Солги обо мне (СИ) - Субботина Айя. Страница 15

— Ты понятия не имеешь, что такое любовь, - медленно, как будто наказывая меня каждым словом, говорит Меркурий. - Ты просто избалованный глупый ребенок.

Это просто несколько слов. Буквы алфавита, сложенные в понятные мне словесные формы. Но Меркурий делает паузу… и я чувствую, как пружина со всего размаха врезается в хрупкую стену моей защиты.

Я думала, что познала боль, когда не увидела его в первом ряду на моей премьере.

Потом я думала, что боль - это когда Мужчина мечты выходит из лифта с другой женщиной на плече, и он пахнет ей насквозь, словно помеченная собственность.

Но нет.

Я ничего не знала о боли, пока не увидела его темный, полный отвращения взгляд.

Он смотрит так, будто я - самое мерзкое и неприятное, что ему довелось видеть.

И как бы я не пыталась отыскать в этой тьме хотя бы что-то светлое - этого попросту нет.

— Я не обязан быть тем человеком, которого ты придумала. Я - не такой, Венера. И для тебя никогда таким не буду.

— Остановись… - Я все-таки закрываю лицо руками и слабо качаю головой.

— Знаешь, почему?! - зло продолжает он. - Я был хорошим, ей-богу! Я, блять, никогда не был таким хорошим ни с одной женщиной! Но я сделал исключение, и теперь пиздец как о нем жалею. Сказать тебе почему?!

— Я не хочу… - Снова заикаюсь, но на этот раз гортань сводит судорогой и каждый вдох прорезает меня насквозь, как пятки несчастной Русалочки. Мы обе - наивные идиотки. Когда мой Принц закончит - я, от горя, тоже превращусь в соленую морскую пену. - Остановись, пожалуйста… Я тебя… правда-правда… тебя… услышала…

Боль выжигает на красивых картинках моей реальности огромные черные дыры. Как будто линзы кинопроектора вдруг вышли из строя и стали светить слишком ярко, разъедая кинопленку.

Обхватываю себя руками.

Раскачиваюсь из стороны в сторону.

Это ведь успокаивало раньше, почему же не работает теперь?

— Посмотри на меня, - слышу над головой его не терпящий возражений голос. Твердая хватка ладоней на моих плечах, которые Меркурий сжимает, словно хочет проверить на крепость мои ребра.

«Сломай меня, пожалуйста… - мысленно рыдает моя глупая Русалочка с окровавленными ступнями, - закончи все это…»

— Ты ничего для меня не значишь, Венера. И никогда не будешь что-то значить. Я бы никогда не обратил на тебя внимание, если бы мне тупо не хотелось потрахаться с кем-то вроде тебя. Просто для разнообразия. Просто от не хуй делать. Спасибо за урок на всю жизнь - не связываться с ясельной группой.

Где-то на заднем фоне проезжает машина. В звуке влетающих в лужу колес я слышу отголоски:«Я без тебя ушла, и Вечность замерла…»

— Забери свое кукольное признание, планетка, и вали к черту из моей жизни.

Сжимаюсь до состояния молекулы.

Выскальзываю из его рук, хотя он уже и не пытается удержать.

Шаг назад. Выставляю вперед ладони, чтобы отгородиться от его разрушающих слов хотя бы чем-нибудь.

Шатает, качает.

Моя башня Чувств - из разноцветных стеклянных кубиков, они падают и падают, и падают…

Я сбегаю от него по битому стеклу своей любви.

Глава десятая: Венера

— Мне очень нравится твое рвение, Вера, но это, - Татьяна Сергеевна, медсестра нашей студии, указывает на мои ступни, - совсем никуда не годится. Если ты не сделаешь перерыв в тренировках - через неделю с твоих костей начнет слезать кожа. Хочешь совсем отказаться от танцев?

Я пожимаю плечами.

Пока она прощупывала мои растертые в кровь ноги, я почти ничего не чувствовала.

— Просто намажьте мне ту мазь, - предлагаю я.

— Обойдешься, - отказывает она и строго грозит мне пальцем. - И прямо сейчас пойду к Ольховской и скажу все, что о ней думаю. Нельзя же так зверствовать!

— Ольга Игоревна не при чем, - пытаюсь защитить своего хореографа.

Она честно пыталась отправить меня домой, когда увидела, во что превратились мои ноги. Несколько недель я успешно скрывала содранную до крови (точнее - уже почти до мяса) кожу, но когда кровь начала проступать даже сквозь плотный материал моих «балетных туфелек», Ольховская забила тревогу.

Пришлось сказать ей, что если она не позволит мне продолжит заниматься - я лягу в кровать и просто засохну, как улитка без домика. Наверное, у меня было подходящее по тону лицо, потому что Ольховская не стала спорить. Ограничились только внушением. что если я и дальше продолжу изводить себя никому ненужными мучениями, она будет вынуждена вычеркнуть меня из основного состава, чтобы не ставить под угрозу всю постановку. Мол, с такими ступнями никто, даже Господь Бог не даст гарантий, что в решающий момент я смогу выполнить па-де-ша или хотя бы аттитюд.

— Что с тобой происходит? - Татьяна Сергеевна, с которой мы бодаемся взглядами почти целую минуту, наконец, сдается. Протягивает мне тюбик и свежие эластичные бинты.

— Хочу на большую сцену.

Мазь из холодильника и от нее сразу становится легче, еще до того, как начнут действовать ее обезболивающие свойства. Я наношу густой слой, особенно на те места, где действительно уже почти нет кожи. Потом быстро, уже наметанной рукой, перематываю ступни, сверху одеваю носки и прячу ноги в кроссовки. Хорошо, что в этом год обещают затяжную холодную осень, и мне еще долго не придется пытаться втиснуть свои истерзанные колодки в туфли или что-то подобное.

— Если не прекратишь это бессмысленное самоистязание, то будешь видеть Большую сцену только с экрана телевизора.

— Не смиряйтесь, до самого края не смиряйтесь, - киваю в ответ, уже накидываю на плечи куртку. - Но даже у края - воюйте до конца.

Медсестра поднимает взгляд над очками, с ошалелым видом провожая меня до двери.

— Это не я, - говорю уже за порогом. - Это - Плисецкая.

На улице - жуткий, просто до костей ветер. Пробирает сквозь пару слоев одежды и непродуваемую куртку. Давно заметила, что самые холодные именно те вещи, которые должны не бояться ни мороза, ни шторма.

Забрасываю на плечо рюкзак с одеждой, на ходу вставляю наушники в уши.

Делаю погромче звук, пока тяжелые басы не заглушают звуки окружающего мира. Он стал раздражат даже своей дождливостью, хоть я всегда любила ее с особенной теплотой.

Три недели. Нет, уже двадцать четыре дня.

На экране моего телефона - самодельные вырезанные из какой-то картинки обои с календарем. Двадцать восьмое марта отмечено в нем большой черной точкой. Я воображаю, что именно так выглядит сквозная рана в моем сердце после убийственного выстрела его слов.

Даже если эта метафора - самое пафосное из всего, что рождал мой наивный мозг, она все равно максимально точно передает чувства, с которыми я живу вот уже двадцать четыре дня.

В моей груди - Черная дыра, и она безвозвратно втягивает в себя все, что оказывается слишком близко. Она питается моей жизнью. Не жрет только одно - тоску.

Я плотнее заворачиваю шарф вокруг шеи, и на последнем витке неожиданно врезаюсь во что-то на всем ходу.

Бам!

Машинально отступаю, глядя себе под ноги и потирая лоб.

Если бы это был столб или лайт-бокс, то у меня уже начала бы торжественно расти шишка. Такая огромная, что на нее можно было бы вешать табличку с надписью: «Азачемтебеглаза?»

Но вместо этого я вижу рядом с носками своих стареньких кроссов - идеально чистые и определенно «лакшери» туфли. Дорогую обувь, в отличие от тряпок, сразу хорошо видно. Но меня озадачивает не ее стоимость, а вид, как будто у ее владельца существует своя собственная ковровая дорожка и палантин от дождя.

— Ради бога, простите! - слышу где-то «на втором этаже» бархатный мужской голос. - Ей-богу, я вас просто не заметил!

Кажется, он только пытается протянуть руку, чтобы как-то мне помочь, но я действую на опережение и ускользаю на безопасное расстояние.

— Все хорошо. - Немного затравленно озираюсь по сторонам, чтобы найти самый оптимальный путь к отступлению. - Никаких проблем. Я сама виновата.