Ты пожалеешь (СИ) - Ру Тори. Страница 23

— Это транки, — гнусит он. — От панических атак. Ничего серьезного. Жить буду.

— Панические атаки? Давно они начались?

— Э… три года назад. Но так часто — с июля. Честно, я уже порядком затрахался… — Он комкает салфетку, точным броском отправляет ее в урну и задумчиво продолжает: — Кажется, мне нельзя тебя видеть. Это вообще лучшее, что я могу для тебя сделать.

Между нами повисает тишина — давящая и вязкая. Харм только что признался мне в чем-то важном, а я не смогла ухватить суть.

Я смертельно устала, но клуб закрывается только через три часа — пора возвращаться к клиентам.

Мне грустно — хочется остаться и наговориться с ним за все месяцы разлуки. Хочется повиснуть на шее и поцеловать. Хочется выведать все его секреты, даже если придется прибегнуть к пыткам… Только вот едва ли он расколется.

— Иди в задницу со своим пафосом! — возмущаюсь я и возвращаю ему куртку. — Больше не смей сливаться. Лучше скажи: кто ты теперь для меня?

— Сегодня я исполняю твои желания. — Харм дышит на ладони, встает и помогает мне подняться. — Я договорился: вместо зарплаты Никиас отдаст тебе мой гонорар. На этот вечер ты свободна. Так что… пошли наверстывать.

Он загадочно улыбается, зазывно раскрывает объятия, и я устремляюсь в их тепло. И шепчу, задыхаясь от плача и восторга:

— У тебя мозги набекрень. В них гребаная каша — обязательно проверься при случае. Но… я люблю тебя. Я очень сильно тебя люблю.

А еще я знаю: только когда он рядом, все системы работают нормально. Я могу дышать, смеяться, мечтать, надеяться и жить, а не существовать.

Он накрывает меня курткой и изо всех сил прижимает к себе. И под ухом спокойно стучит его сердце.

Глава 29

Быстро переодеваюсь в родные джинсы и свитер, с удовольствием влезаю в пальто и шарф, зашнуровываю ботинки и выхожу в ночь.

Харм, в зеленой куртке и дурацкой шапочке, ждет меня возле фонаря.

Происходящее напоминает порожденный уставшим мозгом сказочный сон — настолько же сильно обжигают эмоции, настолько же нереально красив этот парень. Нет прошлого и будущего, есть только момент, который останется в памяти навсегда.

Он достает из рюкзака бутылку вина, кладет мне на плечо тяжелую руку, и мы бродим по темным пустынным дворам — по очереди отпиваем вино из холодного горлышка, смеемся и спорим, толкаемся и удерживаем друг друга от падения.

Я извиняюсь перед Хармом за то, какой была раньше — Катя наглядно продемонстрировала, как мерзко выглядит высокомерие. А еще говорю, что стала сильнее. Все потерять — странно и страшно, но, пока у меня никто не отнял жизнь, она продолжается. Остается только открывать по утрам глаза, принимать решения и не ждать ни от кого помощи.

Харм молчит, и в темноте не видно его лица.

Мы взбираемся на ограждение городского моста и долго болтаем ногами над черной маслянистой водой.

Вдалеке сонно моргают огни микрорайонов, из труб ТЭЦ валит белый пар. Мороз щиплет нос и щеки, но алкоголь и присутствие Харма до кипения согревают кровь.

Меня тянет признаться ему в чем-то самом сокровенном, и этим признанием навсегда привязать к себе, но я никак не могу распутать комок эмоций и чувств, переполнивших грудную клетку.

Харм тремя затяжками убивает сигарету, бросает ее в реку и тихо говорит:

— А почему ты не начала мне мстить? Я же сделал тебе больно. Намеренно поступил жестоко и подло. Ты могла бы. Это же самая правильная реакция на таких мудаков, как я.

— Как можно мстить тому, кого любишь? — Я искренне недоумеваю. — Разрушать любимого — все равно что разрушать себя.

По мосту проезжает одинокая машина, и в свете фар я замечаю на лице Харма растерянность. Она ему идет — делает похожим на обычного, не шибко счастливого мальчишку — одинокого и уставшего. И в душе расцветает сочувствие и невыносимая нежность. Я могу влезть ему под кожу без всяких усилий, сколько бы он ни старался казаться крутым.

— Пошли отсюда, пока не отморозили себе все к чертям! — Он разворачивается, слезает с ограждения и тащит за собой меня.

Улицы, обледеневшие после многодневной измороси, представляют собой сплошной каток — коммунальные службы проснутся только под утро и отравят все живое реагентами. А пока, взявшись за руки, мы бежим по льду, резко останавливаемся и скользим на подошвах — Харм крепко держит меня за талию, а я прижимаюсь к его груди. Подлетаем на невидимой кочке и падаем.

Больно приземляюсь на лопатки, разглядываю офигевшие звезды и улыбаюсь — этот момент тоже снился мне в ярком несбыточном сне. Харм подползает ближе и нависает надо мной.

В его взгляде столько обожания, что становится жарко, и пьяные мысли разбегаются, как муравьи.

— Если ты ненастоящий, немедленно исчезни. Просто исчезни, а я пойду домой! — умоляю я и бью кулаками в его твердую грудь. Он ловит мои запястья и прижимает к асфальту. Наклоняется, впивается губами в мои замерзшие губы и целует — долго, настойчиво и больно, так, как не целовал еще никогда.

Задыхаюсь от недостатка воздуха, но он не дает возможности вдохнуть до тех пор, пока не начинает задыхаться сам.

— Гореть мне в аду, но я это сделаю… — Он ослабляет хватку и помогает мне встать на ноги. Поправляет шарф и воротник. И щелкает по носу.

— Что ты сделаешь? — пристаю я и тяжело дышу. — Ты о чем?

Вероятно, я слишком испорчена и неправильно поняла его фразу, и он указывает на старый стол для игры в домино в глубине двора.

— Приглашу на танец.

Он тянет меня за собой по скользким дорожкам, продирается через кусты и кучи заиндевелой листвы, влезает на деревянную столешницу и протягивает руку:

— Прошу… — Принимаю приглашение, неловко карабкаюсь и встаю рядом.

— Музыки нет. Но можно просто пообжиматься! — Он сгребает меня в объятия и кладет подбородок на плечо. Мы настолько близко, что кажется, будто наши души тоже прилипают друг к другу, и уже не понять, где чья…

Над головой голые ветви царапают небо, город спит, люди смотрят сны.

Мир не знает, как я люблю этого парня, а мне хочется об этом кричать.

Зарываюсь носом в его воротник, вынуждаю его поднять голову и дотрагиваюсь губами до теплой кожи под мочкой.

— Что ты делаешь? — смеется Харм, отстраняясь, но я удерживаю его шею ладонями и продолжаю целовать, облизывать и кусать. Он поддается — расслабляется и смиренно ждет, но сердце под его курткой стучит как сумасшедшее.

Наконец я отрываюсь и с азартом оцениваю результат — в отсветах дальнего фонаря на шее Харма виднеется темное пятнышко.

Он снова позволил мне действовать на свое усмотрение и не остановил. Неужели мальчик и правда пропал?..

— Пусть в понедельник в гимназии увидят, что тебя не только избили, но и… — хихикаю я, он цепляется к слову и смеется:

— Но и… что? Что ты еще хочешь со мной сделать?

— Ничего!

Я спускаюсь на мерзлую землю и шагаю в неизвестность, но внезапное смутное подозрение сменяется озарением: этот двор мне знаком.

Этот двор я теперь каждый день вижу из окна!

Останавливаюсь, как вкопанная, и возмущенно вопрошаю:

— Какого черта, Харм? Как мы тут оказались?

— Мы идем к тебе. — Он нагоняет меня и подталкивает к подъезду. — Ты призналась мне, и я должен загладить косяк. Я же обещал.

Выходит, я не ослышалась и правильно поняла все намеки, и от этого осознания начинает подташнивать. Я не уверена, что готова переспать с ним после того, что он сделал. Не уверена, что смогу переплюнуть Катю и затмить девчонок, что были у него до меня… А его вечная осведомленность о моих делах слегка пугает.

Но я безропотно поднимаюсь по темной лестнице, достаю из сумки ключи, поворачиваю их в замке и впускаю свое солнце в тесный, пахнущий ветхостью коридор.

Харм шарит ладонью по стене, включает свет, преспокойно вешает на крючок куртку и шапочку, избавляется от ботинок и осматривается:

— Мило, Ника. Наверное, у нас с тобой один дизайнер интерьеров… Мне нравится. Останусь до утра.