Ветер и крылья. Старые дороги - Гончарова Галина Дмитриевна. Страница 3
Младший брат отца, дан Джакомо, давно плюнул на благородство рода, семнадцати лет от роду ушел из дома, умудрился удачно жениться – то есть обменял титул на деньги, взял в супруги дочку купца и усердно помогал ее отцу в торговле.
Дан Пьетро до такого не опускался.
Кое-как сводил концы с концами, получал скудную ренту от арендаторов, то одалживал денег у брата, когда выдавался неудачный год, то отдавал…
Мия знала, что о поездке ко двору и мечтать не приходится. Что удачный брак… вряд ли это возможно в ее положении. Основа удачного брака – приданое. Кроме клочка земли и полуразваленного дома, даже не замка, у отца ничего не было.
Деньги? Какие деньги?
Мия понимала, что ее судьба – или брак по расчету, или монашество. Но это было ДО беды, случившейся с отцом. А вот что будет сейчас?
Мама так и лежала на полу, и Мия решилась. Брат растерян, да он и на три года младше ее. Ему всего девять лет. Какие уж тут команды?
Слуги мечутся, младшие рыдают… Кто-то должен взять все это в руки? Кто-то должен… и выбора нет…
Маму свою Мия любила совершенно искренне. Но и оценивала достаточно трезво.
Слабая и хрупкая, эданна Фьора полностью соответствовала своему имени. Цветочек. Нежный и хрупкий. Изящная и грациозная, томная и воздушная… каким образом она родила четверых детей?
Не понять.
Но родила же… и воспитывала, и хозяйство вела, хотя и из рук вон плохо…
Воздушность – конечно, хорошо, но для хозяйства лучше на земле стоять двумя ногами. Иначе это плохо закончится.
Такими словами Мия не думала. Но понимала, что на мать сейчас рассчитывать нельзя. А потому сделала первое, что ей пришло в голову.
Два шага вперед.
А потом размахнулась – и отвесила первой же подвернувшейся под руку служанке звонкую затрещину.
– А ну молчать, дура!
Служанка замолчала просто от шока.
Ладно бы эданна… но чтобы ребенок? Ее? Вот ТАК?! Растерянность ньоры была видна невооруженным взглядом, но выть она перестала. А Мии того и требовалось.
– Ньор Симон! Немедленно займите людей делом! Конь отца наверняка не вычищен и не расседлан! Пошлите конюха за лекарем! И немедленно! Уберите беспорядок! Кровь надо смыть, полы посыпать свежим тростником! Мою мать – в спальню, и приставить к ней служанку! Малышню – к няньке! Выполняйте!
Ньор Симон, старший над слугами в доме, с уважением взглянул на девочку. Мия выглядела этакой очаровательной куколкой в кудряшках. Совсем как мать.
Светлые волосы, карие глаза раненой лани, большие и влажные, очаровательное, почти кукольное личико… тут было на что посмотреть! Тем более эданна Фьора одевала дочь на свой вкус: в кружева, шелка, оборки и рюшечки с бантиками. И кто бы мог ждать от девочки такого проявления характера?
Отец ее, дан Пьетро, между нами говоря, тоже силой воли не отличался.
Но… приказ получен. И засуетились слуги, которых и было-то всего четверо. Симон и лакей потащили эданну вверх по лестнице, в спальню, одна служанка пошла за ними, а вторая, которую ударила Мия, принялась сгребать с пола грязный тростник.
Мия вздохнула и подошла к ней.
– Прости меня, Анна.
– Мне сердиться не пристало, – буркнула женщина. – Все хорошо, дана.
– Лгать – против Господа. Падре на исповеди за ложь епитимью наложит, – прищурилась девочка. – Пойми, я не хотела тебя бить. Но если б крик не остановился… отцу лекарь нужен, матери на полу лежать нехорошо…
Анна подняла глаза от тростника.
– Вы, дана, лучше никому свой нрав не показывайте.
Мия даже головой помотала. А это, простите, здесь к чему сказано? Но Анна поняла и пояснила:
– Выглядите вы, что цветочек. А только из железа откованный. Такой и не сломаешь, и руки изрежешь… вы это никому не показывайте. Дурочке на свете жить всяко проще.
Мия кивнула.
– Спасибо за совет, Анна.
– Ничего, дана. Хоть бы дан Пьетро поправился…
Мия кивнула.
– Пойду к отцу. Пока не приехал лекарь… мать туда пускать нельзя, а то еще и ее в чувство приводить придется.
Спорить было сложно. Служанка опустила глаза и принялась усерднее сгребать тростник, которым был посыпан пол. И то сказать, давно пора было его обновить, вон, подгнил уже…
Ладно уж… чего на девочку сердиться.
Бывает…
Мия медленно поднималась в отцовскую спальню.
Она знала, куда понесли отца. Знала. Но…
Ей было страшно. Что бы она ни увидела… в любом случае рана отца – это серьезные проблемы. И хорошо еще, если он выздоровеет. И достаточно быстро…
А если нет?
Мия торопливо перекрестилась, отгоняя молитвой и знамением дурные мысли, но не ускорилась. Страшно же…
Вот и спальня отца.
И кровь на полу, кровь на кровати, кровь на одежде, на тряпках, которыми перетянут живот… как же ее много! Откуда в человеке столько?!
И сколько отец еще потерял по пути?!
Мия очень медленно, чтобы не потревожить, не причинить боли, принялась осматривать живот. Аккуратно разрезала заскорузлую тряпку, нитки, иголки, ножнички – все было у нее в маленьком кошельке на поясе. Не милостыня, как положено благородной дане, нет у них денег нищим подавать. Самим бы кто подал.
А вот такие, хозяйственные мелочи… когда у вас трое младших, брат и две сестры, кто-то да поранится. А то и одежду порвет…
И зашить требуется, и перевязать Мия могла… и крови не боялась.
– Кхм… дана…
Мия подняла глаза.
Томас, егерь, стоял неподалеку, просто тень от полога так падала, что Мия его не заметила.
– Ньор Томас?
– Дана Мия, там плохо все очень.
Мужчина все понял правильно. И приход девочки, и ее действия…
– Я послала за лекарем.
– Не знаю, сможет ли он помочь. Но лучше повязку не трогайте. Проклятый кабан… мы на уток охотились, а эта тварь через камыши мчалась, как будто сам дьявол погонял, мы и опомниться не успели. Он дана рванул – и дальше помчался. Мы подбегаем, а там живот распорот, внутренности на землю вывалились… ну мы уж кое-как… простите, дана.
Мия побелела.
Ранение в живот? Да такое?
Приговор.
Она, конечно, дождется лекаря. Она будет бороться до конца. Но…
– Надо написать дяде Джакомо. Все очень серьезно.
Томас кивнул.
А девочка-то умница. И не кричит, не орет, не бьется в истерике… другая б на ее месте… Впрочем, вот вам эданна Фьора. Тихо лежит в глубоком обмороке. А малышка решает, что надо сделать.
– Напишите, дана. Вы сумеете? А я сейчас и отвезу письмо-то… до Эвроны путь неблизкий. Пока доеду, пока дана Джакомо найду…
Мия закрыла глаза.
На секунду, только на секунду. А потом выпрямилась.
– Ньор Томас, прошу вас пока побыть с моим отцом. Я скоро вернусь.
И вышла. Писать письмо…
Так ли это легко – написать письмо?
Ну… если вы хорошо умеете писать – то да. Мия этим похвастаться не могла, как и остальные отпрыски рода Феретти.
Падре Уго их учил, конечно, и Мия могла что-то прочитать, и написать могла, хоть и с горем пополам, но…
Написать. А бумага в кабинете отца. Там же чернила и печать.
В кабинет отца запрещено заходить всем. Даже эданне Фьоре. Если отец узнает, он Мию просто выпорет. На конюшне. Хлыстом.
Один раз ей досталось за то, что она подглядывала за конюхом и служанкой… но это сейчас не важно. Ладно! Если отец выживет – пусть порет! Мия потерпит!
И девочка решительно вошла в кабинет.
Там было темно и прохладно, тяжелые бархатные шторы, бывшие некогда темно-зелеными, а сейчас скорее грязно-бурыми, практически не пропускали света.
Мия решительно раздернула их в стороны.
– Так…
В ящиках стола последовательно нашлись: бутылки, кинжал, пистоль (правда, сломанный), порох и пули, карты и дамские чулки сиреневого цвета, книжка с картинками, при виде которых Мия сначала покраснела, а потом подумала и сунула книжку себе за пазуху.
Вряд ли отец хватится пропажи в ближайшее время. Она успеет ее просмотреть… ну и прочитать, если получится. Читала Мия откровенно плохо и медленно.