Еврейская нота - Веллер Михаил. Страница 11
Я распечатал их по пять экземпляров и отправил во все места. Вплоть до многотиражных газет.
Мне необходимо было уйти из-под гибельного литературного статуса «Его знают, он пишет, но не печатается». Каждый день работал против меня, утверждая в положении обреченного маргинала: таких редакторы не воспринимают всерьез.
И хохмы выстрелили! Все! Я мог теперь с достоинством писать в сопроводительных справках: «Печатается в газетах».
И первой газетой была ленинградская областная молодежка «Смена», где отделом юмора заведовал к тому времени мой однокашник Аркашка Спичка, мы дружили с факультета.
Он напечатал мою хохму в ближайшем воскресном номере. А подпись под ней стояла такая: «В. Михайлов».
Я испытал истинно амбивалентное чувство. Напечатали. М. Веллер, получите: это – вам.
Блять! Совсем не то обещал мне ярл, когда звал в викинг.
– Аркашка, – спросил я, в понедельник явившись в редакцию, – на хера ты это сделал? Ты чего? Ты зачем? Это что?
Аркашка покраснел, засуетился за столом и стал крутить телефон.
– Я сейчас узнаю, – повторял он. – Это не я. Это дежурный редактор. Кто там был? Или зам ответсекра. В типографии, скорее всего, перепутали.
Все было понятно. На полосе и так стояла пара еврейских фамилий. И редактор полосы еврей. Перебор. Он заменил простейшим способом. С чужим надо еще договариваться, чтоб не возник. А с другом проще: свой.
Любой писатель знает это чувство: первая публикация! Ну так у меня оно тоже было осложнено еврейским вопросом.
Семинар молодых фантастов Бориса Стругацкого я посещал три сезона, и как обозначение некоторой избранности был несколько раз приглашаем в гости. На маленькой кухне двухкомнатной хрущевки Стругацкий варил кофе в медной джезве, с парой зернышек перца, сахаром и кардамоном, мы курили, и он задавал направление разговора. Он был, как раньше сказали бы, дьявольски умен, все суждения развивались от провокационных поощрительных посылов, выводы многослойны и без ощутимого дна.
– Миша, – сказал Стругацкий, – вы пришли в семинар с готовыми вещами, конечно выше среднего уровня публикаций. Но за те два года, что мы знакомы, сдвигов в публикации ваших рассказов, к сожалению, нет. Проломить эту стену сейчас молодому писателю, конечно, очень трудно. На то, как мы знаем, много причин. И здесь писателю иногда следует быть прагматиком и даже циником. Просто такова литературная кухня. Или, если хотите, помойка. Вы не думали о том, чтобы взять псевдоним?
Воздух в кухне хлопнул, как выбиваемый коврик. Я не думал об этом ни одной секунды. Никогда. Этого варианта не существовало. Только последняя мразь отказывается от фамилии отца.
И это Борис Натанович Стругацкий. С его носом, с его темными мудрыми глазками – ехидными, сочувствующими, насмешливыми и печальными, с каким-то смиренно-высокомерным выражением они смотрели на все. И это он – он! Натанович! – предлагает мне брать псевдоним. Господи, ведь из добра предлагает!.. Прекрасно зная, с каким почтением и любовью я к нему отношусь.
Ёбаная жизнь.
– Я ни в коем случае вам ничего не предлагаю, – успокоительно, мирно сказал Стругацкий, естественно поняв, что там у меня в голове. Да поди на роже все отразилось. – Это совершенно обычная в литературе вещь, как вы знаете. У нас в писательской организации таких едва ли не четверть, наверное. Обычный способ иногда чуть уменьшить некоторые несправедливости нашей жизни. Просто вы подумайте, Миша.
Есть много анекдотов на ту тему, что настоящая фамилия Ломоносова была Ораниенбаум. Революция сделала из Бронштейнов, Цедербаумов и Розенфельдов Троцкого, Мартова и Каменева – так до Иегуды-Ягоды и далее к послевоенным космополитам. Светлов – Шейнкман, Утесов – Вайсбейн, Каверин – Зильбер, Ильф – Файнзильберг. Список длиннее Волги.
Если в первые пятнадцать лет советской власти граждане меняли еврейские фамилии на русские из искренней ассимиляции в великой социалистической стране полного равенства и атеизма, «быть как все», – то после сталинской борьбы с космополитами, сионистами и врачами-вредителями евреи категорически не стремились размахивать своей национальностью. Не надо выделяться. Ничем. Ивановым быть лучше, чем Рабиновичем.
В одном гарнизоне в Забайкалье жил в соседнем ДОСе Саша Петровский, так фамилия его папы была Перельман. У Василия Аксенова отец и был Аксенов, а мать Гинзбург, все правильно. Э, это все описано-переописано.
Интереснее. Обнаружилось в 1970–80-е годы. Люди, пережившие послевоенные черносотенные кампании и зная о препонах продвижению евреев повсеместно, своим детям при дальнейшей советской власти устраивали в пятой графе национальность «русский» любыми ухищрениями. Или «украинец», «белорус» – не важно; годилось и «армянин», «грузин», «узбек». Только не еврей.
И следовала такая комбинация. Папа – еврей. А мама – полукровка. Причем с еврейской фамилией по своему отцу. Если мама была записана русской – она просто меняет фамилию с еврейской отцовской на русскую материнскую. Если же в паспорте значилась еврейкой – то меняет на материнские и национальность, и фамилию. После чего ребенок записывается на русскую фамилию с русской национальностью по маме – а на самом по одной из бабушек: на три четверти он еврей. Официально может значиться украинцем, армянином и т. д.
Некоторые из таких «скрытых евреев» – чистые мараны: по воззрениям, симпатиям, кругу общения и прочее. Другие – ассимилянты. Третьи же стараются всячески дистанцироваться от всего еврейского, испытывая болезненные уколы самолюбия, если сталкиваются с антисемитизмом в свой адрес.
С годами у советских евреев вырабатывалась страсть, в сущности свойственная любому народу: среди героев и знаменитостей выискивать своих. Но у евреев она подогревалась государственным сокрытием «лиц еврейской национальности» во всех сферах: от науки и искусства до политики и истории. Официально легитимных евреев было пять-шесть от силы: Левитан-художник и Левитан-диктор, композитор Рубинштейн, один из главных в ленинском правительстве Свердлов, писатель Эренбург, ну и уже рейтингом ниже физик Ландау и политическая проститутка Троцкий.
Был еще ряд канонизированный, святцы гениев такого масштаба, что лишались национальных признаков: Маркс, Фрейд, Эйнштейн.
А далее акцентировали внимание на знаменитостях, чья национальность целенаправленно обходилась властью: Дважды Герой генерал Драгунский, Маршак, Элина Быстрицкая, Валентин Гафт, Татьяна Лиознова, Валентин Зорин, Агния Барто.
Знание настоящих фамилий, скрытых под громкими псевдонимами, воспринималось как признак вольномыслия и компетентности: Саша Черный – Гликберг, Александр Володин – Лифшиц, Давид Самойлов – Кауфман, Григорий Бакланов – Фридман.
Отыскивали еврейское происхождение под фамилиями настоящими и совершенно нетипичными: герой Малой Земли майор Цезарь Куников, Герой Советского Союза подводник Владимир Коновалов, авиаконструктор Лавочкин, физик академик Халатников.
И на волне национальной гордости приписывали еврейство людям в нем неповинным – по сходству лица или фамилии: кинорежиссеру Сергею Эйзенштейну, немцу, или Чарли Чаплину, англичанину.
Есть такая легенда, что еврей, пробравшись на какое-либо престижное и выгодное место, тянет туда же «своих», то есть тоже евреев. Такая взаимопомощь и взаимовыручка. Поэтому везде наверху такой непропорционально большой процент евреев.
Этот лестный для еврейской солидарности трафарет не имел ничего общего с советской реальностью. Напротив. После того, как в предвоенные, а затем и в послевоенные годы от евреев постарались очистить не только все руководящие органы, но и НКВД-МГБ, включая разведку, которую в основном евреи и создали. После закрытой инструкции Щербакова, начальника ГлавПолитУправления Красной Армии, в 1943: награждения и повышения военнослужащих-евреев притормаживать. После закрытых же нововведений 1968 г. – «Три “Не”». Образовался сам собой негласный, нигде никак не оформленный, конкретно не прописанный, лимит на количество евреев в любой организации.