Дорога в тысячу ли - Ли Мин Чжин. Страница 37

— Ты хочешь поесть, аппа?

Ноа указал на закуски, которые мать оставила для него: два рисовых шарика с начинкой. Исэк покачал головой, улыбаясь, чтобы успокоить мальчика.

— Ты можешь принести мне немного воды?

Когда Ноа вернулся с кухни с чашкой холодной воды, отец лежал на полу, закрыв глаза.

— Аппа! Аппа! Вставай! Я принес воду! — воскликнул Ноа.

Глаза Исэка распахнулись; он улыбнулся при виде мальчика.

— Аппа устал, Ноа. Аппа поспит немного.

— Аппа, пей воду, — мальчик протянул чашку.

Исэк поднял голову и сделал большой глоток, затем снова закрыл глаза. Ноа склонился к губам отца, чтобы проверить дыхание. Потом принес свою подушку и засунул ее под седую голову Исэка, накрыл его тяжелым одеялом и закрыл переднюю дверь как можно тише. А потом Ноа со всех ног побежал в ресторан.

Он ворвался в зал, но никто не обратил на него внимания. Управляющий Ким никогда не жаловался на детей Сонджи. Он покупал игрушки и комиксы для мальчиков и иногда присматривал за Мосасу, пока работал у себя в кабинете.

Кёнхи подняла глаза от работы, встревоженная видом Ноа, запыхавшегося и необычно бледного.

— Ты вспотел. Все в порядке? Мы скоро закончим. Хочешь есть? — Она встала ему навстречу.

— Аппа вернулся. Он выглядит больным. Он заснул дома на полу.

Сонджа вытерла мокрые руки о фартук.

— Я могу уйти?

Она никогда не уходила раньше времени. Кёнхи кивнула:

— Я останусь здесь и все закончу, а ты иди. Поторопись. Я приду, как только все тут сделаю.

* * *

Уже на улице Сонджа спохватилась и воскликнула: «Мосасу!», Ноа посмотрел ей в лицо.

— Мама, тетя приведет его домой, — спокойно сказал он.

Она крепче сжала руку сына и быстро пошла к дому.

— Ты успокаиваешь меня, Ноа, успокаиваешь.

Наедине можно было не скрывать нежности к сыну. Родители не должны хвалить своих детей, она знала это, все говорили, что это вредно. Но отец всегда хвалил ее, когда она делала что-то хорошее, он мог слегка коснуться ее макушки или похлопать по спине, даже когда она ничего особенного не сделала. Других родителей могли бы упрекнуть, что они портят дочь, но никто не решался сказать это ее отцу-инвалиду, у которого родился симпатичный и здоровый ребенок. Теперь, когда он умер, Сонджа вспоминала теплоту отца, его добрые слова, перебирала их, как ограненные драгоценные камни. Никто не должен ждать похвалы, особенно женщина, но сама она маленькой девочкой знала, что была любимицей отца, его сокровищем. Она хотела, чтобы Ноа тоже знал, как она любит его, как благодарна Богу за своих мальчиков.

— Аппа выглядел очень плохо? — с тревогой спросила Сонджа.

— Я не знал, что это он. Аппа был такой чистый и красивый, правда?

Сонджа кивнула, опасаясь худшего. Ее предупреждали, что заключенных обычно отправляли домой умирать. Их избивали, морили голодом, оставляли без одежды, чтобы ослабить и сломать. Утром Сонджа отнесла в тюрьму еду и чистый набор маек на неделю вперед. Брат был прав: ее мужу не доставалось ничего из вещей и продуктов, которые они передавали.

Пока они с Ноа шли по оживленной улице, не обращая внимания на толпу, она пожалела, что не готовила сына к возвращению Исэка. Она была занята, работая и экономя деньги, но не подумала, как мальчик воспримет возвращение отца или, что еще хуже, его смерть.

— Ты сегодня успел поесть? — спросила она, не зная, что еще сказать.

— Я оставил обед для аппы.

— У тебя есть домашнее задание?

— Да, я сделаю его, когда вернусь домой, мама.

— Ты никогда не доставляешь мне забот, — сказала она, чувствуя его пять совершенных пальцев в своей ладони и испытывая благодарность за это чудо.

Сонджа медленно открыла дверь. Исэк лежал на полу, спал. Она встала на колени возле его головы. Темная кожа в пятнах, натянутая на высоких скулах. Волосы и борода стали почти белыми; он выглядел старше Ёсопа. Он уже не был прекрасным молодым человеком, который спас ее от позора. Сонджа сняла с него туфли и дырявые носки. Засохшие корки крови покрывали его потрескавшиеся подошвы. Один палец на левой ноге потемнел.

— Мама… — сказал Ноа.

— Да? — Она повернулась к нему.

— Должен ли я позвать дядю?

— Да. — Она кивнула, стараясь не плакать. — Симамура-сан не позволит ему уйти рано, Ноа. Я не хочу, чтобы у дяди были проблемы на работе. Хорошо?

Ноа выбежал из дома, даже не пытаясь полностью закрыть дверь, и порыв ветра разбудил Исэка; он открыл глаза и увидел, что жена сидит рядом с ним.

— Дорогая, — сказал он.

Сонджа кивнула.

— Ты дома. Мы так рады, что ты дома.

Он улыбнулся. Когда-то ровные белые зубы теперь либо почернели, либо выпали.

— Ты так сильно пострадал.

— Вчера умер пастор. Я должен был умереть давным-давно.

Сонджа покачала головой, не в силах говорить.

— Я дома. Каждый день я представлял себе это. Каждую минуту. Может быть, поэтому я здесь. Как тяжело это было для тебя, — сказал он, ласково глядя на нее.

Сонджа покачала головой, вытирая лицо рукавом.

Корейские и китайские девушки, которые работали на фабрике, улыбались при виде Ноа. Его приветствовал вкусный аромат свежего печенья. Девушка, укладывающая коробки для печенья у двери, прошептала по-корейски, какой он стал высокий. Она указала на спину дяди, который присел, изучая мотор одной из машин. Производственный этаж был длинный и узкий, спроектированный как широкий туннель, — так проще было наблюдать за работниками; внушительная машина для бисквитов включала конвейерные ленты, и работницы стояли вдоль них. Ёсоп в защитных очках орудовал двумя плоскогубцами в сервисной панели. Он был на фабрике и управляющим, и механиком.

Гул машины заглушал человеческие голоса. Девушкам запрещалось разговаривать за работой, но добиться этого было почти невозможно, если они сохраняли нейтральную мимику. Сорок незамужних девушек, нанятых за проворные пальцы и аккуратность, паковали по двадцать тонких пшеничных печений в деревянные коробки, которые отправлялись армейским офицерам, дислоцированным в Китае. За каждые два сломанных печенья работницу штрафовали, вычитая сумму из заработной платы. Если она съедала даже отломившийся кусочек печенья, ее немедленно увольняли. В конце дня одна из девушек собирала обломки печений в сумки из ткани, паковала их в мешки, и эту продукцию отправляли на рынок для продажи со скидкой. Не проданные там остатки Симамура предлагал работницам за небольшую плату, но только тем, кто работал быстро и не допускал ошибок.

Ёсоп никогда не брал сломанные печенья домой, потому что девушки и так получали слишком мало, и даже крохи печенья много значили для них. Симамура, владелец фабрики, сидел в застекленном офисе размером с туалетную кабинку. Застекленное окно позволяло ему следить за девушками. Заметив нечто подозрительное, он приказывал Ёсопу сделать предупреждение работнице. Со вторым замечанием девушка увольнялась без оплаты, даже если она отработала шесть дней и все произошло непосредственно перед расчетом за неделю. Симамура хранил в офисе синий, в тканевом переплете, регистр с предупреждениями, записанными рядом с именами сотрудниц, он вел этот учет сам. Ёсопу не нравилось наказывать девушек, и Симамура видел в этом еще один пример слабости Кореи. Владелец фабрики был убежден, что если все азиатские страны усвоят японскую эффективность, внимание к деталям и высокий уровень организации, Азия будет процветать и сможет победить недобросовестный Запад. Симамура считал себя справедливым человеком и даже слишком мягкосердечным, поскольку нанимал иностранцев, которых большинство его коллег просто не замечали. Когда ему говорили о природной неряшливости приезжих, он утверждал, что их надо учить ненависти к некомпетентности и лени.

Прежде Ноа приходил на фабрику только раз, и Симамура был тогда недоволен его появлением. Примерно год назад Кёнхи заболела, у нее поднялась температура, она упала в обморок на рынке, и Ноа отправили за Ёсопом. Симамура неохотно позволил Ёсопу пойти к жене. Следующим утром он объяснил Ёсопу, что повторения этого инцидента не допустит. Как он мог, спрашивал Симамура, запустить две фабричные машины в отсутствие компетентного механика? Если жена Ёсопа снова заболеет, ей придется полагаться на соседа или члена семьи; печенье было военным заказом, и его следовало поставлять без задержек и сбоев. Мужчины рисковали жизнью в борьбе за свою страну, каждая семья должна приносить жертвы во имя победы. Поэтому когда Симамура снова, год спустя, заметил мальчика, он пришел в ярость. Он раскрыл газету, притворяясь, что не видит, как мальчик постучал по плечу дяди.