Длань Одиночества (СИ) - Дитятин Николай Константинович. Страница 103

Он никогда не думал, что существуют такие пытки. Когда-то давно, он экспериментировал с сенсорной деривацией. Это было своеобразным испытанием психики. В специальной капсуле, наполненной водой до половины, человек неподвижно плавал, пока крышка капсулы, плотно примкнутая, не пропускала к нему свет и звуки. Тогда он испытал что-то вроде легкого опьянения. Сбитый с толку мозг, все пытался найти точку равновесия, опоры. Потом были слуховые галлюцинации. Разум преобразовывал шум сердца и крови в звуки течения и бормочущий шепот. Никасу казалось, что он плывет вниз по Стиксу, а над ним совещаются тени умерших.

Но тут все было иначе. Восприятие времени стало его палачом. Все стало незначительным. Совершенно бессмысленным. Он чувствовал себя бессмертным божеством лишенным творческой искры.

Самое ужасное, что он не мог понять, что от него требуется. Он уже забыл слова Уробороса и его самого, забыл, зачем здесь находится. Он просто знал, что из этого состояния можно как-то выбраться. Никас пытался плыть, но оставался на месте. Пытался кричать, но вода съедала звуки. Он даже пытался перегрызть себе вены, чтобы умереть. Кровь вышла из него и рассеялась облаком алого тумана. Но он продолжал жить.

Рыдая от отчаянья, он умолял это наваждение растаять.

— Держи себя в руках, человек, — шептал Цинизм. — Ты способен это вытерпеть. Максиме смогла и ты сможешь.

Никас смутно помнил, о ком говорит его симбионт. Темная шелковая кожа. Что такое шелк? Каков он на ощупь? Приятная гладкость. Сладость на губах. Что-то плохое, гнетущее.

Наконец, он сошел с ума. Стал бормочущим идиотом. Живым шевелящимся овощем. Этот период длился еще дольше, чем период деградации. А потом Никас разорвался на сотню маленьких медуз. Они какое-то время держались поблизости, неловко кувыркаясь в воде. Но вскоре поплыли кто куда. Маленькие полупрозрачные мешочки, толкающие воду нитевидными щупальцами. В свою очередь они годами исследовали океан, заплывая в самые глубокие расщелины, впадины и пещеры. Они жили в поисках чего-то, натыкались на чудеса глубин, руины древних городов, леса живых сталагмитов, попадали в карманы с водой настолько древней, что там обитали существа со времен молодой Земли.

И этот период был продолжительнее, чем предыдущие два вместе. Со временем, маленькие медузы начали проявлять признаки волнения. Их перемещение из хаотичного, стало предсказуемым. Все они начали понемногу сближаться, плыть в одну точку. Они помнили, где расстались, и ничто не могло помешать им вернутся назад.

И вот, в неизвестной точке мчащегося времени, они встретились. Исполнив танец узнавания и радости, они бросились друг к другу, и в холодном пространстве возникла обмякшая человеческая фигура.

По костюму прошла почти незаметная вибрация. Но Френ, давно обнимающая его правую ногу, сразу ощутила изменения. Она взвизгнула и вскочила, возбужденно и радостно заглядывая в иллюминатор. Там, в темной воде, белело мертвенное лицо Никаса. Он действительно напоминал утопленника, но Френ знала, что хозяин жив и преданно ждала его пробуждения.

Она не верила, что Никас снова позовет ее, и долго медлила, прежде чем подойти. В конце концов, она пыталась его убить. Но когда она увидела, как хозяина поглотил этот отвратительный хищный скафандр, она не выдержала. Любовь, голод и страх толкнули ее вперед, к Никасу. Френ билась в плотный резиновый каркас, ломала ногти, пытаясь открутить тяжелые болты, даже грызла трубки, но — тщетно. Проклятый костюм не пускал ее к хозяину.

Тогда она села у его ног, как преданная собака.

Что-то в силуэте Никаса снова потеряло каменную неподвижность. Френ, поскуливая, боялась не увидеть самого главного. Как открываются глаза ее возлюбленного. Это приводило ее в ужас. Если его последняя мысль была о ней, если он вызвал ее из небытия только для того, чтобы никогда больше не поцеловать ее… О, это было невыносимо! Она не выдержала и снова вгрызлась зубами в неуязвимую шкуру костюма. И кусала, пока из десен не пошла кровь.

— Отпусти его!

Она вскарабкалась на плечи Никаса, уперлась в них ногами, а тонкими руками схватилась за выступы на шлеме. Звуки, которые она издавала, пытаясь освободить Аркаса, были полны тревоги и обожания, хоть и напоминали рев пеликана, погибающего в нефтяной луже. Выбившись из сил, Френ повисла на шее возлюбленного. Испытывая невыносимую скорбь и столь же невыносимый голод, она рыдала.

Костюм наклонился вперед, и Френ всполошилась, думая, что опрокинула его своим весом. Она соскочила, всерьез намереваясь поднырнуть под Никаса, чтоб стать последней опорой луноликого владыки. Но, в последний момент, костюм выставил перед собой ногу.

Он сделал шаг. Еще один. Остановился.

Френ, сдерживая визг, смотрела в ожившее лицо хозяина. Его глаза были блестящими, живыми. Щеки порозовели. Их взгляды встретились. Он открыл рот и выпустил крохотный пузырь воздуха. Потом он поднял руки, оканчивающиеся стальными крюками, поглядел на них, и сделал какие-то известные ему одному выводы. Возможно, раздумывал, как будет держать ими вилку или гладить котят.

Негромко заскрежетав, болты металлического горжета начали скручиваться и падать. Френ помогла Никасу снять шлем. Хлынула пахучая, застоявшаяся вода. Она покидала легкие человека, тонкими струйками, через рот и нос. Аркас терпеливо ждал. Френ стерла последние капли с его лица, и тогда жуналист сделал медленный аккуратный вдох.

— Френ, — сказал он на выдохе. — Как я рад видеть тебя.

Они неловко обнялись.

— Ты не злишься на меня, хозяин? — скуксилась она.

Никас покачал головой.

— Я не понимала, что делаю. Она столько про тебя наговорила… И этот нож.

Болты звякали, падая вниз. Костюм сползал с Никаса, словно старая кожа. Его лохмотья отслаивались и никли, стальные вставки ржавели и крошились. Наконец, он истлел полностью. Одежда Аркаса тоже пропала. Он стоял, дрожа на тысяче сквозняков. Казалось, что под его бледной, покрытой высыпаниями коже, шевелятся маленькие студенистые тела. Но потом это наваждение пропало.

Френ прижалась к нему, чтобы согреть. Она хотела, чтобы он овладел ей прямо сейчас, испить его жизненной силы, наполнится создателем, как сосуд. Но нет. Нельзя. Ей была отвратительна мысль, что она пользуется доверием хозяина. Пусть она умрет от голода, но не ослабит его еще больше, когда он так уязвим.

— Ты видел? — спросил Уроборос.

— Да, — ответил Никас, помедлив. — Но я не знаю, как это использовать. Это просто информация, а не способ противостояния. Ты обманул меня. Заставил пережить пытку, которой подвергся сам. Но она ничему не учит. Ты хотел понять что-то, испытав мой разум?

Уроборос промолчал.

— Почему ты не отвечаешь? — разозлился Никас. — Почему?! Ты заманил меня в ад абсолютной изоляции, а теперь молчишь?

— Мое безмолвие — это намек, — сказал Уроборос. — Ты слишком торопишься. Вспомни, сколько раз ты по своему желанию покидал мою «пытку», но снова погружался в нее, потому что не хотел уходить ни с чем.

Поглаживая Френ по редким волосам, он… «Наконец, он сошел с ума. Стал бормочущим идиотом. Живым шевелящимся овощем».

Это было первые несколько раз.

Все быстрее доходя до этой точки, Никас понял, что ему нужно адаптироваться. Он копался в себе, в поиске скрытых резервов. Чего-то, что можно противопоставить изоляции. И каждый раз, отсеивая ненужное, он видел оставшийся несуразный камушек. Мысль. Фразу из детской сказки.

«Твой разум всесилен. С ним ты никогда не будешь один».

И тогда он, слой за слоем, закрывал себя от спящего океана, картинками каких-то видений. Он представлял себя: то лягушкой в дождевом лесу, то компьютером в космическом зонде. Эти сны, в которые он сам себя втягивал, сначала казались ему позорным бегством. Ведь именно это вдалбливают человеку с рождения. Реальность, это то, на что ты должен смотреть не отрываясь. Прочно вцепится в уныло вращающееся колесо быта. Фантазии — зло. Они не дадут тебе заработать на холодильник с двумя камерами, в который ты сложишь столько необходимой тебе еды. Великолепный гардероб, в который ты повесишь столько необходимой тебе одежды. Дом, в который ты приведешь так много необходимых тебе людей. Вся жизнь, это наполнение коробок. Вечно в поисках пустоты, которую нужно забить чем-то «полезным», в то время, как безразмерная пропасть внутри тебя полна лишь гулкой темнотой.