СССР-2061 (антология) (СИ) - Гвор Виктор. Страница 26

И сколько же шуму было в мировом сообществе, когда полетела первая партия таких вот «стажеров»! «Бесчеловечный тоталитарный режим» использует «детей» как «пушечное мясо» в опаснейшей миссии! Тоже мне, детей нашли.

«Молодым везде у нас дорога!» гласит один из удачно реанимированных старых лозунгов. Когда-то были агитплакаты, теперь — распространяемые в интернете «мемы». Второе эффективнее, засядет в голове картинка — хрен выкинешь потом.

Я так скажу: что было бы действительно, так это не пускать их в экспедиции. Молодежь всегда рвется на фронтир, на передний край, где бы он ни был — в тайге, в космосе…

Кого ж еще посылать в десятилетние экспедиции, как не выпускников-аспирантов? Вернувшись, они, возможно, даже будут в состоянии слетать еще раз, передавая бесценный опыт новому поколению.

Ну, допустим, я диссертацию еще на Земле защищала. А в целом — да, именно такими были и мы. Первое поколение, родившееся в обновленном Союзе. Дети новой эпохи! На родителей поглядывали свысока, все лишнее безжалостно клеймили «отрыжкой потребительского общества». Стихи, да… разговоры до утра на студенческих кухнях, дискуссии о прошлом и о будущем. Восторг от получения первой «настоящей» темы исследований. Будущее лежало в раскрытых ладонях; казалось, из всех проблем, стоящих на пути, страшнейшая — злой научник, в пятый раз заставляющий переписывать статью, да функционеры с кафедры, надоедающие со скучной отчетностью. У, бюрократы, ретрограды, пережитки капитализма! Нет уж, в космос мы их с собой ни за что не возьмем. Чтобы перешагнуть этот барьер, нужно мыслить творчески, нестандартно. Новая наука будет синтезом науки и искусства, вещали особо вдохновенные субъекты, запрыгивая в порыве вдохновения на стол. Космос — это поэзия, космос — это музыка!..

… музыка грохочущих по рельсам пятитонных контейнеров.

Я ведь не жалуюсь. Работая здесь, быстро понимаешь: такую роскошь, как «узкая специализация», внеземные колонии и базы не скоро смогут себе позволить. Поэтому кандидаты наук принимают грузы, доктора занимаются сваркой в вакууме, инженеры ухаживают за опытными теплицами, и так далее. Слишком мало нас тут, окопавшихся в окружении враждебной и чуждой среды. Тут не до церемоний: руки есть — хватай инструмент и делай что-нибудь полезное. Ну и, конечно, основных обязанностей твоих никто не отменял. Вот сейчас моя обязанность — понять, почему при добавлении в сообщество бактерий, успешно перерабатывающих марсианскую почву, всего одного вида, все сообщество работать перестает. Причем не во всех пробах, а каким-то совершенно, на первый взгляд, случайным образом.

И топаем мы с понуро опустившим плечи аспирантом в лабораторию, где нас ждут бесконечные горы чашек Петри, заполненных красноватым марсианским грунтом.

Знаю я, куда он «намыливался» — к инженерам в отсек. Зазноба там у него, как донесла до меня «голубиная почта» местных сплетен.

А работать кто будет, спрашивается?

Так вот и превращаешься в мерзкую занудную тетку. Но я ведь права, нет?

Не цветут еще на Марсе яблони, чтоб под ними детишек делать. Не цветут, проклятые! Им, чтоб цвести и расти, почва нужна. И магнитное поле, чтоб атмосферу держать. С проблемой поля, допустим, физики с инженерами сейчас возятся, вроде есть у них разумное решение, для начала, можно и в закрытых теплицах выращивать… А вот почва — образование, что называется, биогенное. Без живых организмов, получается, взять ее неоткуда. А кто у нас самые неприхотливые и быстро размножающиеся живые организмы? Собственно, бактерии и есть. И к радиации некоторые устойчивы, и к замерзанию. И полезными генами, эту устойчивость передающими, они друг с другом радостно «поделятся» — никакой генной инженерии не надо. Хотя, конечно, и без нее в нашем проекте не обошлось. А началось все с бактерий-экстремофилов. Ну, таких, что обитают черт-те где. Некоторых с глубоководья достают, некоторых — на свалках ядерных отходов откапывают. Их-то в итоге советская наука и наградила правом первопроходцев в деле колонизации Марса. В Европе и Штатах тоже, конечно, разработки велись, но мы успели первыми. Застолбили, так сказать, приоритет.

Помню ту пресс-конференцию, где шеф распинался про нашу уникальную бактерию. А мы все стояли с серьезным видом, сдерживая неуместное хихиканье: ох и намучились мы с этой «неприхотливой» тварью, пока подобрали нужные условия!

Давным-давно, десяток лет назад и за примерно триста миллионов километров отсюда, болтая с симпатичными юношами-физиками или, и того пуще, с математиками, я не стеснялась обронить кокетливое замечание о том, что для точных наук мне недостает «строгости мышления». Сейчас, вперив в такого юношу тяжелый взгляд архетипической «зловредной тетки», я бы продолжила: «… зато мне хватает крепости нервов, чтобы работать с живыми объектами!»

Представьте себе, уважаемые адепты точных наук, что у вас в расчетах, скажем, число «пи» каждый раз получается немного иным. Ужас, правда? А у нас это — обыденное явление. Живые системы, чтоб их. Нелинейно, хаотически, спонтанно и беспрестанно изменяющиеся. Эволюционирующие и приспособляющиеся. Даже самые крохотные бактерии — сложные молекулярные машины, сложнее всего, что когда-либо придумало человечество.

Теории хаоса давно пора покинуть сферу математики и стать краеугольным камнем биологии, мрачно думала я десять минут спустя, когда Никита, наспех облаченный в костюм биозащиты, извлекал из термостата очередную партию чашек с грунтом.

Не растет на этом грунте ничего, вчера росло, а сегодня нет. Если б опыт удался, за ночь бактерии уже образовали бы видимую невооруженным глазом пленку.

— Ну вот чего они, а? — с неподдельным отчаянием пробормотала Лена.

— Теория хаоса, — важно произнес Никита. Он-то моих упаднических речей успел наслушаться, он тут хоть и не с начала проекта, как я, но уж несколько лет точно. — Нелинейные системы… Даже в одной клетке процессы не описать линейными моделями, а уж в сообществе! Одной молекулы достаточно, чтоб запустить какой-нибудь каскад…

— И откуда же она прилетела, эта молекула? — я бесцеремонно перебила его излияния. Объяснения придумывать — это мы мастера, результаты вот кто получать будет?

Никита растерянно покосился на мембрану шлюза, через которую только что прошел. Это мы стоим снаружи, за толстым стеклом, отделяющим бокс повышенной стерильности от основного помещения. А он парится там в полностью закрытом защитном костюме. На Земле такие предосторожности используют только при работе с патогенными штаммами, что вызывают серьезные болезни. Наши же бактерии совершенно безобидны. Не себя от них мы защищаем, а наоборот. Все параметры среды для эксперимента должны быть известны точно, занесем что-нибудь лишнее — в жизни потом не разберемся, отчего изменились данные.

— Может, шлюз работает недостаточно эффективно? Система очистки что-нибудь пропустила…

— Вот и разберись с ней.

— Я же не техник и не электронщик, — обреченно вздохнул аспирант. Знает уже, что подобные отговорки здесь не работают.

— А я — не разгрузчик контейнеров. Кстати, о разгрузке…

На следующий день эти микроскопические сволочи выросли на чашках, как миленькие. И это было бы радостным событием, если б только мы могли установить его причину.

Вызов от службы безопасности был, как гром среди удивительно ясного на данный момент марсианского неба.

— Ваш зонд для отбора почвы сейчас далеко от кратера 3410?

— Наш зонд в спящем режиме, — я озабоченно нахмурилась, а Никита уже замельтешил пальцами в сенсорном поле, выводя на экран карту, где зеленой мигающей меткой был отмечен робот-зонд. — В трех километрах оттуда. Положение не менялось уже двадцать часов. Если кто-то безобразничает в кратере, то это не мы.

— Знаю, — вздохнул мой собеседник. — Амеры там копаются, это ж граница их участка. Только что прислали странный запрос, интересуются, не можем ли мы, если нас не затруднит, прислать на помощь им какой-нибудь легкий зонд.