чтобы заполнить эту пустоту, он должен будет придумать новый повод для работы или хотя бы закончить начатую для одного журнала статью. Еще он вспомнил Лидию Ивановну, которую — против обыкновения — ему совсем не хотелось бы видеть ни сегодня, ни завтра.

– Анджей... Анджей... Проснись, детка. Уже пора, — выговорил Ирсанов, подойдя к спящему юноше.

Он тихо и осторожно дотронулся до его лба. Мальчик сразу проснулся и улыбнулся Ирсанову:

– Да, да. Встаю, — сказал он громко и, мигом откинув одеяло, встал с постели. Ирсанов привлек Анджея к себе и стал медленно целовать мальчика в шею, в грудь... Анджей не сопротивлялся, а Ирсанов только теперь заметил, что он стоит перед мальчиком без рубашки, под которой Ирсанов никогда не носил ни футболок, ни маек даже в зимнюю стужу.

Некоторое время они стояли так друг против друга, тесно обнявшись, руки совсем не слушались Ирсанова и эта их смелость и своеволие нравились Анджею.

– Вы не бойтесь, — шептал он Ирсано- ву в самые губы, — я еще к вам приеду, совсем скоро. Подождите немножко. Я обязательно приеду к вам. Честное слово.

До поезда, на котором Анджей должен был сегодня уехать в свой К..., оставалось меньше двух часов, надо спешить. Ирсанов предложил Анджею чашку чая с шоколадкой, и минут через десять, захватив сумку мальчика с вещами, подарками и книгами, они вышли на шоссе. В эти утренние часы ни о каком такси в здешнем захолустье не могло быть и речи. Прочие машины тоже пробегали мимо без остановок, хотя Ирсанов усиленно «голосовал» и готов был заплатить за дорогу в город, что называется, любые деньги. Он видел, как замерз мальчик в своей курточке, и это тоже доставляло ему страдание. Но вскоре на знак Ирсанова остановился новенький «жигуленок». За рулем — обворожительной красоты женщина тех самых опасных лет, в которые женская привлекательность способна заманить в свои тенета или еще очень неопытного юнца, или мужчину такого возраста, когда подобные приобретения для него уже не слишком обязательны и необходимы. Рядом с женщиной сидел молодой человек лет двадцати с лицом ангела, бывшего в ближайшие сутки в употреблении у блудницы. Так во всяком случае показалось Юрию Александровичу.