Тьма под кронами (СИ) - Погуляй Юрий Александрович. Страница 40
— Тихо, тихо… Он угнал машину… Тихо, его здесь нет…
Она не верила, не могла понять глухой речитатив: «Его нет… нет здесь…». Слабо отбивалась от рук — он выстрелит! он же сейчас выстрелит! — удерживающих ее, едва замечала, что червячки в боку вспухли колючими ежами — тело справа вообще казалось чужим и отдельным, словно под ребра примотали черствый батон. Потом диафрагма задергалась, протяжный всхлип вырвался из перекошенного рта, сменившись беззвучным плачем, только слезы быстро срывались с мокрых ресниц. Оксана обмякла. Переплетение ветвей Илгун-Ты на фоне закатного неба, как пятно Роршаха. Первое, что приходило в голову — смерть.
Ежи нехотя сдувались, но в груди горело, словно она еще бежала неуклюже, оступаясь в рыхлой гальке, и ноги наливались тяжестью как в дурном сне.
— Пей…
Край кружки коснулся рта, холодная вода обожгла зубы и небо, полилась на подбородок…
Она закашлялась. Кружилась голова…
Осторожный шорох, судорожный выдох сквозь зубы и наступила тишина. Стал слышен плеск воды, шепот тальника. Одну щеку грело, подсыхающие слезы тянули кожу, галька больно давила на лопатки и затылок. Под веками плавали красные круги.
— Послушай, — голос Степана доносился от земли, глухо, — Помощи нам ждать неоткуда. Связи нет. Пойдешь сплавом вниз по течению…
Оксана повернула голову и открыла глаза.
Степан лежал на спине, валетом к ней и первое, что она увидела — бедро, перетянутое ремнем, рваная штанина в опаленных клочках, заляпанная кровью и набухшая алым повязка. К горлу подступил горький комок…
— Рана у тебя неопасная, основной заряд ушел в сторону…
— Нет…
— Что мог — я сделал, но этого недостаточно…
— Я не могу, нет. Нет! Каким сплавом!? Одна…
Степан грубо ухватил ее за колено, сдавил.
— Помолчи!
Она вздрогнула, и он убрал руку. Помолчал.
— Извини… Слушай. Я не знаю, почему он нас не добил, но он может и опомниться. И крови много. Запах. Рано или поздно из тайги кто-то на него выйдет…
— Ты же говорил…
— Говорил, но кровь — слишком большое искушение… Нам повезло еще, я всегда разгружаю экспедиционник — стойки жалко…
— Что?
— А? А, нет, ничего… Возьмешь телефоны, свой и мой, пробуй звонить. Какая тут зона покрытия, я не знаю: может, через километр сигнал будет проходить, а может, придется идти до самых Узелков…
— Чего?
— Деревни, в которой мы останавливались. Там паромная переправа — не пропустишь. Сплавом идти туда сутки. Долго, но грести не советую — воспалится рана. Ты меня слышишь?!
— Да…
— Сплав ерундовый, течение не сильное, порогов нет. Плавника тоже. В худшем случае может вынести на излучине к берегу. Старайся держаться основного русла, но даже если заснешь — не страшно. Темноты тоже не бойся. Судоходства нет, моторку услышишь издалека: кричи, зажги фонарь, что-нибудь… Помогут. Повезет — встретишь рыбаков. Расскажешь, что да как… Получится дозвониться до полиции — направь сюда, в устье Кожуха. Скажешь, от Узелков на Верх-Чемулу и далее на Кирчановск по трассе сто девять может двигаться автомобиль «Шевроле-Нива» — запомни номер, — с вооруженным преступником за рулем… Сергачев Виктор Павлович… Хотя и машину, и карабин он скорее всего бросит… Нет, не знаю… Здравого смысла в его поступках немного, предугадывать бесполезно…
Оксана всхлипнула:
— Зачем он…
— Не думай об этом…
Она едва не рассмеялась. Думать!? Разве она может думать?! Она поехала на пленэр с подружкой и двумя взрослыми людьми. Не случайными, не гопниками — знакомыми врачами областной больницы. А теперь лежит на берегу с простреленным боком, а Вика умерла. Виктор что-то сделал, и она умерла, а потом…
— Я боюсь…
— Это не поможет…
— Но я не хочу одна! Ты…
— Нет, я не могу. Я ее не оставлю… здесь, а лодка мала…
Степан помолчал немного.
— У меня бедро разворочено, — сказал он глухо, — Очевидно, трещина в кости и перебита артерия. Ослаблю ремень — умру в течение нескольких минут. Не буду ослаблять хоть чуть-чуть каждый час, полтора — начнется некроз тканей. Впрочем, угроза сепсиса остается в любом случае. Нужна экстренная помощь в стационаре… Хочешь плыть в перегруженной надувной лодке с трупом и почти мертвецом, что очень скоро станет заходиться в бреду?.. Я себя наколол всякой всячиной, конечно, но…
Степан сдавленно хохотнул и закашлялся.
— Много очков мне это не добавило, — сказал он, отплевавшись, — И хватит болтать! Лодка сама не накачается…
Он не стал ждать, пока надувнушка скроется за поворотом. Слишком долго. Времени почти не осталось. Быстро сорвал с себя рубаху. На внутренней стороне предплечьев, у локтей — фиолетовые пятна. Степан смял багрово-синий трицепс, сразу под рукавом майки, подождал, пока не выступит бледным, белокожим, — усилие выдавливало мертвую кровь из сосудов, — отпустил. Пять часов Вика лежит на спине, руки вытянуты вдоль тела. На лопатках, ягодицах, задней поверхности бедер у нее — то же самое.
Сумерки густели, словно в воздухе разливали чернила. Ветерок трепал тенты на палатках. Взрытая колея от колес Нивы огибала лагерь двойным рвом и тонула в густой тени раньше, чем ныряла в заводь. Странно, что Виктор угадал брод…
Степан перевалился на живот и пополз к Вике.
Мертвая кровь свинцовой дробью колыхалась в локтях, правое колено бороздило гравий, левый ботинок вытянутой ноги вспахивал берег. Ферменты выгрызали клеточные мембраны, жидкости тянуло к земле. Ньютон был счастливый дядька, ему только яблоко на голову упало. Закона, по которому живое уподобляется мертвому, он не открыл…
Мысли путались. Если это вообще мысли. Аутолиз идет полным ходом. Клетки мозга, содержащего много воды, разрушаются в первую очередь. Печень тоже, но с эти он как-нибудь смирится. Моргать стало тяжело, занемела челюсть и плохо крутится шея. Филаментные белки застывают в одном положении. Черт, роговица сохнет… Он ощупывал камни перед собой почти вслепую. Пальцы натыкались на коробочки бесполезных лекарств, шуршащие упаковки, тугие валики стерильных бинтов и отбрасывали…
Лицо Вики смутно белело.
Он не ошибся. Никак не думал, что настолько. Глупо. Глупо забывать, что у каждой медали две стороны, а у его избирательной эмпатии может оказаться побочный эффект — смерть наживую. Степан хрипло рассмеялся, воздух из легких карканьем вырывался сквозь немеющую гортань. Странно. Сердце еще бьется, основные рефлексы не угнетены, но суставы уже теряют подвижность, деревенеют мышцы…
Сколько это еще будет продолжаться? Во что он превратится? Кто знает…
Кто знает?!
Ветер в темноте зашумел, призывно застучал ветвями Илгун-Ты. Избушку в корнях было уже не разглядеть, лишь явственно чернел дверной проем.
Степан приподнялся на руках, озираясь. Идти он не сможет, нести Вику — тем более. Остается одно — ползти и тащить волоком тело на чем-то вроде… Вот! Отстегнутый и аккуратно сложенный с утра полог от тамбура палатки: двойная пропитка, полиэфирное волокно… Он провозился минуты две, расстилая у тела полотнище. Голый живот Вики, к которому он прикоснулся, перекатывая скованное окоченением тело на ткань, казался теплым. Обман. Еще, возможно, подмышками или в паху… Нет, это его собственные руки холодны, как вода в Кие. Степан завязал узлом края полога над головой девушки. Переполз в ноги, ухватил углы, примерился, потянул…
Да, не быстро.
Он потащил тело по прямой, ногами вперед, прихватив у палатки подвернувшийся под руку фонарь. Плохо гнулась неповрежденная нога. Присвистывала по гальке ткань палатки, тальник шелестел в темноте, хрустели камни под каблуком, мелкая волна плескала на берег тихо, невидимо. Сырость плыла по-над берегом, постепенно пропитывая все вокруг. Эскизы Оксаны, на которые о натолкнулся, отяжелели как лоскуты мертвой татуированной кожи: человеко-звери, зверо-люди, фантастическое нагромождение линий и переплетение штрихов; безглазая голова с распахнутым ртом под нахлобученной изломанной крышей. Пахло мокрым песком и углем…