Рискованный маскарад, или Все его маски (СИ) - Лемармот Соня. Страница 65

Тут молодая женщина вновь услышала голос Евы. Похоже, та открыла окно и звала на помощь. Лайс поднял голову и устремил острый взор на будуар. Затем крикнул что-то своим людям.

Кажется, Ева спасена! Но Гвен и Саймону уже никто не поможет. Стена огня приблизилась почти вплотную, занавеска тоже загорелась, заставив баронессу отпрыгнуть от окна: ее платье едва не загорелось тоже. Дым валил такой густой, что вокруг почти ничего не было видно. Баронесса задыхалась, она чувствовала: еще совсем немного, и легкие не выдержат.

Она едва не поддалась отчаянию, но спохватилась: ведь есть еще потайной ход, он как раз рядом! Она бросилась к камину и нажала на доску, молясь, чтоб пружина сработала. К счастью, замаскированная дверца тотчас открылась. Гвен, у которой слезились глаза от едкого дыма и спирало дыхание, тем не менее попыталась дотащить до нее Саймона. Хоть его спасти!.. Но тело его было жутко тяжелым.

Тогда она, забыв о том, что он тяжело, если не смертельно, ранен, начала немилосердно бить его по щекам. И, к великой ее радости, он открыл глаза.

— Саймон, дорогой. — Она сжала его руку. — Пожар. Мы должны уйти. Собери все силы. Дверь совсем рядом.

— Ева… — Он едва шевелил губами. — Ева… Я должен… спасти… ее.

— Она спасена! — Гвен очень надеялась, что так оно и будет. — Она в безопасности!.. А мы нет. Саймон, ради нее! Доберись до двери!

— Ради… Евы… — Он медленно приподнялся и пополз на боку к двери. Гвен изо всех сил помогала ему. Наконец, он перебросил свое истекающее кровью тело за порог потайного хода, и баронесса шагнула за ним.

Оглянувшись, чтоб нажать пружину и закрыть дверь, которая отделит их от пожара, она увидела что-то непонятное. Как будто чья-то человеческая тень мелькнула в дыму. У нее сердце остановилось. Ева?.. Неужели это она?.. Выбралась из той комнаты?..

Но нет. Быть не может! Дверь туда крепкая, Еве ее не вышибить.

Тут раздался тяжелый грохот: это обвалилась потолочная балка. Гвен перекрестилась и нажала пружину. Полная темнота тут же окружила ее. Но здесь был чистый — по крайней мере, казавшийся таковым, после задымленной спальни — воздух, не было огня и жара. Стены были влажные и холодные, и на какое-то время Гвен просто бездумно прижалась щекой к прохладному мокрому камню, радуясь спасению и свободе.

Затем она наклонилась, нащупала тело Саймона и позвала его по имени. Ответом был лишь слабый стон. Кажется, он снова потерял сознание. Она вздохнула и выпрямилась. Где-то капала вода, что-то прошуршало мимо, наверное, крыса.

Но ни темнота, ни крысы не пугали баронессу: что значит отсутствие света и какие-то грызуны по сравнению с теми кошмарами, от которых она избавилась со смертью Аллейна?..

Они выберутся. Ход почти прямой, ответвлений нет, он выше ее роста, — все это Гвен хорошо помнила. А в конце ее ждет верный кучер Джозеф с каретой. Она пойдет за ним — и приведет его, чтобы он вытащил отсюда Саймона. Она глубоко вздохнула и, вытянув перед собой одну руку, а другой касаясь стены, медленно двинулась вперед.

***

А в покоях маркиза продолжал бушевать пожар. Труп Аллейна уже обуглился, а вот второй, который придавила потолочная балка, и который находился около входной двери, еще только занимался огнем. Именно тень этого человека и видела Гвен, когда оглядывалась на спальню в последний раз.

То был герцог Рокуэлл. Он очнулся, запертый в комнате на этом же этаже, охраняемой одним из людей маркиза, и провел там какое-то время, изрыгая проклятия и бессвязные угрозы. Но сторож сначала увидел дым из-под двери в спальню Аллейна, а затем услышал пистолетную стрельбу и звон оружия со двора, и поспешил удрать. Тогда Рокуэлл высадил дверь и бросился тоже спасаться, но из-за густого дыма в коридоре случайно попал в покои маркиза. Развернулся, хотел убежать… Но тут на голову ему обрушилась балка, навсегда прервавшая нить пустой жизни этого недалекого развращенного красавца.

Часть четвёртая (заключительная)

ЧАСТЬ 4

ГЛАВА 1

82.

Лорд Корби нервно мерил большими шагами холл, машинально потирая левую сторону груди, — хотя, на самом деле, сердечные боли отступили: помог новый врач, рекомендованный Лайсом, и его капли.

Но у доктора не было капель для родительского сердца, которое обливалось кровью из-за страданий единственной дочери. А страдания эти не уменьшались. Время, вопреки общеизвестной истине, не лечило страшную рану, нанесенную Еве, а, словно наоборот, лишь углубляло ее с каждым днем все больше и больше.

С тех пор, как виконт Мандервиль привез Еву, спасенную им из горящего особняка маркиза Аллейна, она угасала на глазах. Вначале ее мучила лихорадка, в бреду она говорила о таких ужасах, что лорд Корби содрогался, представляя себе, что его несчастная дочь перенесла. Как ни пытался Генри Лайс скрыть от друга многое из того, что произошло с Евой, — лорд все равно все узнал.

Когда болезнь отступила, первым вопросом Евы был: жив ли Саймон? Лорд Корби считал, что дочь еще слишком слаба, чтобы вынести страшную правду, но Лайс убедил его, что Ева должна узнать истину. Он показал девушке перстень, снятый с одного из двух обгоревших трупов в спальне Аллейна.

Это тело, как считал Генри, принадлежало Шелтону. Рост, сложение — всё совпадало.

В комнате находились еще два трупа. Один был огромного роста и богатырского сложения, — от чего этот мужчина умер, было уже не понять. А третий труп, несомненно, был труп Аллейна. Череп его был раскроен валявшейся рядом кочергой, и это свидетельствовало о том, что в спальне маркиза была драка. Кто, кроме Саймона, мог находиться там и убить злодея?

Но неуверенность все же оставалась. Перстень — единственное, что сохранилось на сгоревшем теле предполагаемого Шелтона, и виконт надеялся, что Евангелина узнает эту драгоценность.

Так и случилось. Едва увидев бриллиант, она зарыдала и забилась на руках горничных, повторяя: «Саймон! Саймон!..»

Немного придя в себя, она прошептала, что это фамильный перстень ее мужа. Позднее лорд припомнил, что Филипп Шелтон всегда носил на пальце не бриллиант, а изумруд. Но что с того? Больше находиться в спальне Аллейна и убивать маркиза было некому, так что все сомнения отпадали.

После этого припадка Ева ни разу не заговорила ни о своем муже, ни об Аллейне, — во всяком случае, с родителями. Несколько раз с согласия лорда с нею виделся наедине виконт Мандервиль. С ним единственным она чуть оживала, вероятно, благодарная за то, что он ее спас.

А вообще с того времени Ева почти все время молчала. Безмолвная и неподвижная, часами сидела она на диване, ничем не интересуясь. Она не читала, не рисовала, не вышивала, не играла на клавесине. Что бы ни происходило вокруг, — это не могло привлечь ее внимание. Казалось, пламя пожара иссушило ее очи, — слезы не блестели в них, и эти полные жизни, искрящиеся глаза, глядя в которые, лорд Корби забывал все тревоги и печали, стали тусклыми и пустыми. Казалось, пеплом пожара присыпало ее лицо, — таким серым и безжизненным стало оно.

Леди Корби предложила увезти дочь в Бат для поправки здоровья, но лорд воспротивился этому. Морские воды не помогут разбитому сердцу. Помогут только ласка, неусыпное внимание, доброта, — а всего этого черствая бездушная мать не могла дать Еве. Сам же Корби не мог ехать, — он готовил доклад для короля, в котором собирался полностью разоблачить покойного Аллейна и обелить имя своего казненного друга графа Беркшира.

И Ева осталась в замке Корби. Она очень мало ела, по ночам ее мучили кошмары, и первый обморок, случившийся через три недели после пожара в особняке Аллейна, родители и врач списали на это.

Но сегодня утром обморок повторился. Лорд вызвал из Лондона целый консилиум. И вот сейчас он нервно вышагивал по холлу, ожидая приговора именитых докторов. Неужели его подозрения оправдаются?.. Боже, только не это!

Он снова потер грудину. Он слышал о том, что сердечные болезни передаются по наследству. Если у Евы тоже больное сердце… Как смириться с этим? Бедная его девочка!