Формула гениальности - Алимбаев Шокан. Страница 59

В эту ночь он заснул с чувством редкого удовлетворения.

Утром следующего дня казахские ученые вылетели в Алма-Ату.

20

После ноябрьских праздников в квартире Алиманова раздался долгий и настойчивый телефонный звонок, свойственный всем междугородным переговорам. Не успел Наркес, оторвавшись от работы над монографией, поднять трубку, как услышал в ней голос Шолпан, отвечавшей кому-то по-английски по смежному телефону из коридора. Корректный мужской голос учтиво справлялся о том, дома ли профессор Алиманов.

– Да, он дома. Сейчас я подсоединю его к вам, – по-английски ответила Шолпан и, снизив голос, быстро по-казахски добавила мужу: – Это из Стокгольма.

Наркес, держа в руке трубку, не спеша представился. Звонил представитель Шведской Академии наук. Он зачитал по телефону текст официального сообщения Шведской Академии наук Алиманову:

Он сообщил дату вручения премии комиссиями Нобелевского фонда и королем Швеции, пожелал здоровья и счастья в личной жизни.

– Благодарю вас, господин Хофстен, – ответил Наркес и опустил трубку.

Через полчаса пришли самые близкие друзья Алимановых, чтобы поздравить Наркеса с высшей международной премией.

Шолпан предупредительно позвонила Баяну и его родителям. Без юноши не проходило ни одно семейное торжество в доме Алимановых. Он давно стал для них самым близким человеком, одним из членов семьи. Баян пришел один: по какой-то причине родители не смогли выбраться из дома. Приход юноши друзья Наркеса встретили бурно и восторженно. За празднично и торжественно накрытым столом было много шуток, смех не умолкал ни на минуту. К двенадцати часам гости уже не слушали тамаду. Разделившись на несколько групп, они беседовали между собой, то и дело перебивая и дополняя друг друга. Баян, проявлявший интерес к происходящему вокруг, пока разговор шел на общие для всех темы, сейчас, когда гости оживленно обсуждали свои семейные дела и заботы, скучал в одиночестве. Юноша ничего не пил, не пригубил даже сухого вина, держался несколько робко, скованно и поэтому ни для кого из сидевших навеселе гостей не представлял интереса. Наркес незаметно кивнул ему, и они вышли на длинную и просторную лоджию.

– Ну, как дела? – спросил он у юного друга, когда они, облокотившись на высокие перила балкона, стали рассматривать весь в разноцветных огнях ночной город.

– Да, так… вроде ничего… – немного помедлив, ответил Баян.

– Дома все в порядке? – спросил Наркес, мгновенно почувствовав, что юноша о чем-то умалчивает.

– Все в порядке…

– А с учебой?

– И с учебой тоже…

– Ну, а в чем дело? Говори, не стесняйся.

– Да, как сказать об этом?.. Понимаете, во время сельхозработ в Чилике я встретил ту девушку, которая работала у вас в Институте…

– Какую девушку?

– Динару.

– Динару?! А где она учится?..

– В КазГУ, на биофаке, на первом курсе. Хорошая, красивая девушка, но очень замкнутая. С ней говоришь, а она все молчит, только улыбнется иногда и опять молчит.

– Ну это хорошо, если улыбается…

– Нет, не мне и не моим словам улыбается, а каким-то своим мыслям. Постоянно думает о чем-то о своем. Странная немного…

Разговор оборвался. Оба долго молчали, стоя рядом и думая об одном и том же человеке.

Первым нарушил молчание Наркес.

– Ты очень любишь ее? – Он обнял за плечи Баяна с особой нежностью и лаской и заглянул ему в глаза.

– Да, Наркес-ага, – чистосердечно признался юноша.

– Ну, если любишь, – Наркес задумчиво взглянул куда-то в сторону, – то надо добиватъся…

Он хлопнул юношу по плечу.

– Пойдем, а то гости засиделись одни.

Гости разошлись далеко за полночь. Вызвав по телефону такси, они, семья за семьей, уехали На следующий день стали прибывать ученые, актеры, писатели, художники и другие представители художественной и научной интеллигенции столицы – все друзья и знакомые Алимановых. Гости приходили и несколько следующих дней. Вместе со всеми пришли поздравить Наркеса и Шолпан их давние большие друзья Петр Михайлович Артоболевский, Амантай Есенович Коккозов и Исатай Куанович Сарсенбаев.

Сотрудники Института экспериментальной медицины и преподавательский состав института иностранных языков, в котором работала Шолпан, тоже пришли поздравить ученого.

На пятый день вечером у Наркеса, наконец, снова появилась возможность сесть за монографию. Четыре часа писалось легко и с подъемом, но уже в двенадцатом часу ночи работа почему-то застопорилась и рукопись, несмотря ни на какие усилия, не продвигалась ни на йоту. Последний абзац написанного текста заканчивался фразой: «Таким образом, законы гениальности будут постигнуты так же, как и законы всемирного тяготения».

Наркес задумался над новым абзацем, но мысли никак не ложились на бумагу. Видимо, он устал. Стоило немного отвлечься и работоспособность моментально восстановилась бы. Но Наркес не хотел прерывать работу. Он поднялся из-за стола и стал медленно ходить по комнате, стараясь сосредоточить свои мысли на изложении предмета, затем снова сел.

Через несколько часов, почувствовав усталость, поднял голову и взглянул на ручные часы, лежавшие на столе. Было три часа ночи. Чтобы немного размяться и снять с себя напряжение многочасовой работы, Наркес встал из-за стола и подошел к окну. При ярком свете ночных фонарей за окном медленно кружились легкие пушистые снежинки. Земля была покрыта тонким покрывалом необыкновенной белизны. Падал первый в этом году снег. Весь город спал, только один Наркес был свидетелем белого рождавшегося чуда. Легкий и – пушистый, ослепительной белизны, первый снег всегда производил на него необыкновенное, ни с чем не сравнимое впечатление. Он словно напоминал о светлых, удивительно чистых порывах и побуждениях юношеской поры, будил воспоминания, притаившиеся где-то глубоко в сердце, бередил память. С тихой грустью и в то же время взволнованно смотрел Наркес на белое чудо, словно видел его впервые. И совершенно непроизвольно, помимо воли, в его памяти возник один удивительный зимний вечер.

Это было в прошлом году, в декабре. Его положили на десять дней в больницу для удаления аппендицита. Точно так же, как и сейчас, медленно падал белый пушистый снег. Он шел рядом с девушкой по тихим заснеженным аллеям большого больничного сквера и, забыв о своем послеоперационном шве, наслаждался белым медленным чудом. Он много говорил в тот вечер, был радостным, возбужденным и непосредственным, словно мальчишка. Девушка молча шла рядом с ним. Она подставляла под медленно кружившиеся и падавшие снежинки прекрасное, словно изваянное из мрамора резцом величайшего скульптора, лицо и тихо, радостно улыбалась чему-то. И этой девушкой была Динара. Что привело ее тогда в больницу к нему? Чувство уважения и простого человеческого участия, как и многих других его сотрудников? Но почему она была в тот вечер необыкновенно кроткой и послушной, и почему так мягко и удивительно лучились ее огромные прекрасные глаза? Человек не может забыть самые счастливые мгновения своей жизни и не может запретить себе вспоминать их, с кем бы они ни были связаны. И печально, когда эти самые счастливые воспоминания связаны не с единственным, самым близким, как и должно быть, тебе человеком – женой, а с кем-то другим. Но жизнь не изменишь, не переиначишь одним только своим желанием, одной только своей волей. И с нею нельзя не считаться…