Братья-рыцари и камни Гроба Господня (СИ) - Никмар Алекс. Страница 20

Подъехав к ожидавшему его легату, рыцарь снял шлем и, учтиво наклонив голову, поинтересовался:

— Монсеньор Бамо?

Легат утвердительно кивнул, и всадник, полным достоинства голосом, представился:

— Я главный королевский советник и хранитель большой королевской печати Гийом де Ногаре. Со мной почётный караул королевских сержантов. Увидев, что творится с погодой, мы по повелению нашего светлейшего короля Филиппа поспешили к вам на встречу и теперь хвалим Бога за то, что с вами всё в порядке. Теперь мы можем сопроводить вас прямо в Тампль. К вашему размещению в нём всё уже давно готово.

— Я знаю — кто вы, мессир де Ногаре… — Ги Бамо снова кивнул и, глядя в глаза рыцарю, спросил:

— Великий магистр в темнице? Надеюсь, он закован и надёжно охраняется?

— Да. Почему это вас так беспокоит? — де Ногаре усмехнулся. — Тамплиеры построили крепкий замок, подвалы, на которых он стоит — ещё крепче, из них просто так не выберешься!

Легат не воспринял предложенный ему шутливый тон:

— Так он в цепях?

— Да.

— Вы его уже допрашивали?

— Конечно, лично я… — де Ногаре ещё не успел закончить фразу, как легат внезапно оборвал его полным гнева голосом:

— Но по какому праву?! Вы что: не знаете того, что де Моле — как еретик — прежде всего подлежит суду церкви?! Для допроса еретиков существует Священный трибунал инквизиции — только он ведёт все допросы по специальному, утверждённому Папой протоколу! — голос Legatus Missus стал громче, он звенел как металл, по которому бьёт кузнечный молот:

— Эти допросы, мессир де Ногаре, ведутся до тех пор, пока церковь в лице Святейшего трибунала не признается в своём бессилии вернуть вероотступника в лоно нашей Святой католической церкви! Только тогда еретик — изобличенный, но не признавшийся в своей ереси и не покаявшийся в ней — передаётся светской власти, да и то лишь для того, чтобы она спалила его на костре! Никакие другие допросы — ни до, ни после — категорически недопустимы, ибо участвующие в нём лица подлежат такому же дознанию, как и сами еретики!

— Но монсеньор легат!..

— Молчите! Вы что, не знаете, что каждое слово еретика на допросе является тайной и не подлежит никакому разглашению, поскольку уже само по себе, оно несёт угрозу нашей Святой апостольской церкви?!

— Монсеньор легат! Вы видно забываете, что говорите с главным королевским советником?! Сбавьте тон и оставьте свой пыл на дожидающегося вас де Моле!..

Повисло недолгое молчание, после которого легат, заметив то, как напряглось лицо сидевшего в седле рыцаря, поспешил смягчить свой тон:

— Мне хорошо известна ваша репутация, мессир де Ногаре. Вы понимаете — о чём идёт речь… — в ответ рыцарь решительно вскинул вверх подбородок и показательно неопределённо пожал плечами. Этим жестом он давал прекрасную возможность легату самому сгладить последствия его эмоциональной вспышки, и монсеньор Бамо благоразумно решил ею воспользоваться:

— Я не хочу осложнений в наших отношениях, ибо в полученном Папой письме напрямую говорится о том, что вы, мессир, будете во всём содействовать работе нашего трибунала, но… — легат так же картинно, как только что это сделал де Ногаре, сокрушённо покачал головой:

— Но «содействовать» и нарушать установленный понтификом устав, строго регламентирующий дознание по еретическим преступлениям… — это, согласитесь, разные вещи!..

Де Ногаре внешне умерил свой пыл, однако в душе его, негодование готово было выплеснуться наружу: «Как же я вас всех ненавижу! Вы — жалкие и ненасытные лицемеры, которые верят исключительно в то, что Божьей волей, подати со всех земель Франции должны стекаться в ваши бездонные кладовые! Вы требуете от людей слепого поклонения, хотя в вас и вашей погрязшей в роскоши и мерзости церкви, столько же Бога, сколько его в ваших помпезных, но бездушных соборах! Ну да ничего… сейчас вы мне нужны лишь для того, чтобы вы сами, своими же руками отправили храмовников на костры, и вы это, клянусь Добрым Богом, сделаете…» Похлопав своего разгорячённого коня по чёрной как смоль гриве, главный королевский советник примирительно ответил:

— Я понимаю, монсеньор легат. В любом случае: всё уже позади, и теперь Жак де Моле в вашем полном распоряжении. Чтобы вы не волновались и чтобы пресечь наш ненужный спор, я лишь скажу, что действовал исключительно по приказу нашего светлейшего короля. К тому же: я клянусь вам честью в том, что наш с де Моле «разговор» не затрагивал религиозные темы и касался исключительно мирских вопросов, которые церкви, думаю, будут не интересны.

— В любых словах подозреваемого в ереси может таиться страшная опасность…

— Вы так думаете?

— Уверен. Об этом говорит весь мой опыт! Поэтому, мессир, во спасение вашей бессмертной души, я должен знать всё, о чем сказал вам Великий магистр тамплиеров! — лицо легата сделалось настолько жёстким и неприятным, а его голос — леденяще-холодным, что де Ногаре непроизвольно натянул поводья, и его конь сделал несколько шагов назад. Лишь оправившись от накатившей на него неприязни к легату, главный королевский советник снова подвёл коня ближе к Ги Бамо:

— Вы верно сказали, монсеньор: я во всём буду содействовать работе трибунала и лично вам. Смею вас заверить в том, что в словах Жака де Моле не было ничего опасного. Да и сам он, на мой взгляд, уже не представляет никакой опасности, особенно после того — ха-ха-ха!.. — как «упал» и скатился вниз по лестнице, когда мы вели его в подземелье, — легат вопросительно приподнял бровь и рыцарь, криво ухмыляясь, тут же добавил:

— Не волнуйтесь, монсеньор Бамо: де Моле — крепкий старик. «Падение» лишь «привело его в чувство» и лишило ненужных иллюзий. Сейчас он закован в цепи и в полнейшем одиночестве «с нетерпением» дожидается вашего суда.

Взгляды рыцаря и монаха встретились. В них было столько взаимной неприязни, что оба одновременно поняли: с этого мгновения, ни один, ни другой не скажет своему визави ни слова правды, а поняв это, оба решили, что каждый из них теперь будет играть лишь в свою игру, и по своим собственным правилам, преследуя свои собственные цели…

— Мессир де Ногаре, мне кажется, что мы с вами на́чали не с того, с чего должны были начать люди, встретившиеся на дороге и служащие одной цели — восстановлению спокойствия и искоренению ростков дьявольской ереси, проникшей как в лоно нашей Святой католической церкви, так и в благословенные владения короля Филиппа. Вам так не кажется?

Гийом де Ногаре внутренне усмехнулся, но изобразил на своём лице полную раскаяния улыбку:

— Не буду с вами спорить, монсеньор легат. Наверное, это сказалась усталость после долгой дороги…

— Ну, вот и отлично. Я тоже так думаю. Значит, мы исправим вашу ошибку следующим образом… — Ги Бамо добавил в свой голос христианское смирение, как будто то, что он предлагал, требовало от него какой-то неимоверно тяжёлой жертвы, — как только мы прибудем в Тампль и разместимся, я исповедаю вас при первом же удобном для вас случае. Это снимет мою тревогу за вашу бессмертную душу…

«Каков же ты хитрец! Ладно, легат — изобразим исповедование. С меня — ха-ха-ха — не убудет!» — размышляя подобным образом, главный королевский советник склонил голову в знак своего полного согласия:

— Как вам будет угодно, но давайте же поторопимся, чтобы ещё затемно прибыть в Париж… — рыцарь показал рукой на начавшее сереть небо, — пока же, монсеньор, всем нам и мне в частности, будет достаточно вашего пастырского благословения.

Гийом де Ногаре и сопровождавший его сержант с баннером склонили головы. Легат распахнул свой чёрный плащ и привычно потянулся к висевшему на его груди распятию, однако вместо него, на толстом кожаном шнурке висела обгоревшая головешка, только своими оплывшими очертаниями напоминавшая крест.

Ги Бамо опустил непонимающий взгляд вниз и, увидев головешку, в ужасе отдёрнул руку. Его сутана тоже представляла собой жалкое зрелище и была безнадёжно испорчена: на том месте, где всегда висело распятие, а теперь на шнурке болтался обгоревший кусок дерева, теперь образовалась большая, подпаленная по краям проплешина, открывавшая его обожжённую дьявольским огнём оголённую грудь.