Сестры-соперницы - Карр Филиппа. Страница 59

— Пожалуйста, Берсаба, — умоляюще начал он, — не шути. Это было приступом безумия, сумасшествия. Пойми же, пойми меня. Я любил только тебя… Я всегда любил тебя.

— Я предпочла бы услышать от тебя правду. Ложь — это не тот фундамент, на котором стоит строить брак.

Это возбудило в нем надежды. Мне показалось, что он решил, будто я и впрямь собираюсь за него замуж.

Его самонадеянность была просто непонятна. Неужели он не понимал, что ранил мою гордость очень глубоко и я никогда не смогу этого забыть? Эти шрамы остались навеки — как отметины, оставленные оспой. Он не понимал, что я не из тех людей, кто способен прощать. Я хотела возмездия. Я хотела мстить. Теперь мое желание исполнилось, и это было не менее приятно, чем если бы я удовлетворила желание своей плоти.

— Месть, — как-то раз сказала мать, — не приносит счастья тому, кто стремится к ней, в то время как прощение приносит прощающему радость.

Возможно, по отношению к ней это было правдой. Но не в моей натуре было прощать обиды.

— Библия учит нас прощать врагов своих, — говорила мама.

Возможно, но я предпочитала иное: око за око, зуб за зуб, и ничто меньшее не удовлетворило бы меня.

Итак, настал день триумфа, день, когда я объявила, что мне необходимо ехать к Анжелет.

Бастиан уехал в замок Пейлинг. Я поднялась на верхний этаж и оттуда наблюдала за его отъездом. Он не знал об этом, и я смотрела, как он без конца оборачивается, бросая на наш дом взгляды, полные муки.

С Бастианом все было кончено. Я заставила его страдать так же, как страдала я, и страдания его были несомненно подлинными, ведь он любил меня. Я узнала также нечто, порадовавшее меня: болезнь не уменьшила моей привлекательности. Более того, я намеревалась совершить путешествие, и хотя меня несколько печалила предстоящая разлука с родителями, я не могла не испытывать радостного возбуждения при мысли о том, что меня ожидают увлекательные приключения и, конечно, встреча с сестрой. Я любила свою семью, но не с той степенью преданности, которая характерна для остальных ее членов. Для этого я была слишком сосредоточена на самой себе, будучи уверенной в том, что мои собственные желания и склонности должны значить для меня больше, чем чьи-то чужие. Полагаю, многие люди могли бы сказать о себе то же самое, просто у меня хватило смелости увидеть и признать это. Впрочем, мои взаимоотношения с сестрой выходили за рамки обычной привязанности и родственных отношений; это был почти мистический союз; в конце концов, мы начали жить бок о бок еще до того, как появились на свет. Мы были просто необходимы друг другу. Я ощущала это даже в ее письмах. У нее был муж, которого, я уверена, она любила, но этого ей было недостаточно. Она нуждалась во мне; а я, по-своему, нуждалась в ней.

Я попыталась объяснить это своим родителям, поскольку была убеждена в том, что мне повезло с родителями и они пойдут мне навстречу. Мне не понадобились долгие объяснения: мать сразу поняла меня и сказала, что рада такому решению. Как бы ни было ей тяжело расставаться с нами, наше счастье гораздо важнее, чем ее грусть, и то, что между нами существует столь тесная связь, всегда ее радовало.

— Наш отец на этот раз задержится здесь надолго, — сказала она, — а Фен и мор в обозримом будущем вообще не собирается отправляться за моря. Мне вполне хватит их, и если ты, милое мое дитя, будешь счастлива с Анжелет, я тоже буду счастлива.

Я сообщила Феб о том, что собираюсь уезжать, не упомянув, что собираюсь взять ее с собой, и некоторое время упивалась отчаянием, охватившим ее при мысли о расставании со мной. Потом я сказала:

— Глупышка, конечно же, ты отправишься со мной. Мне понадобится служанка, и сама подумай, кого же, кроме тебя, я могла бы взять?

Она упала на колени — у нее была склонность к театральным эффектам, у бедняги Феб — и ухватилась за мои юбки, приняв позу весьма непривлекательную и некрасивую, на что я тут же указала. Когда она встала, ее глаза сияли от восторга обожания.

Нет ничего удивительного, что жизнь снова стала представляться мне в розовых тонах.

Я написала Анжелет, что уже начинаю собираться в дорогу, и вскоре получила от нее ответное восторженное письмо. Ей не терпелось увидеть меня. Она не могла дождаться. Она должна была так много рассказать мне.

Кроме того, родители получили письмо от генерала, весьма меня повеселившее. Письмо было выдержано в педантичном и высокопарном стиле и написано почерком мелким и аккуратным, хотя, несомненно, мужским.

Он будет рад моему приезду, сообщал генерал. Это, несомненно, принесет пользу Анжелет, только что пережившей этот несчастный случай. Он осторожно намекал на выкидыш. Далее он подробно спланировал мое путешествие, сделав это с несомненным знанием дела, поскольку по службе ему приходилось немало ездить по стране. Он перечислил наиболее подходящие постоялые дворы, не забыв упомянуть об их достоинствах и недостатках.

Это меня заинтересовало. «Голова монарха»в Дорчестере является вполне достойным местом: там умеют хорошо позаботиться о лошадях. «Белая лошадь»в Тонтоне — тоже весьма недурной постоялый двор… и так далее. Моим последним постоялым двором должен был стать «Белолобый олень»в деревушке Хэмптон, куда я могла бы добраться уже тринадцатого августа, если бы последовала его указаниям и при условии, что выеду в назначенный им день.

Мама сказала:

— Чувствуется, что это человек, который может очень хорошо позаботиться о своей жене, раз уж он подвигнулся на такой труд, чтобы облегчить твое путешествие.

Мне стало смешно. Бедняжка Анжелет! Не удивительно, что она нуждается в моем тепле.

МАКОВЫЙ ОТВАР

Выезжала я в прекрасном настроении. Мать была немножко расстроена, но старалась этого не показать, и к тому же рядом с отцом она не могла всерьез печалиться. Вместе с моим братом Фенимором они провожали меня во внутреннем дворе. Обернувшись, чтобы бросить последний взгляд на мать, я подумала, что могу ведь больше никогда не увидеть ее.

Феб была чуть ли не в экстазе. Она находилась рядом со мной, что само по себе было достаточным основанием для счастья, а кроме того, как я подозревала, она была рада тому, что с каждым часом все больше миль будут отделять ее от фарисействующего папаши, поскольку она боялась, что в один прекрасный день кузнец поймает ее и вновь заставит жить той жизнью, от которой она бежала.

Утром было чудесным. Когда бы до меня ни донесся резкий запах покрытой росой мяты, я буду вспоминать это утро; когда бы я ни увидела разбросанные по пустошам кусты барбариса, я буду вновь вспоминать это чувство безудержного восторга, владевшего тогда мной.

Мы с Феб ехали рядом, впереди и позади нас — по два грума, и все во мне пело, в то время как мы отмеряли милю за милей. Я сказала Феб:

— Мне не терпится встретиться с моим зятем. Боюсь, что это весьма строгий джентльмен. Любопытно, что он подумает о нас.

— Он будет восхищен вами, госпожа Берсаба.

— Сомневаюсь.

— А как же иначе, если вы просто живое подобие той леди, на которой он женился.

— Да, но она не переносила тяжелой болезни. Это большая разница.

— От болезни вы стали только красивей, госпожа.

— Ну, Феб, это уж слишком!

— Да это правда, хоть и немножко странно, госпожа. Вы похудели и оттого стали вроде как выше и изящней, а потом еще… ну, я не знаю. В общем, лучше.

— Ты добрая девушка, Феб, — сказала я, — но мне хотелось бы слышать правду, пусть даже горькую.

— Я клянусь, госпожа, и Джем то же самое говорил. Он говорил: «Клянусь, болезнь госпожи Берсабы что-то такое ей придала». Не знаю что, госпожа, но это правда.

— Джем?

— Ну, который в конюшне, госпожа.

Ого, подумалось мне, я уже начала нравиться конюхам! Но я была довольна: Феб, конечно, не могла быть объективной, однако меня похвалил и конюх; приятно получать комплименты даже из этих кругов общества.

Наше путешествие не изобиловало событиями, если не считать мелочей, без которых не обходится ни одно дело. Скажем, одна из лошадей подвернула ногу, и мы вынуждены были продать ее и купить новую на конном рынке в Уилтшире. Некоторые дороги стали непроходимыми из-за дождей, так что приходилось пускаться в объезд; в другой раз понадобилось изменить маршрут из-за слухов, что в этих окрестностях погуливают разбойники. Дорога через Солсбери-Плейн насчитывала сорок миль, но и там мы подзадержались, не желая слишком удаляться от постоялых дворов и деревушек, а все это означало дополнительные мили.