Первая любовь (СИ) - Князева Мари. Страница 11

Дина улыбнулась:

— Ты смешная. Так что, хочешь йогой позаниматься?

— Конечно, хочу!

— Любознательность — это хорошо, — кивнула она. — Тогда завтра часов в шесть подходи к тетке.

— В шесть?! — округлила я глаза.

— Позже нет смысла. Не сможешь?

— Нет, я приду. Обязательно.

Когда я подошла к своей калитке, там уже околачивался Денис.

— Привет, Манюня! — воскликнул он радостно. — Гулять ходила? А чего не позвала?

— Не гулять, — ответила я строго. — А по делам. А ты..?

— А я зашел проведать нашего тигра. Как он себя ведет? Слушается? Можно его повидать?

Я усмехнулась: каков хитрец! Придумал повод меня навещать.

Мы зашли в калитку, я хотела оставить незваного гостя во дворе и вынести ему Гришу, но и заметить не успела, как Денис проскользнул в дом вместе со мной. Очень любезно раскланялся с мамой — так что ей стало неудобно не пригласить его на обед. Пока мы с ней накрывали на стол, Денис очень мило играл с котенком. Я даже засомневалась в той аттестации, которую дал ему Глеб: разве может быть плохим человек, который так любит животных?!

Прибежал дядя Сергей, и мы сели за стол. Он очень торопился, но за чаем все же перебросился с Денисом парой слов: где живешь, на кого учишься? Очень это все походило на допрос кавалера — я и хотела б сказать, что он не мой, но язык не поворачивался: невежливо как-то. Потом отец ушел, а Денис — нет. Мама включила телевизор — там шло интервью с Михалковым, которого она очень любит как актера и общественного деятеля, и мы стали смотреть его втроем.

У меня не было права беситься и ревновать — я отлично сознавал это, но перестать так делать не мог. И если в случае с татарской мартышкой был более или менее искренен с Машей, то вот Уваров раздражал меня не только потому, что он действительно никчемный человек. Хотя и не без этого. Да что там, настоящий подлец! Без каких бы то ни было моральных принципов. И у меня все внутренности леденели, стоило только представить мою Марусю в его грязных лапах. Знаю, знаю, что она не моя — в том смысле, что не давала на это согласия — но по моему внутреннему чувству — моя. С головы до ног, от первого ощущения до последней мысли. Ну, или это я — ее. Сдался с потрохами, еще в ту нашу встречу в детстве у реки. И не могу думать ни о чем, кроме нее, целыми днями. Как пацан, витаю в облаках без конца, и из рук все валится. Хорошо, что сегодня идем вместе за ягодами, а то уж очень тревожно, как она там без моей защиты, что еще за шваль к ней пристает на этот раз. То, что чисто, легко пачкается, а она такая чистая, что прямо светится, и этот свет влечет всех окружающих насекомых.

Ради похода в лес с Машей батя разрешил мне прогулять часть работ — я даже удивился его доброте. И не надеялся, что так надолго отпустит, максимум на час рассчитывал, с последующей отработкой, но стоило только заикнуться про соседку, он отбросил сеть, которую чинил, и уставился на меня в упор — аж смутил.

— Маша? — повторил он за мной, не сводя пристального взгляда с моей персоны. — Что ж, хорошая, вроде, девка. Ты смотри только, парень, сильно губу не раскатывай. Чай, не захочет она с тобой в военный городок. Городские барышни — они такие, комфорт любят и общество…

Грудь мою пронзило огнем. Откуда он знает, что мои мечты простираются так далеко? Отец снова будто бы мысли прочитал:

— Да немудрено угадать, чего ты там нафантазировал. Того и гляди, голову своротишь, на соседский участок заглядывая. Я тебе, сынок, мешать не стану и отговаривать тоже, тем более, что, поди, поздно уже. Но имей в виду. Побереги себя. Теперь уж все не то, что в детстве. Труднее будет.

Я вздохнул и нахмурился. И верно. Поздно уже. И всегда было поздно. Так чего беречь? Нечего.

С пустыми руками идти не хотелось, я взял лукошко и насобирал немного малины, а уж потом отправился на соседский участок. Во дворе Маши не было, и я набрался наглости постучать в дверь. У нас на селе как-то не принято входить в чужой дом почем зря, без приглашения, но на мой стук никто не ответил, а мне позарез нужно было увидеть Марусю, и мы ведь договаривались… Поэтому я приоткрыл незапертую дверь и прислушался. В прихожую из следующей комнаты долетали звуки телевизора и голосов, среди которых я с ужасом и возмущением различил ненавистный мне голос Уварова. Он-то что делает в доме???

— Потеря понятия греха, утрата стыда и есть снятие тормозов, — громко вещал телек голосом Михалкова, — дальше все что угодно может быть…

Его перебил громкий, наглый смешок Уварова, который заглушил дальнейшие рассуждения Никиты Сергеевича:

— Какая чушь! Он все с ног на голову переворачивает! Всем известно, что именно запретный плод сладок! Если нет греха в разврате или воровстве, то они никому не интересны…

— Ну вы скажете, молодой человек! — возразил ему голос Машиной мамы. — Какая-то извращенная у тебя логика…

— То есть, вы не согласны с тем, что педофилия в кругах католических священников связана с их пожизненным целибатом?

Я остановился и прикрыл глаза на секунду. Во мне со страшной силой клокотал гнев, который грозил разнести в пух и прах не только Уварова, но и полдома вокруг него. Что за ушлепок! Зачем он это говорит в присутствии женщин?! Ну ладно, ты моральный урод, но зачем проповедовать другим свое уродство?! Переведя дух, я все-таки подошел к приоткрытой двери в комнату и распахнул ее.

Все оглянулись на меня, Денис замер на полуслове, и только Михалков продолжал вещать об утрате морали и нравственности в обществе.

— Глеб! — вроде бы радостно, но в то же время нервно воскликнула Маша. — Наконец-то ты пришел! Я тебя жду. Пойдем…

Она вскочила с лавки и в два шага приблизилась ко мне.

— Что он тут делает? — прошептал я ей, но вышло больше похоже на рык.

Она беспомощно пожала плечами, показывая, что непричастна к этому безобразию.

— А ты что, хозяином уже заделался у соседей? — с вызовом бросил Уваров.

— Молодые люди… — возмутилась хозяйка, — давайте-ка вы будете отношения на улице выяснять.

— Пардон, ма шер мадам! — подскочил этот выродок. — Гран мерси за гостеприимство! Спешу откланяться для исполнения вашей просьбы.

Я только нервно поджал губы, чтобы не выругаться в его адрес неподходящими для женских ушей словами. Кивнул тете Вале и потащил Машку за руку на улицу быстрым шагом, не оглядываясь. Уваров, конечно, догнал нас во дворе.

— Экий ты невежа, Стрельников! Прешь, как танк! А как же наши отношения?

— С тамбовским волком в отношения вступай, — выплюнул я сквозь зубы, ускоряя шаг.

— Ай-яй-яй, какой позор! Бежишь с поля боя! — крикнул он мне вслед, но догонять не стал. К счастью. Иначе получил бы по первое число. А это, к сожалению, могло иметь весьма неприятные и далеко идущие последствия.

— Глебушка, не сердись, пожалуйста, — лепетала Маня, едва поспевая за моим шагом.

А я не то что сердиться — у меня в груди куски обледеневшего металла плавились от этого ее «Глебушка».

— Я его не приглашала, честное слово! — продолжала моя кроха. — Он пришел, как будто бы котенка проведать, и сам в дом зашел, а потом вынудил маму его на обед пригласить. Такой хитрюга…

Я не выдержал и рассмеялся. Замедлил ход, а потом совсем остановился и, не выпуская ее руки, посмотрел в глаза.

— Что ты смеешься? — спросила она, краснея, как маков цвет.

— Ты смешно выражаешься. «Хитрюга»!

Она опустила свои колдовские зеленые глазки.

— Маш…

Еще один выстрел взглядом прямо мне в сердце.

— Я не имею права запрещать тебе общаться с кем-либо. А ты не должна передо мной оправдываться.

— И все-таки я вижу, что ты злишься, и чувствую себя виноватой.

— А ты не чувствуй. Ты ни в чем не виновата. Только он. Пес смердящий!

— Может быть, ты мне все-таки объяснишь, чем он тебе так неприятен…

— А тебе мало этой проповеди про сладость запретного плода? Да он же моральный урод — это на его мерзкой роже черным по белому написано!