Разбудить смерть - Карр Джон Диксон. Страница 40

Доктор Фелл выглядел оскорбленным.

— Прошу прощения, — с достоинством возразил он. — Но пока что я был слишком далек от этого намерения. Напротив, я был готов самолично подвергнуться невыносимому процессу прослушивания вашей лекции. Я нахожу, что хоть раз в жизни вы хотя бы отчасти согласны с моим мнением относительно преступления. Во всяком случае, вы с готовностью согласились предоставить равные шансы на точку зрения. Хорошо. У меня есть к вам кое-какие вопросы.

— Какие еще вопросы?

Было уже около десяти, и последние жаждущие выпивки клиенты поодиночке просачивались в паб. Доктор Фелл, Хэдли и Кент сидели в уютном, отделанном деревянными панелями зальчике бара «Холостяк и перчатка». В пабе было полно свободных комнат, и они остановились здесь на ночь. Это Кент понимал. Но что дальше? Весь день прошел в спорах и таинственных совещаниях, смысл которых ускользал от него. Потом на довольно длительное время исчез доктор Фелл. После его возвращения куда-то испарился Хэдли. Состоялось еще одно томительное совещание с высоким и мрачным инспектором Танкером. Что сделают с сэром Гайлсом Гэем и вообще сделают ли что-нибудь, Кент не слышал. Он не видел сэра Гайлса после того эпизода с подслушиванием. Чтобы стряхнуть с себя напряженную атмосферу «Четырех входов», они с Франсин ушли погулять. Но напряжение их не отпускало, и даже закат зимнего солнца выглядел зловещим. Единственное приятное воспоминание от прогулки — Франсин, совершенно очаровательная в зимней шапке русского фасона, сидящая в своей шубке на обвалившейся стене на фоне низких серых холмов.

Такое же напряжение чувствовалось и сейчас, в милом зальчике бара. Они чего-то ждали. Хотя по доктору Феллу это было почти незаметно. Чего не скажешь о Хэдли. Ночь была холодной, хотя и безветренной. В камине развели такой сильный огонь, что языки пламени неистовствовали, бросаясь из стороны в сторону. Они отражались на лице доктора Фелла, который оседлал у окна стул, держа высокую кружку, наполненную пивом, и сияя от удовольствия.

Он сделал большой глоток пива и упрямо продолжал:

— Убийство, хотел я сказать, предмет, на который мои взгляды недопонимают, чаще всего из-за моей говорливости или пристрастия к противоречиям. Я чувствую, что мне пора прояснить это, по очень веским причинам.

Я признался в своей слабости к странному, даже фантастическому. Отчасти я этим даже горжусь. Дело с Пустотелым Человеком, и убийство Дрисколла в лондонском Тауэре, и то дикое дело об убийстве на борту «Королевы Виктории» всегда останутся моими самыми любимыми. Но это отнюдь не означает, что я, как и любой здравомыслящий человек, нахожу удовольствие в мире сумасшедших. Как раз наоборот.

Даже на самого уравновешенного человека, обитающего в самом спокойном и тихом доме, временами находят самые странные мысли. Он задумывается: может ли вдруг из чайника политься мед или морская вода, могут ли стрелки часов показывать одновременно все часы дня, может ли свеча вдруг загореться зеленым или малиновым цветом, а дверь дома вдруг открыться на озеро, а на улицах Лондона вдруг вырасти картофель. М-да! Пока все хорошо. Для мечтателя или пантомимы все очень хорошо. Но для обывателя этого уже достаточно, чтобы он начал бояться.

Частенько я с трудом нахожу свои очки, хотя они лежат там, где я сам оставил их в последний раз. Но если вдруг они всплывут в дымоход, когда я протяну за ними руку, думаю, у меня отнимется язык. Книге, что я ищу на книжной полке, нет нужды в волшебстве, чтобы не попадаться мне на глаза. Злой дух уже поселился в моей шляпе. Когда человек едет в метро от Чаринг-Кросс до Бернард-стрит, он может думать, что ему чертовски повезло, что он добрался до Бернард-стрит. Но если он совершает ту же самую поездку — скажем, едет на срочную встречу в Британский музей — и выходит на Бернард-стрит, но неожиданно обнаруживает, что находится не на Бернард-стрит, а на Бродвее или на рю де ла Пе, он справедливо решит, что все стало слишком невыносимо.

Этот принцип особенно подходит к преступлениям. Было бы ужасно скучно заниматься спокойным, разумным преступлением в безумном мире. Преступления были бы совершенно неинтересными. Гораздо интереснее в таком случае пойти и посмотреть, как ближайший фонарь танцует румбу. Внешние детали не должны оказывать своего воздействия на преступление. Оно должно на них воздействовать. Вот почему я невольно восхищаюсь, наблюдая слегка неуравновешенного преступника — обычно убийцу — в спокойном и разумном мире.

Это, конечно, не значит, что все убийцы — душевнобольные. Но они находятся в фантастическом состоянии ума. Иначе зачем им совершать убийство? И они делают фантастические вещи. Думаю, этот тезис легко доказать.

При расследовании каждого убийства, все мы знаем, возникают вопросы: кто, как и почему. Из этих трех вопросов самый разоблачительный, но обычно самый трудный — почему. Я говорю не только о мотиве преступления. Я говорю о причинах поступков, необычностях поведения преступника, которые группируются вокруг самого убийства. В процессе расследования эти детали невероятно мучают нас — шляпа, надетая на голову статуи, кочерга, убранная с места преступления, хотя по всем резонам она должна была там остаться. Чаще всего вопросы «почему» мучают нас, даже когда мы знаем — или думаем, что знаем, — правду. Почему миссис Томпсон писала эти письма Байуотерсу? Почему миссис Мейбрик намочила липучку для мух в воде? Почему Томас Бартлет выпил хлороформ? Почему у Джулии Уоллас были враги? Почему Гэрберт Веннет терзал сексуальными домогательствами собственную жену? Иногда это очень мелкие детали — позабытые три кольца, разбитый пузырек из-под лекарства, абсолютное отсутствие следов крови на одежде. Но они фантастичны, как сошедшие с ума часы или реальные преступления Ландрю. И если мы найдем ответы на эти «почему», то узнаем правду.

— Какие вопросы? — повторил Хэдли.

Доктор Фелл сморгнул:

— Как? Я только что вам назвал. Любой из них.

— Нет, — слишком спокойно произнес Хэдли. — Я хотел сказать, какие вопросы вы намерены задать мне.

— А?

— Я терпеливо жду. Вы сказали, что не собираетесь читать мне лекцию, сказали, что предоставили мне эту честь и что у вас есть ко мне вопросы. Я согласен. Задавайте же!

Доктор Фелл откинулся на спинку стула с невероятным достоинством.

— Я произносил, — заявил он, — нечто вроде предисловия к документу, который хочу вам предъявить. Вот здесь, на разных листочках, я набросал множество вопросов. В основном они начинаются с вопросительного слова «почему». Но даже те, которые начинаются с «что», — той же породы, что и «почему». На все эти вопросы нужно дать исчерпывающие ответы прежде, чем сказать, что мы окончательно решили это дело. А давайте предоставим это третейскому судье. — Он обернулся к Кенту: — Со вчерашнего вечера и до сегодняшнего утра Хэдли все больше убеждался, что преступник — Гэй. Я не был так уверен. Я тогда в этом сомневался и сейчас убежден, что он не преступник. Но меня призывали рассматривать это как одну из возможностей. Гэю было предоставлено несколько часов, чтобы ответить на некоторые вопросы. Он придет сюда с минуты на минуту. Тогда мы проверим мою версию. Хэдли обещал рассмотреть ее по меньшей мере без предубеждения. Сейчас десять вечера. К полуночи мы будем иметь настоящего убийцу. А теперь я обращаюсь к вам обоим: как вы смотрите на то, чтобы ответить на следующие вопросы? Как они вписываются в идею о виновности Гэя или кого-либо другого? Вам предоставляется последний шанс сделать выстрел до того, как прозвучит гонг.

Он расправил на столе смятые листочки.

1. Почему убийца в обоих случаях надевал униформу служащего гостиницы? Старый вопрос, тем не менее очень интересный.

2. Куда делся этот костюм впоследствии?

3. Почему в обоих случаях для удушения жертвы использовалось полотенце?

4. Почему убийце необходимо было скрыть свое лицо от Джозефины Кент, но не от Родни Кента?

5. Почему Джозефина Кент впервые надела странный браслет с квадратным черным камнем с латинским изречением всего за несколько часов до того, как была убита?