Нарисуй мне дождь (СИ) - Гавура Виктор. Страница 58

Ничего подходящего для того, чтобы уложить акробата я поблизости не видел, куда его нести, не знал, мне только и оставалось, что поддерживать его безжизненно свисающую голову. Акробату было на вид лет двадцать, мускулистый, с твердым волевым подбородком и кудрявыми каштановыми волосами. От его розовой шелковой рубахи с множеством оборок разило потом, а обтягивающие рейтузы в нескольких местах были неумело зашиты. Он не приходил в сознание, дыхание его было прерывистым с глубокими гортанными хрипами.

Вдруг как из-под земли выскочил вальяжный конферансье с напомаженными бриолином волосами, зачесанными коком. Он где-то отсутствовал, видимо ходил поправлять свою прическу, его подменял клоун Кузя, объявляя вместо него номера. С его появлением нас сразу окружило множество галдящих, наряженных в костюмы для выступления артистов. Конферансье, окинув меня внимательно взглядом, тут же взял инициативу в свои руки, и начал отдавать распоряжения.

– Так, ша! Что за визг на поляне? Тишина в эфире! Какие проблемы? Счас мы их порешаем. Тихо, я сказал! Опять Андрюха упал? От уже любит падать! А теперь, в темпе ‒ с прохода его убрать, пусть где-то отлежится. Почему он не встает? Кузя, а ну потрогай, у него голова не болит?.. ‒ и первым рассмеялся своей шутке.

– Он без сознания! Надо вызвать скорую помощь и отвезти его в больницу, – с трудом удалось вставить мне.

– В какую больницу! – отмахнулся конферансье, – Что вы такое говорите, молодой человек? Андрюха у нас через день падает, ни одна больница такого не примет. Кому он такой нужен?.. Сейчас немного полежит и будет бегать, как посоленный заяц. Не волнуйтесь, все будет в порядке и большое вам спасибо. Давайте я вас провожу. Где вы сидите? ‒ похоже, мой тезка был не столько гуттаперчевым, сколько несчастным мальчиком.

Конферансье не вызывал у меня доверия, он прятал от меня свои бегающие глаза и от него сильно несло перегаром. Я все же настоял на том, чтобы акробата отнесли в их медпункт. Здесь царил холод, как в склепе. Кроме кутающейся в пальто медсестры и флакона зеленки, в медпункте ничего не было. Когда мы укладывали акробата на кушетку, он впервые застонал. Теперь уже они все, во главе с медсестрой, принялись меня выпроваживать.

В конце концов, я сделал все, что мог. Это их человек – «цирковой», и это их жизнь, опасная, трудовая и унылая, как на заводе. Цирковые, особые люди, веселая круговерть, блеск софитов и вечный праздник идут у них рука об руку с травмами, инвалидностью и смертью. Смысл их жизни в выходе на арену, где они, превозмогая боль и страх, каждый раз преодолевают себя. Они обречены выходить на арену столько, сколько позволит им здоровье, такова их цирковая судьба и никто не вправе им в этом мешать.

Конферансье звали Гарик, и он не успокоился, пока не отвел меня обратно в зал, где продолжалось представление. Когда я вместе с ним появились в проходе, нас встретили бурными аплодисментами. Мы оба быстро разобрались, что аплодисментами приветствовали не нас, а мартышку, которая в это время выехала из-за кулис верхом на собаке и стала носиться верхом на ней по арене. Ли на месте не оказалось. Я быстро нашел ее в буфете в компании двух цирковых артистов, кажется, эквилибристов. Она была пьяна, принялась меня обнимать, выкрикивая:

– Вот! Имею честь рекомендовать, Андрей, но не Болконский, а другой!.. Сын собственных родителей, мой друг и личный приятель. Любовь всей моей жизни! И-и-и… Кроме того, спасатель… То есть, спаситель вашего коллеги и брата по разуму!

Они не торопились называть свои имена и с вызывающим интересом принялись меня разглядывать. Мне и без того было неуютно, а стало еще хуже. На столе стояло три граненых стакана, судя по остаткам на дне, пили водку. Из закусок была карамель «Дюшес», знакомые зеленые фантики валялись на столе. Спустя минуту стало ясно, что Ли только что с ними познакомилась. Я не так долго отсутствовал, чтобы она успела так набраться, разве что сама к этому стремилась. Это уже было, как она выражалась «немного слишком».

Мне большого труда стоило увести ее из цирка. Только случайное вмешательство вездесущего Гарика, предотвратило очередную драку, на этот раз с артистами цирка. Эти двое оказались непростыми циркачами, они упорно доказывали мне, что «тот, кто девочку поит, тот ее и дегустирует». В чем-то они были правы, но это была моя девочка, хоть и великовозрастная. К сожалению, она забыла, что за дармовую выпивку, могут потребовать расплатиться и, если нечем платить – заплатишь собой. Речи не могло быть о том, чтобы вернуть им деньги за выпитое, тогда бы точно началась драка. В общем ситуация была тупиковая и прегадостная, как Ли сама как-то говорила: «цирк уехал, а клоуны остались». Кто выступал в роли клоуна, легко догадаться.

Вести Ли в таком состоянии домой было нельзя. На такси я привез ее на квартиру к Клане. В этих приездах уже прослеживалась какая-то закономерность. Кланя, глядя на нас, как всегда, рассмеялась. Какой она все-таки дурносмех! Дикарка по природе, она не скрывает свои чувства, даже не думая, что этим может кого-то задеть. Как-то раз, не удержавшись, я спросил у Клани, чего она собственно хохочет? И услышал ответ: «Сама не знаю. Бывает мне хочется плакать, а я смеюсь». Может смехом она спасалась от отчаяния?

Сказав, что идет к подруге и вернется завтра, Кланя попросила, чтобы когда мы будем уходить, заперли комнату, а ключ положили под тряпку перед ее дверью. Я знал причину ее беспокойства, украсть в комнате у Клани было нечего. Как раз этого, она стеснялась. Поселившись в этой коммунальной квартире, она, душа нараспашку, пускала в свою комнату соседок, которые едва ли не в глаза принялись издеваться над ее нищетой.

Теперь, граница на замке, плюс упорно распускаемые Кланей слухи о том, что она купила и вот-вот привезет, то ли уже привезла и расставила в своей комнате новый румынский гарнитур, торшер и даже фортепиано. Этим мебельным гарнитуром и фортепиано («которая» на трех ногах), она дразнила их уже несколько недель, доводя своих соседей до конвульсий, закрывая перед их любопытными носами дверь. Осмотр ее комнаты через замочную скважину их любопытства не удовлетворял, комната была слишком большой, в ней, незамеченными, могли спрятаться с десяток трехногих роялей.

– Зовсім забагато для жінки – не є доста [47], – улыбнулась Кланя мне на прощанье, указав глазами на Ли, и исчезла.

Ли уже спала, сидя за столом. Я отыскал в одном из ящиков рассохшегося комода относительно чистые простыни, перестелил постель и уложил Ли. Голова моя была пуста, все мысли покинули ее.

‒ Пить, ‒ попросила Ли, голосом тихим, как вздох.

Я отпоил ее вначале холодной водой, а потом кипятком с рафинадом, чая у Клани не было. На общей кухне с потолком в пятнах плесени и протечек, я случайно взялся за не Кланин чайник и получил въедливое замечание от закадычной Кланиной соседки, растрепанной уродины с повадками тюремной надзирательницы. Выслушав пару ее реплик, я понял, что передо мной искусница по части гнусных намеков.

Коммунальная кухня ‒ главная достопримечательность коммунистического быта. Вокруг была невероятная грязь. Подошвы липли к линолеуму, из-за многолетних наслоений грязи рисунок на нем исчез. Однако заметно было, что обитатели этой коммуналки все-таки тяготеют к чистоте. Чтобы не мыть газовую плиту, они ее периодически красили. Краска не держалась на жирных наростах грязи и отслаивалась пластами, от этого создавалось впечатление, что газовая плита одета в лохматую шубу. Выждав пять минут, я вернулся на кухню забрать закипевший чайник, здесь меня уже поджидал целый трибунал, вернее «сталинская тройка» из трех старых фурий.

Пока я галопировал по коридору до Кланиной комнаты, перебрасывая с руки на руку раскаленную ручку чайника, они скакали по бокам в виде эскорта, торопливо сообщая мне, что давно уже подозревают Кланю в недостойном поведении и других тяжких преступлениях, и давно бы уже донесли на нее в компетентные органы, если бы имели свободное время. Уже в захлопнутую перед ними дверь они выкрикнули все, что они думают о Клане, обо мне и всех на нас похожих, вымещая на мне годами накопленную злобу на соседей и весь мир в придачу.