За пять веков до Соломона (СИ) - Николенко Александр. Страница 6

Храм Ипет-Сут — Важнейшее из Обиталищ — получался огромным. Сети Менмаатра задумывал его, как самое грандиозное сооружение в обоих Царствах — Верхнем и Нижнем, сравнимое даже с Великими Пирамидами, что по преданию сами боги-фараоны Хуфу и Хефрен, спустившись на Землю, в назидание людям поставили. Будучи успешным полководцем, расширяя границы Египта, имея постоянный приток рабов и богатств, Сети имел достаточно денег, чтобы нанять лучших мастеров. Ипет-Сут, еще неоконченный, уже сегодня ошеломлял, в десятки раз превышая великанскими размерами старый храм, что стоял выше по течению и был возведен во времена Аменхотепа Третьего.

Моисей хорошо понимал, почему Сети решил построить святилище именно Амона Великого, являвшегося одновременно Богом-Солнцем Ра. Амон с женой Мут и сыном Хомсу были триадой, покровительствовавшей Уасету, а значит, и всему Египетскому царству. Начиная с прошлой Династии — Восемнадцатой со времени сотворения Египта, каждый новый фараон желал почтение Амону засвидетельствовать краше других, чтобы потом, после смерти, в темном царстве всемогущего Осириса, иметь надежного защитника и верного союзника.

Моисей подробно знал все планы возводящегося комплекса. Вместе с Рамзесом и тремя другими братьями он целое лето работал со жрецами на храме, учась видеть не только строительную грязь, но и будущее великолепие завершенного сооружения. А еще говаривали, что в самых верховьях Нила из прочного гранита выкалывают исполинские обелиски, по двести локтей длиной каждый! Сам Моисей в планах у жрецов видел только места, обозначенные под обелиски, без указания их подлинной высоты, и потому не очень-то доверял слухам. Ну, локтей сто еще может быть. А чтобы двести — нет, такое никак в голове не укладывалось.

Но сейчас Моисей сидел на берегу и, не замечая ничего вокруг, кидал серые камушки в желтую воду. Его, приемного сына фараона, только что прилюдно наказали, выдав за дочь ненавистного нубийского царя! Но даже не это оскорбление лежало тяжелым бременем на плечах. Не это клонило голову к земле, а тело сотрясало беззвучными рыданиями.

Боле всего гнела несправедливость решения фараона: за быструю победу над смертными врагами был он при всем народе руган и сослан в далекую землю. Поверил сын Солнца, наместник Амона на земле коварным наветам. Не видать больше Моисею священного Уасета. Не любоваться красотами бело-стенных храмов и западом солнца за святую гору Меретсегер — Любящую Молчание, где древние цари погребены. Не узреть великолепия завершенного комплекса Амонова.

Говаривали, что в Нубийской стране дожди по пол года шли не переставая! Как же возможно живому существу и два дня без солнца прожить, не говоря уже о целых шести месяцах! Значит, суждено сгнить ему под ливнями, как гниет прошлогодний тростник, залитый водой, когда Нил в сезон Ахет из берегов выходит. С толстой женой-нубийкой, со слугами-варварами и без Мариам!..

А почему без Мариам?!?

Мысль тростниковой стрелой пронзила сознание. Моисей аж вскочил от возбуждения. На самом деле, почему он так уперся в думу, что Мариам должна его женой стать? Ведь он вполне может ее купить, как рабыню подневольную. И с собою увезти, сделав прекрасной наложницей. Нужно только с хозяином Мариам договориться. Но это для него, царского сына, никаких трудов не составит. Сейчас, сразу же найти и выкупить!

Изо всех ног бежал Моисей по пыльным улицам, гонимый страстной энергией да огромным желанием. И не были страшны ему боле ни дальняя дорога, ни толстогубая жена, ни дождливая Нубийская страна…

Неферперит — молодой сын жреца — внимательно выслушивал Моисея, торопливо излагавшего простую просьбу. Они сидели в уютном тенистом саду богатого дома, походившего больше на священный храм, чем на человеческое обиталище. Позади — комнаты, украшенные колоннами в форме стеблей папируса, спереди — квадратный пруд с желтыми лилиями да утками, плавающими по поверхности. Посреди водоема тихо качалась маленькая лодка — для самых важных посетителей.

Но не предложил почему-то хлебосольный хозяин прокатиться высокому гостю на лодке по прохладной глади, а тот и не заметил ничего, одержимый только одним желанием:

— Назначь цену справедливую, а я тебе ее хочешь золотом, хочешь серебром, а то и редкой бирюзой внесу. Люба мне Мариам, хочу ее своей женой сделать.

Хозяин прелестной рабыни оглядел Моисея с головы до самых пят и кивнул головой, вроде соглашаясь:

— Видать, крепко запала тебе на душу красавица черновласая, сын царский…

— Крепко, ой крепко…

— Потому и любую цену готов ты платить. Вот только любую ли? А если я сотню дебен золотом запрошу, найдешь столько?

Моисей аж поперхнулся и заикаться начал от невиданной жадности.

— Да ты что, Неферперит? Как же можно с-сотню дебен — это же целый кувшин з-золота! Я же не грабитель гробницы какой, чтобы столько драгоценного м-металла иметь. Да такую рабыню можно на рынке за десять дебен с-серебром взять.

— Кабы можно было, ты бы у меня в гостях сейчас не сиживал, — высокомерно ответил Неферперит. — Не гоже тебе, сыну царскому, за любимую рабыню торговаться. А золота можешь у отца попросить — у него на тысячу таких рабов хватит.

— Хотя, говаривают, не мил ты ему стал, и Сети тебя в Нубийское царство посылает, подальше с очей своих. Так ли это? — ехидно сказал жреческий сын. Видно, и до него дошла весть о фараоновом гневе. Не дожидаясь ответа, Неферперит продолжил: — Знать, неугодна богам твоя ратная победа. Или о ней тоже неправдивые слухи ходят? Может, и не было ничего, потому и отдают тебя мужем за нубийскую царевну?

— Молчал бы ты, Неферперит, — насупился сердито Моисей, вспоминая горькую обиду, — Пока ты тут п-перья с чернилами о п-папирус обламывал, я на бранном поле кровь п-проливал за славу страны отцов наших!

— Ишь ты, грозный какой, оскорблять меня задумал! — повысил и Неферперит в ответ голос. — А я возьму и цену на рабыню, сердцу твоему милую, до тысячи дебен золотом подыму. Или еще лучше — вовсе продавать не стану. Денег у меня и так достаточно, а рабыни, что царским сынам любятся, не часто встречаются. Буду друзьям ее показывать, да в подарок для услады на ночь одалживать.

— Не смей! — вскипел Моисей праведным гневом, замахиваясь на Неферперита. — Добром не отдашь, силой израильтянку уведу!

— Да ты знаешь, кто я такой, чтобы свою руку поганую на меня подымать? — разъярился хозяин дома. — Отец мой, Бакенхонсу, Жрец Верховный при дворе фараона Сети Менмаатра Солнечного! И чтобы я тебя — приемыша царского, от двора отлученного — испугался? Сейчас ты силу мою воочию увидишь. И убедишься сам!

— Позвать сюда рабыню израильскую, — крикнул Неферперит в глубь дома верным слугам.

Красная пелена опустилась на Моисеевы очи, и плохо видел он, но явственно слышал наполненные угрозой слова хозяина, обращенные к вошедшей Мариам:

— А ну, рабыня, скинь свои одежды и станцуй здесь нагая, перед тем, как любовною ласкою меня усладить! А будешь перечить воле господина — велю двадцать палок в наказание отвесить.

Не видел, но чувствовал Моисей горящий взор Мариам, устремленный с немой просьбой. Сильнее полуденного солнца в жаркий летний день, жег и испепелял изнутри тот взор, умоляя спасти. И словно наяву слышал царский сын непроизнесенные горькие слова:

— Что же ты, Моисей? Почему на помощь ко мне не спешишь? Или не правдой были те сладкие речи, что на берегу Великого Нила ты мне говорил? Или не хотел ты меня законной женой сделать? И не обещал от любых бед охранять? От земных и небесных опасностей защищать? Или не ты это был, Моисей, кто мне в вечной любви признавался? Где же ты сейчас, когда на поругание меня отдают? Почему не боронишь от бесчестия, как положено мужу справедливому?

Не мог Моисей с собой ничего поделать — кинулся со звериным воплем в дикой ярости на хозяина. Его руки сомкнулись на горле коварного жреца — а через миг, когда кровавая пелена спала с глаз — увидел Моисей бездыханного Неферперита, лежащего на земле, с набок свернутой шеей. А рядом дрожащую Мариам — с огромными от ужаса очами на пол лица…