Два балета Джорджа Баланчина - Трифонов Геннадий. Страница 6

В то лето родители Ирсанова купили небольшую дачу в Озерках. А до того они каждое лето увозили Юру к родственникам в Коктебель, который уже порядочно ему надоел за все эти годы. Живопись южных берегов и Черного моря оставляла Ирсанова равнодушным, на целые десятилетия вперед внушила ему отвращение, и по своей воле, Ирсанов на юге никогда больше не бывал. Что-то было в том пейзаже раздражавшее Ирсанова. Он никогда не мог этого объяснить — ни себе, ни другим. И если вспоминал Черное море, то лишь за то, что к своим шестнадцати годам стал отличным пловцом, имел высокий юношеский разряд, готовился в мастера спорта и был в этом качестве объектом зависти своего класса и всей школы, и, разумеется, предметом пристального внимания к себе со стороны перезревших девочек. От них он получал устные и письменные предложения дружбы и даже любви, а одна девочка из их класса, довольно милая и неглупая, написав однажды Юре пространную записку с требованием немедленной любви и пригрозив в случае отвержения «броситься в Смоленку рядом с кладбищем», где и назначила юному Ирсанову «последнее свидание», таки склонила Ирсанова в тот же вечер к необходимому ей числу затяжных поцелуев на обломках могилы какого-то тайного советника и кавалера всех высших орденов империи. После чего твердо обещала Ирсанову в Смоленку не бросаться «до следующего раза». Но, к изумлению Ирсанова, следующего раза не потребовалось, потому что через неделю резвая девушка целовалась все на той же могиле уже с другим юношей из Горного института, о чем сама же чистосердечно сообщила Ирсанову, присовокупив к этому: «Ты, Юрочка, еще дурак». Впрочем, на спортивных и иных достижениях Ирсанова это никак не отразилось, а лишь побудило его на подобные предложения других девиц отвечать вежливым отказом: «Я этими глупостями не занимаюсь».

Приехав в Озерки буквально в первый же день каникул вместе с бабушкой, которая в прямом смысле слова бабушкой Ирсанову не была, но в воспитании Юры, в формировании в нем всех важнейших понятий жизни сыграла значительную роль, Ирсанов очень быстро сдружился с Ильюшей Левиным — соседом по даче, кудрявым и черноглазым мальчиком, который был лишь на год моложе Ирсанова.

Тут надо бы сказать, что Озерки конца 50-х — начала 60-х годов — это совсем не те Озерки, которые мы имеем несчастье видеть в наши дни. Тогда Озерки еще сохраняли прямые признаки старых петербургских дач и потому, несмотря ни на что, были отмечены печатью былого аристократизма, который выражался в образе жизни дачников, в их манере одеваться, держаться, раскланиваться. Вечерами из окон некоторых дач можно было услышать звуки фортепиано, а по утрам к дачным калиткам подходили финские молочницы и предлагали постоянным клиентам дивного вкуса молоко, сметану, творог, крупные куриные яйца или такую же крупную клубнику, янтарный крыжовник, черную смородину, свежие огурцы и стрельчатый зеленый лук прямо со своих огородов в Бело- острове или в Териокках. Дачные участки утопали в высоких кустах персидской сирени, и вокруг каждой дачи виднелись большие цветочные клумбы, на которых по весне вырастали яркой желтизны нарциссы, вспыхивали жирные тюльпаны, а ближе к осени эти клумбы озарялись солнечной настурцией и крупными разноцветными георгинами. Повсюду были видны высокие гладиолусы — от безупречно белых до чернеюще-бордовых. А вдоль всех без исключения улиц цвели акации и высились тополя. По маленьким озерцам сновали лодочки и слышался веселый смех купальщиков... А на станции по воскресеньям играл духовой оркестр и все были счастливы — младенцы и подростки, старики и дети, птицы и насекомые. Никогда больше не быть Озеркам такими, никогда.

Однако, возникшая было между мальчиками дружба на самой середине лета вдруг оборвалась: Левины решили поменять дачу и в самых первых числах июля переехали в Комарово. Друзья даже не успели как следует попрощаться. Илья только и успел крикнуть другу, высовываясь из новенькой «Волги»: «Приезжай ко мне, Юра! Я буду очень тебя ждать! Приезжай скорей!»

Под присмотром бабушки летняя свобода Ирсанова не ограничивалась. От него требовалось только одно: встав утром, позавтракать, убрать свою комнату, по возможности придти к обеду, в течение дня все же показываться в доме и возвращаться домой не позднее двенадцати ночи. Если бабушке требовалась помощь по дому или в течение дня надо было сходить в магазин за картошкой «и прочим», это обсуждалось накануне. Во все иные часы дня Юра Ирсанов был совершенно свободен. Но когда на даче появлялись родители и задерживались в Озерках иногда по неделям, жизнь Юра становилась затруднительной в том смысле, что мать и отец, особенно мама, требовали его постоянного присутствия.

Юра был их поздним ребенком и, как все поздние дети, был предметом безумного обожания своих родителей, их беспокойства и заботы. Отец требовал от сына постоянного отчета о прочитанных книгах, особенно исторических, а мать терзала подростка иностранными языками и многочасовыми уроками музыки (с этой целью на дачу был перевезен их старый рояль). В такие дни каникулы превращались для Ирсанова в бесконечную тяготу и единственным утешением было бабушкино «потерпи чуток, скоро они уедут снова, потерпи». Однако всякому терпению когда-нибудь приходит конец.

Ирсанов приехал к Илье в Комарово утром и только на один день с тем, чтобы к вечеру успеть на обратную электричку. В любом случае он должен был вернуться в Озерки «не позднее десяти вечера». Но в течение дня мальчики заигрались — съездили на велосипедах в Зеленогорск по узкой асфальтовой ленте, идущей вдоль побережья Финского залива, угощались там мороженым и лимонадом, играли в каком- то доме отдыха в настольный теннис, обедали в привокзальной закусочной сочными сосисками и вернулись в Комарово совсем по другой, лесной дороге пешком, иногда садясь на велосипеды, в пути болтая обо всем на свете, на ходу подбирая придорожную землянику на маленьких открытых солнцу взгорках и полянках, слушая певчих птиц, иногда перекрываемых мерным рокотом пролетавших над лесом вертолетов пожарной инспекции... Вернувшись в Комарово, задремали у телевизора, и когда Ирсанов опомнился, ни о какой электричке не могло быть и речи.

Сначала Ирсанов огорчился, но огорчение это очень скоро улетучилось, ибо общеизвестно, что одним из наиболее существенных признаков юности является необходимость кого-нибудь мучить и волновать. «Они же знают, что ты у меня, Юра! Поедешь утром. Какая разница?!» — ободрил Ирсанова веселый Илья. Эти слова друга и в самом деле успокоили Ирсанова и он больше не думал о родителях. «А может, я еще успею? На последнюю? » — сказал он Илье только затем, чтобы что-то сказать, потому что возвращаться в свои Озерки Ирсанову сейчас совсем не хотелось.

Погасший телевизор не только не убавил света в столовой, но сделал ее еще светлей: широкое окно комнаты было распахнуто настежь и потому открывало небесный свод, как бы приподнявшийся на остриях высокоствольных елей, начинавших свой рост на некотором расстоянии от окна. ^ Небо было светлым и беззвездным, и потому стволы деревьев еще не казались черными, а только темными, и листья ближних кустов сирени еще зеленели густым изумрудом, еще вздрагивали в них птичьи тени и редкие их голоса. В дачных окнах вокруг еще не зажигали света, но кое-где лампочки уже вспыхнули на отдельных крылечках, свидетельствуя этим наличие обитателей в разной высоты и окраски дачных домиках и домах. Спать уже совсем расхотелось, да и как можно спать в такую дивную ночь! И мальчики решили поехать на Щучье озеро и выкупаться там в ночной и, должно быть, теплой воде. Ирсанов еще ни разу в жизни не плавал в ночной воде, поэтому предложение Ильи искупаться в лесном озере прямо сейчас, в такую чудесную ночь, он принял сразу и безоговорочно. «А дорога туда совсем как в сказке, Юра! Днем, правда, там есть народ и полно машин. Но зато ночью — прелесть. Я уже купался так два раза. Здорово!».

Побросав свои велосипеды у берега на мелкие черничные кусты, чем вспугнули задремавших уток, мальчики мигом стянули с себя ковбойки (так в те далекие годы назывались все без исключения мужские рубашки в клетку) и шорты, а Илья сбросил с себя и плавки, чем ввел в некоторое замешательство Ирсанова, сильно возмужавшего в минувшую зиму и теперь относившегося в своему телу настороженно и чутко, ища в книжном шкафу отца объяснения происходящим в нем переменам.