Два балета Джорджа Баланчина - Трифонов Геннадий. Страница 7

Он был на голову выше Ильи. Его жилистое и вместе мускулистое тело благодаря плаванию и баскетболу, в который он играл всю зиму в спортивной секции их школы, за зиму вытянулось, а плечи, как у всех пловцов, приобрели широкий разворот, в котором отлично читались все мышцы шеи, рук и груди. Все в его облике уже полностью исключало подростковую угловатость, с каждым следующим витком развития становилось гармоничным и отчетливо мужским. Все это вызывало в Илье волнение и в какие-то минуты это волнение Ильи бессознательно передавалось сегодня самому Ирсанову. Несколько раз за этот день Ирсанов ловил на себе взгляд Ильи. Тот вскидывал на Ирсанова свои густые ресницы и чему-то улыбался. И Ирсанов улыбался в ответ Илье, но чувствовал, как при этом загораются его щеки, увлажняются ладони и дыхание становится прерывистым и резким. И это тоже не ускользало от Ильи. Иногда он ловко садился на свой велосипед и, привстав на педалях, устремлялся вперед, а Ирсанов, тоже набирая скорость, догонял Илью и по мере приближения к нему даже подумал: «Хорошо бы, если бы у него не было велосипеда. Тогда я посадил бы его на раму своего и он был бы сейчас совсем рядом». От такой мысли у Ирсанова начинала кружиться голова, и он дважды даже терял управление велосипедом и чуть не врезался в какую-то толстую сосну. Илья замечал и это и заливался смехом, и вырывался вперед...

Оглядевшись вокруг, Ирсанов решил последовать примеру Ильи и тоже снял с себя свои новенькие ярко-красные плавки и кинулся в темную ночную воду, с шумом ее рассекая сильными бросками рук. Однако, когда он заметил, что Илья плавает значительно хуже, он счел неуместным демонстрировать перед ним свое мастерство и стал плавать «как все» — спокойно и тихо...

Вода в озере была теплой, она то темнела, то серебрилась, отражая в себе окружающий озеро лес — ближний и дальний, взлетавших над водой уток, огонек дальнего костра на том берегу и узкую ленту дымка над ним. И даже мотив чьей-то песни у костра, и маленькую лодочку, вдруг возникшую на озерной глади с одиноким и сосредоточенным на своем занятии рыболовом, и возникшую в небе одинокую звезду — яркую и покачивающуюся в небесах и в кругах ночной воды...

Первым из воды вышел Илья. Поднявшись на берег, он оглянулся назад и позвал Ирсанова к себе, высоко вскинув руку. Ирсанов видел теперь Илью, что называется, всего-всего, и этот новый взгляд на Илью несколько смутил Ирсанова. Он вдруг вспомнил, что уже видел однажды точно такого же мальчика, точнее, полумальчика-полудевочку с длинными по плечам волосами в одном из залов Русского музея. Тот мраморный мальчик сидел на пеньке, широко расставив ноги, его голова была украшена военным шлемом, и он таинственно улыбался — совсем как Илья сегодня. А потом, уже в Эрмитаже, Ирсанов снова увидел точно такого же мальчика. Он стоял, прислонясь к стволу кем-то спиленного дерева, стройный и нежный. Его кудрявая головка была убрана забавным колпачком. Мальчик правой рукой как бы поливал себя водой из кувшина, а в его левой руке был маленький колокольчик. Именно вскинутая сейчас вверх рука Ильи воспроизвела в художественном воображении Ирсанова того Торвальдсеновского Ганимеда, который некогда по прихоти Зевса был похищен Орлом и вознесен на Олимп, где Ганимед стал виночерпием. И там, в пышных и холодных Эрмитажных залах, куда этой зимой Ирсанов ходил довольно часто, ему захотелось оказаться Зевсом и похитить этого мраморного мальчика, чтобы слегка прикоснуться к нему своей ладонью...

Однако Ирсанов все не спешил выходить из воды. К тому были у него особые причины. Именно сейчас, именно сейчас собственная нагота вызывала в нем определенное стеснение перед Ильей, который, стоя на берегу, медленно вытирался длинным вафельным полотенцем, попеременно приподнимая то одну, то другую ногу, поворачиваясь то лицом к Ирсанову, то спиной, и теперь Ирсанов все улавливал момент, когда Илья вновь окажется к нему спиной, чтобы ему, Ирсанову, стало ловчее выйти из воды, оставшись незамеченным. И такой момент возник. Ирсанов быстро выскочил на берег и, оказавшись рядом с Ильей, быстрым движением рук схватил свободный конец полотенца и стал скоро вытираться, не заметив, как по мере вытирания их тела сближаются. «Господи, — подумал в эту минуту Ирсанов, — что это со мной ?..» Но Илья не дал Ирсанову докончить свое размышление. Он вдруг сильно прижался к другу, и Ирсанов — без малейшего к тому эротического движения — тоже прижался к Илье, свободной от полотенца рукой проводя по влажным локонам Ильи... Он уже не замечал, как полотенце выпало из пальцев и как они — уже прикоснулись к прохладной Ильюшиной коже сначала возле его лопаток, а после сами собой побежали вниз...

От этих движений Ирсанова маленький Илья вдруг весь задрожал и, обхватив его за шею двумя руками, очень сильно к нему прижался — всем своим прохладным телом, вдруг потеплевшим и даже разгорячившимся...

– Поцелуй меня сейчас, пожалуйста... — эти свои слова Илья произнес совсем шепотом.

– Но ты ведь не девочка? — громко сказал Юра, слегка отстраняясь от Ильи. Но руки не слушались Ирсанова и еще крепче прижимали к себе тело Ильи...

– Поцелуй, поцелуй, — шептал Илья с жаром. Ирсанов поцеловал Илью — легко, чуть касаясь его раскрасневшихся полных губ.

– Не так, — сказал Илья.

– А как? — громко спросил Ирсанов и незаметно для себя приподнял Илью к своему лицу так, что теперь обе крупные ладони Ирсанова упирались в широкие продолговатые ягодицы Ильи, вздрагивающие, то делавшиеся под пальцами Ирсанова округло-крепкими, то чуть слабыми, и вновь крепкими...

– По-настоящему, сильно-сильно, — сказал Илья уже громко и закрыл глаза, губами упираясь в приоткрытый рот друга. Захватив губы Ильи своими, Ирсанов поцеловал Илью долгим поцелуем, чувствуя, как Илья водит кончиком своего языка по его небу.

– Вот-вот, вот так, еще сильней. Можешь? — быстро сказал Илья, в благодарность целуя Ирсанова в щеки и глаза.

– Могу, — выговорил Ирсанов. Но вместо Илюшиных губ стал целовать его лицо, жадно переходя к шее и плечам Ильи... В этот момент его напрягшееся тело пронзила сладкая, уже знакомая его ночным сновидениям, боль. Сердце забилось быстро-быстро. В голове что-то словно оборвалось, а ноги, как в воде во время плавания, больно свело. В эту минуту Илья переместил свои легкие руки с шеи Ирсанова за его спину и тесно, теснее чем прежде, прижался к вспыхнувшему Ирсанову.

Наконец сообразив, что с ним случилось, Ирсанов отстранился от Ильи с неожиданными для себя словами: — Прости, Ильюша. Я не хотел... Как ужасно получилось...

Ирсанов бросился вытирать полотенцем живот Ильи, по которому медленно стекала вниз резко пахнущая молочная жидкость...

– И ничего ужасного, — бодро и громко сказал Илья. — Я сам вытрусь, Юра. — Это совсем даже не ужасно.

– А что же тогда, если не ужасно ? — глухо спросил Ирсанов, перестав руками искать свои плавки и, сидя на своей рубашке, уткнул голову в колени.

– Не знаю, — почему-то шепотом произнес Илья, во всю длину растянувшись на разостланном полотенце и положив свою кудрявую голову на обе руки лицом к Ирсанову. — Ляг лучше рядом. Я подвинусь. Ляг. — Развернувшись на одном месте, приподнявшись на руках, Ирсанов лег рядом с Ильей. — Ну вот видишь, как удобно.

Какое-то время оба мальчика лежали молча — Илья не изменяя своего положения, а Ирсанов лежал сейчас на спине, запрокинув руки за голову и широко открытыми глазами смотрел в начинавшее светлеть ночное небо.

– А правда, Юра, странно, что нет комаров? Комарово, а комаров нет.

– Правда, — тихо сказал Ирсанов. Он мог бы и хотел бы сейчас сказать Илье совсем другие слова, единственные, но он не знал в точности, какие именно, и потому снова замолчал.

– Ты что, спишь, Юра? — тихо спросил Илья, увидев, что Ирсанов закрыл глаза. — Тебе не холодно?

– Нет. Не сплю. Очень тепло. Даже жарко. А что?

– А тебе было приятно, когда...

– Что «когда»? — перебил Ирсанов, и дыхание его снова участилось.