Бесконечность, плюс-минус (СИ) - "22 Слоя". Страница 54

Я потрачу эту страницу на то, чтобы написать, что меня пугает нависшая над нами глобальность. Подумать только, что пока кто-то лезет на стены от тоски и неопределённости, другой может ощущать радость, и этот день для него будет чистой эйфорией. Кто-то рождается в ту же секунду, когда кто-то умирает. В одну секунду происходит первый поцелуй у влюблённых и трагедия у других. Всё это происходит на одной планете и даже, уверена, на одном материке. Но состояния такие разные, словно у каждого из нас существует своя планета.

И становится понятно, почему мы иногда не можем подобрать слова. Просто спуститься со своего слоя, или наоборот, подняться, бывает не всегда просто. Друг, он ведь не может из планеты-себя превратиться во что-то ещё. Я — одна целостность, он — другая. Поэтому, когда плохо одному, это всегда сочувствие и поддержка, а не совместное горе.

Мне бы не хотелось ощутить тоску другого человека или, что ещё хуже, заразить его своей грустью. Но ещё быстрее я бы отказалась тянуть кого-то вниз, к себе. Мои трудности, чем бы они ни кончились, делают из меня целую планету.

Но хотелось бы взглянуть на мир, где весь этот глобализм приравнивался бы к среднему числу. И люди бы чувствовали чего больше: смертей или рождений, убийств или свадеб, поцелуев или пощёчин. Было бы страшно застрять в мире, где на моё счастье могло повлиять предательство человека на другом конце материка. Но взглянуть бы хотелось.

Получается, мы живём под куполом далеко не самого кошмарного глобализма, что можно представить. И равно как есть самые разбитые, есть и счастливые. Их роли могут поменяться уже завтра, а может, и через считанные секунды. Но я не уверена, что хочу этим сказать что-то важное. Просто знайте, счастливые люди где-то там, в глуби далёких материков и планет, что как минимум один непримечательный человек сейчас радуется за вас всем сердцем.

Мне кажется, что сильнее всего человек меняется тогда, когда в нём пропадают одни мелочи и появляются совершенно другие. Мне всё чаще хочется сидеть с выключенным светом и есть здесь, у себя. Я осознаю эти изменения, и возникает чувство, будто самый опытный из всех докторов проболтался мне, что я смертельно больна. При большом количестве таких маленьких изменений ты не переплываешь из одной формы себя в другую, а перечёркиваешь первую и становишься второй. Обречённый вызовет у меня зависть, если скажет, что ему осталось жить пару дней и он боится расставаться с семьёй. И в такие моменты я захочу оказаться на месте этого обречённого. В последние дни он будет хвататься за тепло так крепко, как, может, не хватался никогда до этого. Что-то похожее на покрывало эмоций, в которое он завернётся с головой.

Мне не хочется даже тянуться к этому покрывалу. Когда человек из живого в один момент превращается в мёртвого и исчезает — это не удивляет. Он в последний раз укутывает себя под покров и уходит. Но мне грустно, когда я думаю о человеке, который превращается в мёртвого и продолжает просыпаться утро за утром, даже не пытаясь дотянуться до этого проклятого тепла.

2.

В комнате горела одна лампочка, слишком яркая, чтобы правдиво описать атмосферу этого места. Шторы оказались задёрнуты, а комната была заполнена тишиной. Не той, что свойственна Глэдис, а самым примитивным её видом. Когда больше нечем было заполнить ни себя, ни своё окружение, проще всего сказать, что молчание — тоже способ самовыражения. Но я же знаю, что это не так. Мне нечего выражать.

Я ещё не сказала ни слова, но уже наперёд знала, как всё будет происходить. И реакцию Эстер, и то, что оторвать взгляд от пола так и не удастся. Она сперва промолчит, а затем переспросит, но ответить мне будет нечего.

«Пока что прекратим наши занятия» — попросила я.

В ответ ничего, никакого грустного вздоха или чего-то такого. Беспокойство в ответ на молчание. Редкие слова не мешали ни одной из нас оставаться немой.

Она спросила надолго ли, а я не знала, что ответить. Я думаю, что насовсем, но мне это принять легко. Ей — нет. Потому я не говорю и надеюсь, что кто-то ей потом расскажет.

И Эстер нарушила молчание. Попросила поделиться хоть поверхностно. Пообещала, что выслушает, и мы со всем справимся. Хоть немного слов о наболевшем, но у меня и их не было. Я не ответила на её просьбу.

Она сделала шаг навстречу, но я шагнула назад и осмелилась покачать головой. Я напомнила себе Фриду, ведь сумела отказать так же. Это было то отрицание, которое сжигало все аргументы. Она ко мне не подойдёт.

— Почему? Почему ты так?

— Потому что нечего говорить. А значит тебе нечего слушать.

Эстер мяла кончики своих пальцев и явно хотела сказать что-то ещё. Куда более важное. Но молчала. Только потом кивнула и неуверенно отошла к выходу. Я же просто подняла взгляд и тут же увела его в сторону.

— Отдыхай.

Она повернула ручку и на каких-то несколько секунд застыла. А потом сказала следующее, слово в слово:

— Ты не одна. Не одна, как бы очевидно это ни звучало. И я готова нырнуть за тобой настолько глубоко, насколько смогу. Только в самый нужный момент протяни мне руку.

Мне нужны были эти слова. Нужны, пусть я и не захотела принимать их в тот момент. Будь я на её месте, сложно было бы сохранять самообладание и эту согревающую искренность. Мне, наверно, было бы проще и вовсе не стучаться.

Дверь распахнулась, на доли секунд подарив комнате и мне неприятный живой свет извне. Аккуратный щелчок, и всё, кроме мыслей в голове, вернулось на свои места.

Насколько же тяжёлой мне кажется дверь, что отгораживает меня от других. Я с трудом её открываю, потому что она разделяет этот замок на две части. Одну из них я избегаю, но в ней живёт всё самое светлое. И это светлое с большим трудом входит сюда, в темноту и беззвучность. Пытается говорить, пытается хоть на секунду забрать с собой и успокоить. И даже когда эта дверь открывается — два мира не смешиваются. Здесь остаётся почти полное самокопание, а там — что-то сильное, чего нельзя охарактеризовать. И когда я выхожу наружу, даже в эти самые моменты я несу холод с собой. Я не ем в тепле, а возвращаюсь в ледник, и пища становится холодной и пустой. Она просто поддерживает жизнь, а где-то внутри себя я скучаю по яркому вкусу. Не только еды, но и жизни. Я скучаю по тому, как листья на деревьях только начали желтеть, скучаю по вопросам, каждый из которых был жаждой жить в этом мире.

Я слишком много себе позволяю. Я принесла в это место, мою любимую обитель, нечто, напоминающее опухоль. Это не опасно для них, потому что они на несколько шагов впереди. Но сам жест, сама его суть мне противна. Противна потому, что это опухоль посреди моего дома. И ещё она невероятно страшна. Потому что это опухоль также во мне. И я совсем, совсем не уверена в своих силах. Я совершенно точно проигрываю четырём стенам внутри моей головы.