На широкий простор - Колас Якуб Михайлович. Страница 16

За ним молча поднялись остальные, построились и пошли дальше. Через несколько минут их догнал всадник.

— Кого ведете? — спросил офицер, поравнявшись с ними.

Сердце у Коряги упало. Не ожидая, когда Булякин ответит, он сам сказал:

— Перебежчик!

— Ну, валяй! — скомандовал офицер и помчался дальше.

— Молодец ты, брат, нашел что ответить! — похвалил Корягу Булякин.

— Так мы и будем тебя называть, — прибавил Петручок.

— Ты, брат, не бойся, скажем: перебежчика привели, — откликнулся Охрименко.

Сергей увидел, что конвойные будут держать его сторону и что они, во всяком случае, не враги его.

— Только вот что, братцы, — сказал Петручок, — не покажется ли подозрительным, что перебежчика три солдата ведут?

Сергею и самому казалось не совсем удобным, что его ведут под таким строгим конвоем. Сказать же об этом раньше он не отваживался.

Теперь этот вопрос обсудили все вместе, и было постановлено: Булякин поведет Корягу к коменданту один, а Охрименко и Петручок просто куда-нибудь спрячутся.

Уже начинало всходить солнце, когда они подошли к станции железной дороги, где находился комендант, к которому вели Корягу.

Вся станция была забита вагонами и паровозами.

Из вагонов то и дело выходили офицеры с царскими погонами на плечах, и все так ясно напоминало обстановку царского времени, от которого Коряга уже успел отвыкнуть, что он почувствовал себя совсем одиноким во вражеском окружении.

«Только бы все сошло благополучно и скорей бы», — думал Коряга, а в голове его складывался план побега в свою боевую семью, к товарищам.

Его радовала мысль, что, может быть, он не один вернется в свой полк, а с друзьями, которых нашел здесь.

Ох, и будет о чем поговорить!

Охрименко с Петручком отстали, а Коряга с Булякиным шли еще некоторое время вдоль железной дороги. Казалось, что идут они необычайно долго. Иногда им встречались офицеры, и некоторые из них, бросив взгляд на Корягу, говорили:

— Ишь ты, защитник пролетариата!

Прошли мимо броневика, на нем красовалась надпись: «Слава офицера».

Ему вспомнилось, что у этого броневика были частые стычки с их броневиком «Черноморец». Об этих стычках много было разговоров в полку.

Вот они уже обогнули почти всю станцию. На запасном пути, недалеко от семафора, стоял вагон с надписью: «Комендант».

Здесь Булякин сдал своего пленного дежурному солдату:

— Перебежчик! Приказано отвести к коменданту.

Солдат принял Корягу, а Булякин пошел обратно.

Комендант, молодой подпоручик, сидел за столом и, сдвинув брови, посмотрел на Корягу. Здесь же в вагоне, в углу возле окна, стоял еще один солдат, как видно вестовой.

Коряга не обратил на него внимания. Зато солдат посмотрел на Корягу очень внимательно.

— Откуда прибыл?

— Из тридцать четвертого полка.

— Как отвечаешь офицеру? — напустился на него комендант.

— Товарищ комендант, отвечаю, как умею.

— Что? Товарищ? Какой я тебе товарищ? — гневно блеснул глазами комендант и даже подскочил.

Коряга стоял как ошпаренный.

— Шомполов захотел? Привыкли там, сукины сыны! Ты коммунист? Что-то мне не нравится твое рыло!

Коряга стоял, а внутри у него все клокотало.

И тут случилось то, чего Коряга никак не ожидал.

Из угла вагона ровным, деревянным шагом выступил солдат. Это был настоящий перебежчик из тридцать четвертого полка и из той самой роты, в которой служил Коряга.

Взяв под козырек, он отрапортовал:

— Господин комендант, дозвольте доложить: он коммунист и есть!

Потемнело в глазах у Сергея. Весь белый свет с его просторами — небо, земля, лес и овраги, которые еще недавно он видел, завертелись, мелькнули у него перед глазами. Не помня ничего, не думая ни о чем, поддавшись одному охватившему его чувству, сильному, неуемному, он крепко сжал кулаки и ринулся на коменданта. Солдат толкнул его в бок, и только макушку головы коменданта задел кулак Сергея Коряги и сбил с него шапку.

Разъяренный комендант выхватил револьвер, выстрелил два раза. Вбежал дежурный солдат.

Сергей Коряга, бледный, с помутневшими глазами, стоял, прислонившись к стене, и правой рукой держался за левый бок: оттуда била кровь.

— Достреливай, помещичий прохвост, скоро ты лишишься и этого удовольствия, — успел промолвить Сергей Коряга и свалился на пол.

На следующий день на рассвете Петручок и Охрименко принесли с собой в стан красных весть о том, что стало с Сергеем Корягой.

1923

УЧИТЕЛЬ ЛОБАНОВИЧ

(Из трилогии «На росстанях»)

Эх, и погодка стоит на Полесье!

Только старые люди помнят такие погожие дни. Теплынь, тишина, солнце. В синей дымке нежатся дали. Золотисто-красная листва неподвижно свисает с ветвей высоких вязов. Темные ночи полны какого-то торжественного покоя, и небо, кажется, ниже склонилось к земле, чтобы подслушать ее извечные жалобы. А яркие, крупные звезды, словно алмазы, усыпают небо, дрожат, переливаются всеми цветами радуги, о чем-то безмерно великом говорят душе, зовут шире расправить крылья и лететь в далекие просторы, раздвинуть тесные границы омраченной заботами жизни и узнать еще неизведанную радость.

— Эх, погодка, погодка!

Начинают во второй раз зацветать сады. Старые люди говорят, что это к тяжелому году…

Ожила выгоновская школа. Звенят детские голоса. На просторной площадке возле школы так славно поиграть во время переменок! Около двадцати новичков записалось в первый же день приема, но среди них нет ни одной девочки, хотя учитель сделал все, что мог, чтобы привлечь их к учению. Крестьяне находили, что девчатам наука не нужна: и так с бабами трудно сладить, а что из них будет, если еще учеными станут! Хлопцы и то не все ходят в школу, так пускай девчата сидят дома да кудель прядут.

Беседуя с крестьянами на эту тему, узнал Лобанович от одной молодицы, почему матери не пускают дочерей в школу. Лет пять назад ходила учиться одна девочка, одна на всю школу, и училась она хорошо, да заболела как-то зимой и померла. Наверное, с ученья и болезнь приключилась — так думают матери, и никто из них после этого не отваживается послать свою дочку в школу.

Теперь у Лобановича уже есть небольшой учительский опыт. Пока что он больше играет с детьми, чем учит их, — пусть привыкают к школе, осваиваются, постепенно втягиваются в свою новую жизнь, и он занимается с ними только до обеда. А среди малышей есть славные ребятки, взять хотя бы Алесика Грылюка. Алесик выглядит заброшенным и одет беднее всех. Рубашка на нем рваная, немытая, заношенная.

— Почему ты такой грязный? — спрашивает его учитель.

Алесик молчит. За него отвечают мальчики:

— Он сирота, у него мать умерла.

Алесик печально склоняет головку и тихонько перебирает пальчиками по парте. Жалко малыша. Лобанович молчит, смотрит на него, потом подходит и ласково говорит:

— А все же, братец, ты уже сам умыться можешь.

Заходит разговор о чистоте — ведь все мальчишки не безгрешны в этом отношении. Волосы у них длинные, нечесаные; присмотришься — вши ползают; руки — хоть репу сей.

В школе есть машинка для стрижки. На школьном дворе во время перемены стрижет учитель своих маленьких учеников. Детям очень интересно смотреть, как срезаются ровными рядами пряди волос; они тычут пальцами в голову, указывают на грязь. Потом под наблюдением учителя моют остриженные головы, лица и уши.

Работа в школе помогает Лобановичу быстрее «пустить корни» на новом месте, глубже ощутить полноту жизни. Пока не все ученики собрались в школу, у него остается свободное время. За несколько дней обошел он все окрестности, осмотрел дороги и тропинки — ведь в этом знакомстве с новыми местами всегда есть нечто свежее и интересное. А недавно ездил и в Пинск. Связь с городом простая и легкая: три раза в неделю посылает волость подводу на почту. В Пинске же он и лавку себе облюбовал, где можно брать кое-что в долг, деньги ведь не всегда бывают в кармане. Для Алесика он купил бумазейную рубашку и поясок — жалко было заброшенного мальчика и хотелось чем-нибудь скрасить его жизнь.