Дорога в тысячу ли - Ли Мин Чжин. Страница 59

— Не знаю. Я должен побыть с братом, пока я дома.

— Я слышал, с ним проблемы.

— Поэтому я вернулся домой. Мать говорит, что он становится странным. Говорит все меньше и меньше. Врачи не знают, что делать. Они рекомендуют поместить его в специальное учреждение. Якобы он будет счастливее с такими, как он сам, но я в этом сомневаюсь. Эти места могут быть… — Харуки медленно втянул воздух сквозь стиснутые зубы. — Конечно, мама никогда не позволит. Дайсукэ — очень хороший ребенок. — Харуки сказал это тихо, понимая, что Дайсукэ будет его ответственностью, когда мать уже не сможет о нем заботиться, и жену Харуки придется выбирать ту, что будет добра к Дайсукэ и их стареющей матери.

— Юми говорит, что ему было бы лучше в Америке. Но она всегда думает, что все и для всех лучше в Америке.

Мосасу считал, что его подруга преувеличивает достоинства Америки.

— Юми говорит, что в Америке лучшие врачи. — Мосасу пожал плечами.

— Наверное, так. — Харуки улыбнулся, он часто желал жить где-то в другом месте, где он никого не знал.

Юми заметила старшего сына ее работодательницы рядом с Мосасу. Поворачивать назад было бы неудобно.

— Ты знаешь Харуки-сан, — сказал Мосасу, улыбнувшись Юми. — Он был моим единственным другом в школе. А теперь он будет бороться с преступностью!

Юми кивнула, неловко улыбаясь.

— Юми-сан, приятно видеть вас снова. Мы с другом много лет не виделись.

— Вы надолго приехали из академии, Харуки-сан?

Харуки кивнул, потом объяснил, что дома его ждет Дайсукэ. Однако пообещал заглянуть к Мосасу в патинко-салон следующим утром.

Их английский класс встречался в большом конференц-зале новой корейской церкви, построенной недавно на крупные пожертвования некоторых состоятельных семей. Несмотря на европейское имя, учитель Джон Мэримен был корейцем, которого младенцем усыновили американские миссионеры. Английский язык стал для него родным. Благодаря отличному питанию, богатому белком и кальцием, Джон вырос значительно выше большинства корейцев и японцев и казался гигантом, а благодаря воспитанию приобрел иностранные манеры и явный американский акцент. Если бы не его терпеливая корейская жена, которая умела тактично объяснить окружающим, что Джон хороший человек и ведет себя, как умеет, он бы нередко попадал в неприятности из-за многочисленных культурных промахов.

Для пресвитерианского пастора Джон был слишком веселым. Но его образование и глубина веры не вызывали сомнений. Приемная мать, Синтия Мэримен, наследница производителя автомобильных шин, отправила его в Принстон и Йель изучать богословие, а потом, с одобрения родителей, он вернулся в Азию, чтобы распространять евангельское учение.

Юми восхищала учителя своими успехами, а пастор Джон был для нее живым воплощением корейца из лучшего мира, где их соотечественников не считали шлюхами, пьяницами или ворами. Мать Юми, проститутка и алкоголичка, спала с мужчинами за деньги или спиртное, а отец, сутенер и пьяница, часто попадал в тюрьму. Три старших сестры по матери были неразборчивы в сексуальных связях и вели себя, как животные. Младший брат умер в детстве, а Юми в четырнадцать лет забрала младшую сестру и ушла из дома, кое-как выживая за счет работы на текстильных фабриках, пока сестра не умерла. За эти годы Юми стала отличной швеей. Она отказывалась признавать свою семью, проживавшую в одном из худших районов Осаки. Если на улице она замечала женщину, которая имела мимолетное сходство с ее матерью, Юми переходила на другую сторону или разворачивалась и спешила в противоположном направлении. После просмотра американских фильмов она решила, что однажды будет жить в Калифорнии и станет швеей в Голливуде. Она знала корейцев, вернувшихся в Северную Корею, и тех, кто вернулся на Юг, но она не чувствовала привязанности к незнакомой родине. Корейское происхождение стало для нее просто еще одним бременем, вроде бедности или позорной семьи. До встречи с Мосасу Юми никого не пускала в свою постель, и теперь, когда привязалась к нему, она хотела, чтобы они вместе переехали в Америку, где их не будут презирать или игнорировать. Ребенка в этой жизни она себе не представляла.

Английский класс посещало пятнадцать учеников. До появления Мосасу Юми была лучшей ученицей пастора Джона. У Мосасу оказалось огромное преимущество, поскольку в течение многих лет он учился вместе с Ноа, но Юми не возражала. Каждый урок начинался с того, что пастор Джон задавал каждому ученику серию вопросов.

— Моисей, — спросил пастор Джон, — как дела в патинко-салоне? Ты сделал много денег сегодня?

Мосасу рассмеялся.

— Да, пастор Джон. Сегодня я заработал много денег. Завтра сделаю больше! Тебе нужны деньги?

— Нет, спасибо, Моисей. Но, пожалуйста, не забудь помочь бедным, Моисей.

— В патинко деньги не мои, пастор Джон. Мой босс богат, но я еще не богатый человек. Однажды я буду богатым.

Джон повернулся к Юми.

— Юми, сколько мундиров ты сшила сегодня?

Юми улыбнулась, слегка порозовев.

— Сегодня я сшила два жилета, пастор Джон.

Джон оставил прекрасную и удобную жизнь в Принстоне, штат Нью-Джерси, потому что жалел бедных корейцев в Японии. В его чудесном детстве, наполненном теплом любящих родителей, он всегда переживал за корейцев, которые потеряли свою страну. Моисей и Юми никогда не видели Кореи. Его родители приняли его одного, у него не было братьев и сестер. Почему ему повезло больше, чем другим? Почему он стал «избранным» — такое слово всегда использовала его мать. «Мы выбрали тебя, наш дорогой Джон. У тебя была прекрасная улыбка, даже в самом раннем детстве. Ты был таким ласковым ребенком».

Преподавание английского класса не являлось частью его работы в качестве пастора. Джон любил звуки английских слов, звуки американской речи. Он хотел поделиться этим с бедными корейцами в Осаке. Он хотел, чтобы они знали другой язык, не только японский. Его биологические родители оставили его одного. Джон не знал, сколько ему лет. Приемные родители выбрали для него день рождения Мартина Лютера, 10 ноября. Единственное, что он знал о родителях, это то, что они покинули арендованную комнату рано утром, не заплатив хозяевам, и оставили его. Каждый раз, когда Джон видел немолодую кореянку, которая по возрасту могла бы быть его матерью, он спрашивал себя — а вдруг это она. Он хотел бы встретиться с биологическими родителями и дать им дом, обеспечить им тепло и еду.

Пастор Джон спросил одну из учениц, что она делает во время дождя. Мосасу смотрел на Юми вместо того, чтобы слушать, как девушка спотыкается, пытаясь вспомнить слово «зонтик». Он любил разглядывать ее мягкий профиль, темные грустные глаза и высокие скулы.

— Моисей, как ты можешь выучить английский, если будешь просто смотреть на Юми? — рассмеялся Джон.

Юми снова покраснела.

— Веди себя прилично, — прошептала она Мосасу по-японски.

— Не могу остановиться, пастор Джон. Я люблю ее, — заявил Мосасу.

Джон был в восторге.

— Вы двое поженитесь? — спросил пастор Джон.

Юми была ошеломлена этим вопросом.

— Она выйдет за меня замуж, — сказал Мосасу. — Я уверен.

— Что? — воскликнула Юми.

Женщины за их спинами рассмеялись. Двое учеников-мужчин громко вздохнули.

— Это здорово, — сказал Джон. — Я думаю, мы являемся свидетелями предложения. Proposal означает «предложение пожениться».

— Конечно, ты выйдешь за меня, Юми-тян. Ты же любишь меня, и я очень сильно люблю тебя. Мы поженимся. У меня есть план, — спокойно сказал Мосасу по-английски.

Юми закатила глаза. Он знал, что она хочет поехать в Америку, но он собирался остаться в Осаке и открыть собственный патинко-салон. Он намеревался обеспечить свою мать, тетушку, дядю, бабушку, когда разбогатеет. Он не сможет сделать такие деньги в Лос-Анджелесе, объяснял он. Он не мог покинуть свою семью, и Юми знала это.

— Мы с тобой любим друг друга, Юми-тян. — Мосасу улыбнулся и взял ее за руку.

Юми склонила голову, хотя и была оскорблена. Она никогда не могла сердиться на него. Он был единственным другом за всю ее жизнь.