За пять веков до Соломона (СИ) - Николенко Александр. Страница 5

— Отче… — начал было Моисей, но был прерван торопливыми шагами Везира, приближавшегося к трону с солнечной стороны. Подойдя на десять локтей, Везир остановился, замерев в почтительном поклоне. Видно, срочное дело имел, коли решился в неприемный час фараона тревожить. Сети повернул голову в сторону верного слуги, нахмурил брови неодобрительно, но потом тоже понял, что зазря Везир беспокоить не станет.

— Говори, — разрешающе махнул рукой, усаживаясь обратно на трон.

— Посольство нубийское прибыло, о, повелитель. Дары богатые принесли, мира просят. И, — Везир понизил голос до шепота, — Царь Нубийский старшую дочь в качестве залога мира долголетнего замуж за вашего сына сватает.

Моисей тихонечко прыснул, чтобы не заметил никто. Да, ничего не скажешь, — повезло Рамзесу! Заиметь пухлогубую жену-красавицу, темнее ночи черной, с отвисшими грудями! Но на то его доля такая — законного наследника трона.

Сети, видать, те же думы имел, потому как на его челе пролегли три большие складки, что случалось всегда, когда в великом гневе пребывал.

— Он что, собрался, МНЕ, наместнику Бога Солнца Ра, указывать за кого сына своего, Рамзеса, отдавать? — взревел фараон громче льва, так что придворные еще ниже посгибались, пряча взгляды в раскаленный песок.

— Нет, о, премудрый, — поспешил вставить Везир, — он предлагает Вам самому определить за кого из ваших многочисленных отпрысков дочь его женою пойдет.

— Ах, так. Тогда дело иное, — успокоился фараон. — Зови послов сюда.

Везир, однако, не торопился уходить, несмело с ноги на ногу переминаясь.

— Повелитель, послы нубийские еще и грамоту от их царя принесли.

— И что в грамоте той?

— Пишут, будто в последней схватке, победа не в честном бою была египтянам дарована. Не праведной волей богов. Мол, коварно в спину колесницы нубийцам ударили, из засады скрытой. Серчает нубийский царь, что не держит войско египетское древние традиции, праотцами завещанные. И сетует, что бесчестят имя твое, о, повелитель, неразумные полководцы.

Повисло такое тягостное молчание, что слышен был плеск волн могучего Нила, протекавшего за пятьсот локтей в стороне. Моисей вдруг почувствовал, как кровь отхлынула от лица, а в животе заворочался тяжелый комок, поднимаясь наверх к зажатому горлу. Медленно-медленно Сети голову повернул, постукивая по колену священным цепом Менаха. Узки были его очи, наполненные гневом.

— Говори, — бросил коротко.

— Отче, война затянулась. Шесть месяцев стояли мы у крепости, успеха не имея. Предводитель заперся и не хотел в чистом поле сходится. Вот и применил я хитрость малую, чтобы из-за стен крепостных его…

Царь в ярости хлыстнул себя по ноге золотым цепом, так что Моисей запнулся на полуслове.

— Ты что же делаешь, получив наше доверие? Погубить нас желаешь?

— Отче, я только…

— И с каких это пор, ты меня, наместника богов, перебивать отваживаешься? — на лице фараона широко раздувались покрасневшие ноздри, на шее напряглись все жилы. — Не знаешь что ли, какие жертвы богам ежедневно приносим, чтобы милостивы они были к земле Египетской? Отвечай, когда сам государь тебя спрашивает! — заорал Сети бешеным криком.

— Знаю, отче, — едва слышно прошептал Моисей.

— А, может, не ведомы тебе древние установления, самим Амоном дарованные?

— Ведомы, отче.

— Так повтори, что в завете Амоновом сказано!

Моисей, готовый сойти хоть в темное Осирисово царство, лишь бы немедля кончить эту муку, заикаясь, заговорил:

— Доблестью побеждай… а не хитростью… не засадами и не схватками ночными… не бегством притворным и ударом по неприятелю неожиданным… Войну не начинай объявления ее прежде… но, напротив, оповещай заранее… о часе и месте битвы предстоящей.

— Так где доблесть войска египетского? В спину ударе коварном? — не было предела фараоновой ярости. — Где честь твоя? Что боги скажут на деяния эти? Сколько жертв принести надобно будет, чтобы гнев их умилостивить?

Сети тяжело опустился на трон, погрузившись в нерадостные думы и устремив вдаль грозный взгляд. Моисей стоял, не двигаясь, затаив дыхание, боясь лишним шевелением вновь царский гнев вызвать. А фараон, забыв о непутевом сыне и обернувшись к Везиру, начал твердым голосом отдавать приказ:

— Послов нубийских щедро златом одари. Прикажи крепость ту — свидетеля позора и бесчестия нашего — дотла сжечь. А чтобы царь нубийский зла не держал, для него новую построй, на границе владений Египетских. Все ли ясно, что делать надобно?

— Да, повелитель, тотчас приступим, — Везир опять склонился в глубоком поклоне.

Моисей с трудом перевел дыхание, радуясь, что на миг оставлен без внимания. Радость, правда, оказалась недолгой.

— А ты, Моисей, поедешь лично к царю нубийскому прощения просить. В знак раскаянья искреннего и союза прочного, дочь его в жены возьмешь. Истинно, истинно говорю, именем Амона-Ра — Верховного Бога нашего! — фараон хлопнул в ладоши, окончательно утверждая свое решение.

Моисей мгновение не понимал, что происходит. А когда дошел до него размер огромной напасти, упал в ноги великому фараону, о страхах всех позабыв.

— Отче, прошу, не делай этого. Я ведь черную нубийку в глаза-то не видел ни разу. Как же могу жениться на ней?

Сети грозно нахмурился да цеп Менаха покрепче в руке сжал. Очень уж гневило его, когда кто против царской воли молвил что. И трижды приводила в ярость непокорность молодого сына, о чести забывшего. Тихо ответил он, но хуже громкого крика звенел зловещий голос:

— Встань и ступай решение отцовское исполнять!

— Но отче, я другую люблю. Рабыню из рода израильского. Я хотел просить, чтобы ты ей свободу даровал, и мы вместе жить могли.

— Ты что же, щенок шакалий, собрался повеление царское оспаривать? — слова Сети разнеслись по всему подворью, заставляя присутствующих людей поглубже втягивать голову в плечи. — Отказываешься Египту, тебя вскормившему, служить? И это после того, как меня и богов разгневал, о долге священном позабыв? В своем ли ты уме, отрок глупый? Или считаешь, что можно и меня, наместника богов на Земле, не слушать? Может, правы были те, кто предостерегал, что ты и вовсе на трон царский метишь? Тем вернее решение, убрать тебя из Уасета куда подальше!

Фараон тяжело дышал, очи сверкали бешенством, золотой венец сполз на лоб, и казалось, что священная кобра с короны, наклонившись вперед, готовится к смертельному броску. Моисей не выдержал яростного взгляда, отвел глаза, да проглотил горький комок в горле.

— Зови послов, — постепенно успокаиваясь, бросил Сети Везиру и опять повернулся к Моисею. — А ты попробуй еще хоть раз сказать что, против слова моего. Узнаешь тогда настоящий гнев царский!..

— За что, Гор — покровитель земель наших, наказываешь меня? Почему не хочешь, чтобы я был счастлив, живя с Мариам в столице египетской? Зачем посылаешь в чужие края с нелюбимой женой? — шептал Моисей, сидя на краю реки.

Выше по течению Нил был чистым и прозрачным. Но здесь, в Уасете — древнем городе Скипетра, который гораздо позже греки назовут Фивами, — здесь ноги тысяч рабов, каждый день разгружавших сотни барок, везших базальт и гранит из Верхнего Нила да известняк с западного берега, поднимали ил и песок, мутя воду на тысячу локтей вниз по течению. Делали это специально, чтобы шумом, топотом да громкими криками разогнать крокодилов и прочих гадов, живущих в воде. Не смотря ни на что, почти каждый месяц заблудившая рептилия калечила, а то и насмерть убивала одного из рабов. Крокодила сразу же на копия поднимали, принося в жертву Гору, который, как известно, во время борьбы за власть над Египтом со своим братом Сетом не раз превращался в речного царя — бегемота. А рабы принимались еще громче вопить, еще усерднее месить ногами речное дно, чтобы отвадить подальше злобных тварей.

Солнце стояло в зените, освещая огромные залы строящегося Ипет-Сут — нового Амонова храма. Семь рядов исполинских колонн — по сорок царских локтей каждая! — возвышались на правом берегу. Грязные, оборванные рабы-строители готовились поднимать следующий ряд, а возле уже установленных колонн кишели резчики. Они-то рабами не были, нет. Чтобы сложный барельеф на каменном столбе, привезенном за несколько десятков дней пути, да мерзкому рабу поручить? Не бывало такого. Только мастера, получавшие немалую государственную мзду, могли лики богов, самого фараона да имя его в картуше на камне ваять. Вслед за ними шли расписчики — работники не менее уважаемые, чем резчики. Под их волшебными кистями начинал играть храм всеми яркими цветами — и красною охрою, и синим купоросом, и зеленым волластанитом.