Аритмия (СИ) - Джолос Анна. Страница 132
Мне пришлось приложить немало усилий для того, чтобы его угомонить. Боюсь, еще немного — и нас просто выгнали бы из больницы…
— Пожалуйста, никаких нервных потрясений, — предупреждает врач, строго глядя на нас.
Рома обещает, что все будет как надо, однако уже тридцать секунд спустя его ор разносится на всю палату.
Нам нельзя тут находиться. Посещения разрешены лишь ближайшим родственникам и то в определенное время, однако Игорь Владимирович сумел договориться. Скорее всего эта просьба имеет вполне себе материальную цену, но сейчас, говоря откровенно, я способна думать лишь об одном. О том, как сильно я хочу увидеть Яна…
— Абрамыч!
— Осторожнее с ним, — только и успеваю произнести до того, как Рома, подобно урагану Катрина, обрушивается на вышеупомянутого товарища.
Сашка рассказала мне некоторые детали произошедшего, которые она узнала от своего отца, подполковника полиции, навестившего Яна накануне. И лучше бы я об этих деталях ничего не знала, ведь сейчас, глядя на избитого, бледного парня, лежащего в постели, мысли снова начинают вращаться вокруг того, что случилось в его квартире.
Нанести тяжкие телесные повреждения, ранить огнестрельным оружием, пристегнуть живого человека наручниками к батарее, хладнокровно полить его бензином и поджечь квартиру… Это какими ублюдками нужно быть? У меня в голове не укладывается. Как и то, что Каримов-старший целенаправленно спланировал для Яна именно такую погибель. От огня…
— Кучеряяявый, ох, как же я очканул, Кучерявый! — гундосит Рома, скидывая ботинки и бесцеремонно забираясь прямо на больничную койку.
— Беркут…
— Братан! — сипит тот, обнимая его.
— Тише. Ребра…
— Не сдавливай его так сильно, нельзя, — вмешиваюсь робко, по-прежнему стоя у окна.
Но Беркутов как будто не слышит. Стискивает друга мертвой хваткой и конвульсивно сотрясается всем телом.
— Кучерявый… Братан… Живой… — надтреснуто звучит его голос в образовавшейся тишине. Неуютной и отчего-то неловкой.
Мы с Яном встречаемся глазами, и я изо всех сил пытаюсь не расплакаться.
Наверное, силу дружбы этих двоих в полной мере я чувствую только сейчас. Именно вот в эту самую секунду, когда смотрю на них.
Такие взрослые, и вместе с тем они сейчас совсем как дети. Недовольный, задушенный железными объятиями Ян и эмоционально разбитый Рома. Рома, не пытающийся «держать лицо» и скрывать свои слезы.
— Заканчивай этот спектакль, — сконфуженно просит Ян, пару раз хлопнув его по спине. — Слезь с меня, придурок.
Кашляет, и лишь тогда Рома его отпускает.
— Выглядишь ужасно, — скривившись, заключает этот идиот.
— Мне как-то плевать.
— Но все равно, красавчик. Правда, Дашкет? — прилетает мне неожиданно.
— Угу, — выдаю убито, глотая скатывающуюся по щекам влагу. Потому что то, что я вижу, очень меня тревожит. Ну живого же места нет… Весь в гематомах, синяках и ссадинах. Рука в гипсе. Нога перемотана.
— Беркут, глянька-ка, все целы? — Ян демонстрирует идеальные зубы.
— Вроде да, — заглядывая ему в рот, констатирует тот.
Ну что за придурки!
— Из тебя вытащили две пули, ты в курсе? — Рома хлопает его по ноге. Той самой.
— СУКА ПЕРНАТАЯ! — взвыв от боли, матерится Ян.
— Прости, Кучерявый, прости, — принимается извиняться нерадивый посетитель.
— Ты совсем уже? — не выдержав, ругаюсь на него.
— Я случайно, ей богу! — виновато косится на друга, до хруста стиснувшего челюсти. — Абрамыч, дружище, я так рад, что ты… тут, а не ТАМ. Мать такую ахинею начала нести. Мол Ян отдал жизнь Савке и все такое…
— Прекрати, Рома! Я сейчас выгоню тебя отсюда, — предупреждаю, рассердившись.
Нашел, что рассказывать.
— И как Чудик… себя чувствует? — слышу, с каким волнением Ян спрашивает о Савелии, и у самой сердце, болезненно трепыхнувшись, замирает.
— Состояние удовлетворительное, как уверяет старикашка-профессор. Нет, блин, ты можешь представить? Чудик возвращается к нам и фактически тут же мне звонит твой отец. Говорит, что ты… при смерти.
— Все, выйди отсюда, Беркутов! — качаю головой.
— Никуда я не пойду! — отмахивается раздраженно.
— У тебя язык как помело!
— А че я такого сказал? Я звездец как охерел! Труханул ни на шутку! Ехал в такси и рыдал как баба. Как я без него вообще? — дергано кивает в сторону Яна. — Мы со времен горшка вместе, понимаешь, Арсеньева? В один ссали! По очереди или вместе.
— Избавь нас от стремных подробностей, Беркут, — усмехнувшись, комментирует Ян этот его эмоциональный монолог.
— Мы вместе отгребали от предков за регулярное хулиганство, таскали друг друга в состоянии-нестояния и бесчисленное количество раз дрались плечом к плечу, — продолжает Рома. — На пару переболели ветрянкой. Трижды угоняли соседский ИЖ и даже козу у бабки в деревне доили!
Вскидываю бровь. Прям представила.
— Правда оказалось, что это козел, — дополняет свой рассказ Рома.
— Я сразу сказал тебе, что это козел.
— А каким шлангом их отличишь? — зыркает на Яна. — Рогатые, бородатые. С тыла зашел, ниче не понял.
— Он жутко вонял. И у него была челка.
— Пффф! ЧЁЛКА! И что?
— Идиот… — Кучерявый закатывает глаза и пытается принять сидячее положение.
— Он долбанул меня копытом. Еще и бодать начал в зад.
— Ну еще бы… — Абрамов снова кашляет, непроизвольно прижимая руку к груди.
— Мне было шесть, я че эксперт по козам? — оправдывается Рома и ржет.
— Иди погуляй, эксперт по козам, — выдыхает Ян, откинувшись на подушку.
— Какой прозрачный намек, — Беркутов поджимает губы. — Вот и вся твоя радость от встречи с лучшим, между прочим, другом.
Ревностная интонация меня порядком удивляет.
— Ноги в руки, Беркут. Нам с Дариной надо поговорить.
— И о чем это? — нехотя поднимается с постели.
— Не твое птичье дело, — Ян стреляет в него красноречивым взглядом.
— Пооонял. Лямур-тужур, все дела… — вздыхает тот удрученно.
— Заткнись.
— Prompt rétablissement, joli! Au revoir! [28] Не буду мешать голубкам.
— Иди уже.
— Выпью еще один стакан паршивого кофе и прилягу в коридоре. Раз мое общество никому не нужно… — удаляясь, обиженно ворчит себе под нос.
Как только за Ромой закрывается дверь, я, напряженно вздохнув, подхожу к больничной кровати.
Закусываю губу, рассматриваю Яна вблизи, и каждый синяк — ножом по сердцу.
— Все не так плохо, — бравирует, замечая мое волнение, вызванное его состоянием.
— Да уж конечно…
Готова разрыдаться, но старательно держу себя в руках. Я ведь отлично помню, как он воспринимает сочувствие.
— Не говори, что сидела у палаты все это время, — зеркально инспектирует мой внешний вид и берет за руку.
— А где же мне еще быть? — непроизвольно вздрагиваю от соприкосновения наших пальцев. — Ты здесь. Я тоже…
Вытираю рукавом толстовки упрямые слезы.
Не раскисать. Не раскисать. Не раскисать! Но как же сложно после всего случившегося выдать что-то правильное. Самое важное. Самое необходимое.
— Не плачь, Арсеньева, — настойчиво тянет на себя, и я осторожно присаживаюсь на край постели. — Испугалась?
— Ты не пришел, и я сразу почувствовала что-то плохое.
— Долго… ждала меня в парке? — сильнее сжимает мою ладонь.
— Долго. Надо было сразу ехать в квартиру, а я…
— Спятила? — вполне ожидаемо злится. — Вот только тебя там не хватало!
— Они могли… — зажмуриваюсь и закрываю лицо рукой. — Могли убить тебя, Ян…
— Прежде, чем сдохнуть, как минимум хотелось бы услышать твой ответ по поводу нас, — сразу напрямую выдает он. — Только давай договоримся о честном диалоге. Говори, как есть. Поняла?
Нервничает? Или мне это только кажется?
— Я…
— Не вздумай включать альтруиста [29] и с ходу менять свое решение.