Патрик Батлер защищает - Карр Джон Диксон. Страница 27

Хью сделал три шага следом за Батлером, обошел стоявшую сбоку вешалку и замер на месте.

Неподалеку от туалетного столика сидел его дядя, мистер Чарлз Грандисон Прентис.

Хью открыл рот и закрыл, не вымолвив ни слова. Мадам Фаюм кивнула на цветы в вазе, собралась что-то сказать, но, увидев выражение лиц Батлера и Хью, промолчала.

Дядя Чарлз, в своем превосходно сшитом смокинге с белой гвоздикой в петлице и обычной гигантской сигарой в руке, сидел столь же мирно и безмятежно, как в гостиной какой-нибудь леди. Он был среднего роста, плотный, но не толстый. Из-за слишком тяжелого подбородка нижняя губа почти накрывала верхнюю под короткими седыми усами. Редкие седые волосы, стриженные ежиком, никогда полностью не закрывали скальп.

Лицо его, как обычно, ничего не выражало.

В мертвой тишине он поднялся, надел пальто, взял в одну руку шляпу, в другую трость. Перчаток на нем не было.

— К сожалению, мадам Фаюм, — проговорил он гортанным невыразительным голосом, — уже поздно, я должен идти. Доброй ночи. Надеюсь, не забудете?

— Нет! — воскликнула она. — Jamais! [24]

— А, так я и думаю, — кивнул дядя Чарлз, сунув в рот сигару. — Еще раз доброй ночи.

Хью, наконец, обрел дар речи.

— Дядя Чарлз! — вскричал он. — Мне говорили, что вы в театре, а я не поверил… Наверно, выздоровели от простуды?

Дядя Чарлз задержался, вытащил изо рта сигару и спокойно взглянул ему прямо в лицо.

— У вас передо мной преимущество, сэр, — вежливо, но холодно ответил он. — Я вас никогда раньше не видел и не желаю видеть впредь.

Поклонившись мадам Фаюм, коротко, довольно презрительно кивнув Батлеру, старший мистер Прентис вышел из гримерной. Дверь за ним тихо закрылась.

Ошеломленный Хью уставился в пол. Барристер гневно побелел и выпрямился. Мадам Фаюм села спиной к столику, положила ногу на ногу и тоже стала вглядываться в пол столь упорно, что блестящие черные, коротко стриженные волосы свесились ей на глаза.

Теперь Хью понял. Все от него отреклись. Сначала Моника с Джимом, потом дядя Чарлз. Осталась одна… Нет, и Элен он тоже потерял. Сам во всем виноват.

В этой гримерной, в отличие от других, даже зимой было слишком жарко. Откуда-то из полной пустоты прозвучал голос Батлера.

— Не вешайте нос, мой мальчик, — проговорил ирландец с какой-то смертоносной уверенностью. — Обещаю, и дня не пройдет, как старый проклятый мошенник очень сильно пожалеет, что отказался от собственного племянника.

— Ох, нет! Не ругайте его.

— Стало быть, вы обожаете старика? — сухо уточнил Батлер.

— Нет… Мы никогда особо не ладили. С его стороны это вполне естественно. Моника любит светскую жизнь, я ее терпеть не могу. Конечно, дядя Чарлз сноб… и закон плохо знает. Но никакой он не мошенник! На свой лад он очень порядочный человек.

— А каково ваше мнение, мадам Фаюм? — с чрезвычайной любезностью поинтересовался Батлер.

— Мое? — Она слегка подняла голову, тряхнув черными волосами. — Никакое. Откуда мне знать?

— Что, например, делал здесь нынче вечером этот проказник?

— Спрашивал о письме. И больше ничего. Ах, будь тут что-нибудь важное, разве я впустила бы вас? — Мадам Фаюм широко раскрыла глаза.

— Хороший удар, — с тихой радостью признал Батлер. — Точный и ощутимый. Очень приятно беседовать с вами, мадам. — И снова поднес к губам ее руку.

— Вы противный! — воскликнула мадам Фаюм, мигом превратившись в истинную женщину. Из глаз ее брызнули слезы. — Я скажу правду. Я вас впервые увидела в суде Бейли, когда вы защищали мисс Гропп, которая якобы отравила любовника, — я была восхищена вами… Ну ладно! Сегодня я с вами встретилась лично, вы мне нравитесь… Я покорила зрительный зал. Все кричали, аплодировали. Я до слез была тронута. А ведь сначала публика думала, будто я провалюсь. И поэтому, — она кивнула на огромную вазу с красными и белыми гвоздиками, — никто не подумал прислать мне цветы, кроме вас.

Она опять повесила голову, глядя в пол.

Батлер, явно устыдившийся самого себя, поскольку этот жест был просто пунктом его плана, тоже отвел глаза. Но молчал он недолго.

— Вам ясно, зачем мы на самом деле пришли?

Мадам кивнула:

— Чтобы найти убийцу вашего мужа.

Она снова кивнула, не поднимая глаз, и после паузы пробормотала:

— Бедный Абу…

— Его настоящее имя Абу? Или Омар? Или как?

— Абу… Но мы звали его и Омаром. Какая разница? Все зависит от того, в какой мы стране и какое имя там лучше звучит. — Она неожиданно вскинула голову, вызывающе глядя на визитеров. От слез тушь потекла и размазалась по щекам. — У нас был деловой брак, понятно? Я чревовещательница. Почти во всех таких представлениях участвует чревовещатель. Абу решил, что женщина будет иметь успех, и я его имела. А супружество!… Знаете, мы бывали в таких странах, где плохо думают об артистах.

— Да, мадам Фаюм, знаю.

Мадам тряхнула головой, вздохнула, стараясь вытереть рукой слезы.

— Ox, trop de politesse, voyons! [25] — И вздернула подбородок. — Зовите меня Сесиль. И вы тоже. — Она оглянулась на Хью.

Хью и Батлер с признательностью поклонились.

— Нет, я Абу не любила, — продолжала Сесиль, — хотя была к нему привязана. Не ранила его гордость. Когда он устраивал жуткие публичные скандалы — однажды опрокинул в ресторане столик, поколотил официанта, доказывая, что on пусть и маленький, но настоящий мужчина, — я только говорила: «Хорошо, милый». Ох! Он кидался в драку, даже когда знал, что ему придется туго. Понятно?

Хью кивнул. Казалось, будто мертвый перс расхаживает по жаркой комнате, говорит, жестикулирует…

— А фокусы делать мне не разрешал. Никогда! Еще жутко любил играть, получать дармовые деньги.

Возможно, мадам этого не почувствовала, но атмосфера сразу изменилась.

— Ну вот мы и дошли до дела, — кивнул Батлер. — Полицейские здесь уже были, как я понимаю. Когда они приходили?

Сесиль взмахнула руками:

— Великий Боже, они все время тут! В первый раз пришли часов в семь. Сказали, что Абу мертв, что нашли у него в кармане паспорт и прочее, установили личность…

— Дальше?

— Ну, я им говорю, ужас какой, очень жалко, да мне надо бежать на сцену. Я сама все умею. Сама! Меня расспрашивал какой-то инспектор Макдуф, как в шекспировской пьесе. С таким шотландским акцентом, что я его едва понимала. Спросил, нельзя ли отменить представление…

— Вы отказались?

— Да, да, да! — ответила Сесиль, выпрямившись и с каждым словом хлопая в ладоши. — Если пойдет слух, что представление отменяется хоть на один вечер, пиши пропало.

— Вот как? Продолжайте.

— Поэтому полицейские сидели в театре, смотрели шоу. В перерыве, в восемь сорок пять, я хотела отдохнуть, а они, черти, снова явились с расспросами. Ну это уж слишком!

— Что вы им рассказали?

— Точно то же, что и вам. Вам побольше.

— Кстати, вы упомянули, что ваш муж любил играть. В карты? На скачках?

На смуглом лице промелькнуло презрительное выражение.

— В карты? На скачках? Боже сохрани. Он этого терпеть не мог. Говорит: «Никаких азартных игр. Я покупаю акции, пакеты акций». Я говорю: «Хорошо. Спроси совета в банке, в хорошей брокерской конторе». — «В банке? — говорит Абу. — Нет! Там посоветуют надежные бумаги с очень маленькой прибылью. Я хочу получить пятьдесят, сто, двести процентов». А я говорю: «Выходят те же самые азартные игры. Тебя все равно надуют».

Сесиль замолчала, переводя дыхание после быстрой страстной речи. Батлер молчал, не двигался, пристально наблюдая за ней.

— Ну, — пожала она плечами, — как-то пришел домой, рассказал, что ему посоветовали сделать очень крупное тайное капиталовложение. В конторе посоветовали, в самой уважаемой во всем Лондоне.

— В какой? — резко перебил ее Батлер. — В какой конторе?

— Я тогда не знала. Когда речь шла о деньгах, Абу вечно скрытничал. Не назвал ту контору, даже когда… когда…