Песня сирены - Карр Филиппа. Страница 53

Мое беспокойство усиливалось. На следующий день после утренних занятий я пошла прогуляться и опять меня неотвратимо повлекло к Эндерби-холлу. А когда я подошла к забору, то почувствовала желание пойти на запретную территорию и взглянуть на то место, где Бэлл нашла башмак. Я уже наловчилась легко перелезать через забор.

Утром это место казалось менее зловещим. Сквозь деревья пробивался солнечный свет, на них теперь уже почти не было листьев. Я видела двух черно-белых сорок на фоне неба и нахального маленького кролика, с важным видом расхаживавшего в нескольких шагах от меня и помахивавшего хвостиком. Я с грустью подумала о том, что многие птицы уже улетели в теплые края: улетели ласточки и мои любимые песочники.

Дубы стали бронзовыми, листья высохли и готовы были опасть.

Я пришла на место раньше, чем осознала это. Да, это здесь. Я подошла ближе. Земля выглядела так, словно здесь недавно копали. Конечно, не Бэлл же ее так разрыла.

Я опустилась на колени и коснулась земли. Вокруг было совсем тихо. Неожиданно я ощутила неодолимое желание уйти отсюда.

«Здесь что-то плохое, — думала я. — Уходи. Забудь об этом, никогда больше не приходи сюда».

Я встала и пошла прочь. Я не хотела ничего искать в этих кустах. Мне казалось, что я могла бы найти там нечто такое, что мне не хотелось бы видеть, или узнать что-нибудь такое, что усилило бы мое беспокойство.

Отец был очень сердит. Почему? И зачем Элизабет привела собаку на поводке? Почему она так нервничала, почему пыталась оправдаться, почему ей так хотелось уверить меня в том, что в ее поведении нет ничего необычного?

В тот же день после обеда Элизабет зашла нас навестить.

— Мне нужно съездить в Лондон, — заявила она. — Я пробуду там около недели.

— Мэтью едет с вами? — быстро спросила я. Мне не удалось удержаться от вопроса.

— Нет, — ответила она, — он останется здесь. Конечно, скоро и ему придется уехать.

Мы опять поговорили об успехе устроенной ею вечеринки и о том, как хорошо были поставлены шарады, но я чувствовала в Элизабет какое-то напряжение. Нервы моей матери, тоже почему-то были напряжены до предела.

На следующий день Элизабет уехала.

Я часто думаю о том, почему ничто не предупреждает нас о событиях, которые рассеивают наши иллюзии или меняют нашу жизнь? Я была так счастлива после той вечеринки! Я была так уверена в том, что Мэтью меня любит! Возможно, не так сильно, как я его, но на это я и не надеялась. Карлотта так часто выражала свое мнение обо мне, что это на меня подействовало, и я стала считать себя очень заурядным, довольно скучным и не очень привлекательным существом, которое должно быть благодарно за самые малые крохи привязанности со стороны таких неотразимых личностей, как она сама.

На самом деле я чувствовала, что и во мне растет напряженность, определенное беспокойство, которое появилось с тех пор, как Бэлл попала в капкан и Роки были уволены. Но какими бы неприятными не были эти случаи, они не касались меня лично.

На следующий день после отъезда Элизабет мы с мамой были в кладовке. Она всегда стремилась передать мне свое умение вести хозяйство, а я была хорошей ученицей, что ее радовало. Она часто говорила:

— По крайней мере, из одной из моих дочерей я сделаю хозяйку, — что означало, что ей не удалось сделать хозяйку из Карлотты.

Во дворе послышался шум: кто-то приехал. Мы переглянулись. Посетители всегда приводили нас в волнение. Иногда они приезжали из Вестминстера, и мы любили слушать новости, но чаще они отправлялись в Эверсли-корт, где Джейн и мои бабушка с дедушкой могли их лучше разместить, поскольку там было больше места.

Мы поспешно спустились в холл, и мать радостно вскрикнула, потому что это была Карлотта собственной персоной.

Каждый раз, когда я видела Карлотту после некоторого перерыва, меня поражала ее привлекательность. Она выглядела такой красивой в сером, как оперение голубя, платье для верховой езды и в темно-синей шляпке с пером более светлого оттенка. У нее были лучистые синие глаза цвета колокольчиков, на щеках нежный румянец, а удивительно густые черные брови и ресницы оттеняли ее глаза. Из-под шляпки выбивались черные кудри, и она выглядела очень юной. Рождение ребенка не уменьшило ее красоты.

— Дорогое мое дитя! — воскликнула мать. Карлотта обняла ее.

— Бенджи с тобой?

— Нет, — ответила она.

Мать удивилась. Трудно было поверить, что Бенджи не поехал со своей женой.

— Я просто хотела побыть несколько дней со своей семьей, — пояснила Карлотта. — Я настояла на том, чтобы поехать одной.

— Одной? — спросила мать.

— Конечно, со мной грумы. О, сестричка Дамарис! — Она прижалась ко мне щекой. — Ты все та же маленькая Дамарис! — сказала она, и я тотчас же утратила всю веру в себя, обретенную за последние недели.

— А Харриет и Грегори? — спросила мама.

— Все в порядке. Они шлют вам приветы и просят сказать, что очень вас любят.

— Так ты приехала одна, Карлотта? — Мама была обеспокоена. — Как Кларисса?

— О Клариссе хорошо заботятся. Не беспокойся о ней: она быстро становится избалованным ребенком.

— Ну, ты приехала, и я рада тебя видеть. Карлотта засмеялась. У нее был чудесный смех. Все в ней было еще прекраснее, чем в моих воспоминаниях. Я опять начала чувствовать себя неловкой и некрасивой.

— Пойдем, Ли так рад будет тебя видеть, и все домашние тоже.

— Как маленькая Дамарис? Она тоже рада меня видеть?

— Конечно, — сказала я.

Мама взяла Карлотту под руку.

— Как я рада видеть тебя, дорогая! — сказала она. Я осталась с сестрой распаковывать багаж в ее комнате.

У нее было несколько прекрасных платьев. Она всегда понимала, что ей идет больше всего. Я помню сцены, которые случались у нее с Салли Нуленс и со старой Эмили Филпотс из-за одежды. Однажды Карлотта выбросила из окна красный шарф, настаивая, что ей нужен синий, а они говорили, что у Карлотты есть тело, но нет души.

— Дайте нам хорошего ребенка, такого, как маленькая Дамарис!

Я развешивала ее платья, пока она лежала, вытянувшись на постели и наблюдая за мной.

— Знаешь, — сказала Карлотта, — ты изменилась.