Охота на магов: путь к возмездию (СИ) - Росс Элеонора. Страница 87

— И как ты хочешь отомстить? — придвинулась к нему Илекс, чуть ли не шепча. — Я помню, как ты однажды каким-то раствором намазал щеки мальчику, и, как проснувшись, он ходил с красным лицом. С раздражением на коже. До того чесался, что расцарапал себя, бедненький.

— А… это. Все это помню, конечно. А было… как его?.. — он насупился, почесывая затылок. — Деатрод! Вот, чем я ему лицо разукрасил. Всегда плохо запоминаю названия.

— Подожди… Деатрод? — с сомнение спросила Афелиса, будто прозвучало нечто поразительное. И, впрочем, это было правдой. — И где, боюсь спросить, ты его раздобыл? Неужели в лаборатории украл? Своровал! И что, разъело кожу у мальчишки?

— Еще как… — брови нахмурились в отвращении. В голове предстал образ словно сгоревшего, уродского лица, что рвота поступала в глотку. — Но это того стоило, — он оглянулся и застыл в предвкушении ругани. — Вы не видели, какой он хулиган и что творил с девушками. Просто мерзость! Я отомстил ему за всех, чтобы уж точно никого не трогал.

Афелиса не двигалась в немом удивлении. Это признание взбудоражило, и усталость во взгляде, как рукой сняло. Одна мысль до жути волновала, испепеляла ее: «Как и где он достал Деатрод?» Опасное зелье, на которое возлагался запрет среди всех жрецов, колдунов и высших лиц. Неужели Элид насколько хитрый и скользкий, что ни один очевидец вмиг не доложил о краже? Быть не может! Все храниться под надзором жрецов, не высовывавшихся из лабораторий. Тогда что, подкупил? Одна мысль затмевала другую своим безумством. Стены каюты впитали в себя острое, несладкое ожидание… Однако, чего? Объяснений, раскаяний, а может, веселый нрав Элида вновь намерился пошалить и сознаться? Все, как статуи, переглядывались: ни эмоций, ни восклицаний, лишь полнейшая пустота, устрашающая виновника все ярче и сильнее. Ошеломление — вот, что во всю красу разлилось на лицах! Анариэль молча побрел к выходу, но после развернулся. Пустые глаза его вглядывались в Афелису, и чудовищное волнение затрепеталось в нем, будто бабочка, запутавшаяся в паутине, отчаянно машет крыльями, но свобода вовсе не раскрывает объятий — все тщетно.

В один миг вся Диамет преобразилась: запылала злость, а какая — способная побудить ее переступить через негодование благоразумия и к чертам вырвать ему голову! Лоб нахмурился, дыхание стало порывистым, неровным: кажется, вот-вот, и вся гниль выплеснется из ее уст. Анариэль всполошился, замученный страшной тревогой, он ни слова, ни жеста не выразил, а стоял, как приговоренный, да и наблюдал, какой разгром наступит тотчас! И чего же он так боялся: неужели за Элида? На него, впрочем, было наплевать, а вот на Афелису и ее трещины в чести — страсть, как тянуло под глубины океана. Такой гнев и застывшее дыхание удивительны, если бы было одно случайное происшествие. Но Деатрод! Запрещен, и нарушение карается казнью. Почему же именно ему под руку попался этот маленький бутыль? Почему судьба не соблаговолила направить мстительные пальчики совсем в другой угол? Как печалили и страшили мысли Элида! Теперь его имя, бывалое гордым и значимым в кругах своих товарищей, превратиться в посмешище, полной позор, истинное уродство! «Только и плюй на такую честь опозоренную! — думал он, выжидая всем существом гневную тираду. — И зачем, зачем проговорился? Точно язык себе отрежу! Сегодня! После выговора! Как раз в кармане есть нож… не заточенный. Прошу у кого-нибудь… Скажу, что нужно вредную, гибкую веревку перерезать!»

— Где брал? Ответь мне, — удивление пронзило его. Только сдержанная злоба чувствовалась щекочущими нотками в ровном, спокойным голосе. — Ты это прекращай, Элид. Немедленно. Задержек не терплю.

Но звучал он серьезно, как никогда. Кажется, что впервые ее лицо до того окаменело, что все чувства стерлись. Элид лишь втянул голову в плечи, пожимая ими, и как дурак, спрашивал у самого себя.

— Взял… Да, где? — переспросил он, глядя искоса. — Это случайно получилось…

— Как это случайно, Элид? Случайность завела тебя в лабораторию, ты случайно увидел те бутыльки и случайно взял, а затем случайно вылил бедняге на лицо? — дразнила его Афелиса, но вид у нее был поникший.

— Почти. Только немного не так. Я же говорю, что хотел отомстить. И сказал, что он натворил. Не прочитал, моя ошибка, и надеюсь, не роковая… Я сам не знаю, что меня тянуло. Вот правда! Честно слово свою даю!

— И ты знаешь, что происходит с такими негодяями, как ты? Повторюсь: твои действия порой необдуманны. Этого допускать нельзя. Из-за твоей мести, если кто-то узнает, слава обо мне пойдет не такая светлая. Никому, случаем, не рассказывал?

— Кому? — удивленно он раскрыл глаза. — Только вам рассказал, и обещаю хранить свое слово, что больше никто не узнает. Кстати, зачем вам нужен Деатрод, если он строго запрещен?

— Он не только калечит, но и лечит, — сказал Анариэль. — Его используют в медицине. Когда сшивают глубокие раны, но на швы наносят каплю Деатрода. Больно уж щипит, испробовал на себе, но зато спустя день-два будто и не дрался. Но у мальчишки шрама на лице не было, так что это преступление.

— Неправда, шрам был: маленький, у подбородка. Но Вы правы, неподобающе я поступил. Раскаиваюсь, — он вновь склонил голову. — Этого больше не повториться… Простите меня.

От своих слов будто стало тошно. Элид весь напрягся, отбрасывая банальности из своей головы: «Все равно никто не поймет эти мотивы моей мести так же, как и я». Вскоре в капитанскую каюту постучали: молодой человек в подпоясанной рубахе, с усталым, не выспавшимся лицом, покрытым щетиной, облокотился у порога, да и помалкивал. Ни звука не издавал до того, пока краем глаза Афелиса не увидела его и потрепала Анариэля по плечу. Приблизившись к нему, зашептала, едва ли носом не касаясь его уха. Обдало жгучим теплом. Чуть отстранившись, Анариэль кивнул, скорее заводя колдуна на палубу. Все же, коснулась: иллюзия намеренности распласталась на легкой улыбке, оберегая от мысли, что произошедшее — чистейшая случайность. Возможно и так, но огорчать и выводить себя из воодушевления жуть как не желалось, пусть хоть нож к шее наведут — радость, плюя на все предрассудки, будет тихо, неслышно ликовать в душе. Безлико и молча, как во время времена запрета гласности: таковы корни всех уроженцев Гроунстена — далекого, словно несуществующего больше острова, как только все чистое смеркло, улетело и вновь возвращается в свое гнездо: родное и желанное сердцу.

Пробил десятый час утра: каюта опустела, вся жизнь потихоньку вылезла на палубу. Афелиса, встав под ясным небосводом, пустилась вверх по лестнице, и вот, штурвал! Огромное, деревянное колесо, вовсе не лакированное — острые щепки впивались в грубую кожу, заставляли поморщиться и проклинать вальяжный труд колдунов. И каковы искры разочарования в глазах! Какой раз все попытки поймать господина Яромила напрасны? Будто насмехались они, кричали в один голос: «Все напрасно!». Теперь уж и в ней происходило зарождение этого понятия.

Обернувшись на незваного гостя, Бозольд окинул ее внимательным, оценивающим взглядом. Большие, светлые глаза зажмурились, сквозь волоски пышных усов пропускались проснувшиеся лучики. И прежде среди толпы мелькал этот образ: человек лет сорока, чрезвычайно привлекательными чертами лица, выражение которых менялось по обстоятельствам. Изменялось с необыкновенной быстротой, переходя от самого светлого, до самого угрюмого и мрачного, точно какая-нибудь пружинка внутри него соскочит вдруг. Остановившись в нескольких шагах от него, девушка спросила:

— И где же капитан Яромил? Неужели еще не вставал за штурвал?

— Понимаете… — мялся он, сконфуженный и виновный. Давеча Бозольд, кажется, никогда не встречался с высшими кругами, а тут — настоящая честь! Грех облажаться, упасть в грязь лицом, испачкав и разорвав имя и честь. Длинные, изящные пальцы вцепились в колесо, точно тотчас исцарапают. Мрак лица озаряло солнце — звезда всего Млечного пути: ужаснейших бед, столкновений, и порождение прекрасного… Только вот, все красоты разбились. — Господин Яромил непременно окажет Вам честь. Признаться, я и сам не понимаю, где он… Да, извините. Извините, что не могу услужить!